Возвращение Мастера и Маргариты

– Техника безопасности переговоров в моем уютном уголке, смею заверить, на высоте. Можете изъясняться без обиняков, Рамзес, – Пальцев лично сходил к бару и доставил к столу ящик германского пива. – Федул – мой ближайший товарищ и доверенное лицо. Мы готовы внимательно выслушать вас. Альберт Владленович сделал характерный взмах головой и пробежал пятерней по темному чубчику, торчащему перед лаковой плешью, подобно кустарнику, окружающему каток. Своеобразие прически было единственным уязвимым местом во внешности Пальцева. К остальному придраться было трудно, особенно женщинам, ценящим в мужчинах барственную основательность и наличие хорошего портного. Даже в "арбатском дворике" своего саун–клуба Альберт Владленович выглядел так, будто собрался давать интервью на ТВ въедливому журналисту.

– Перехожу к делу без всяких реверансов, – сунув руки в карманы черной кожаной куртки, Рамзес раскачивался на ножках стула, как хулиганистый школьник. – Не знаю, какую там программу состряпает вся эта жидомасонская сволота, именуемая "прогрессистами", но я настаиваю на внесении собственных пунктов в договор, который мы подпишем не медля. Вот мои тезисы, согласованные с товарищами по партии. – Рамзес щелчком послал через стол листок бумаги в сторону Пальцева.

– "Параграф первый, – прочел тот. – Внушение населению при помощи генератора стойкого рвотного рефлекса, сопровождающегося желудочно–кишечными спазмами: а) – к продукции иностранного производства, б) – к лицам враждебной национальности, в) – к любой попытке употребления физической или лексической – элементов чуждой культуры. Как следствие стихийная ликвидации торговых точек и прочих заведений не национального образца, истребления инородцев. Основная задача – очистить столицу от иностранной нечисти…"

– Кхе–кхе… Прошу пардону… – Раздалось среди лип. Перебравшись через чугунный бордюр, улыбаясь и раскланиваясь оттуда выступил господин странной наружности. Как если бы в декорации "Зойкиной квартиры", забрел персонаж из "Тартюфа".

– Офигенный кулёр лёкаль! Современный колорит – корошо! – он одобрительно поднял большой палец и тут же веселость сменило выражение трагизма, а исковерканный французский – чистая русская речь: – Прошу прощения, что явился невольным свидетелем беседы. Хм, явился и огорчился…

Сидевшие за столом переглянулись. Смущало прежде всего то, что гость никак не мог попасть сюда без ведома Пальцева, а так же убеждение, что ему вообще не пристало появляться таким вот нелепым образом. На посетителе ловко сидел парчовый камзол эпохи Мольера. Вместо панталон и чулок, однако, имелись обычные, хорошо отутюженные брюки, но под острой маленькой бородкой клубился шелк пышного банта. Гость был высок, сух, черноволос и обладал подвижным лицом, столь хорошо передающим свойственную народам Аппенинского полуострова смесь трагизма и жульничества.

– Соображения высокой секретности заставили меня нанести сей нежданный визит, – мягко молвил вошедший и любезно поклонился: – Представлюсь без церемоний – Шарль де Боннар.

Отец Савватий торопливо сгреб в супник гору раковых останков и украдкой сунул его за бордюрчик в укрытие липового ствола. Затем ловко обмахнул стол рукавом рясы.

Пальцев поднялся, радушно приветствуя прибывшего и стараясь сдержать эмоции крайнего удивления. Авантюрист международного масштаба типа Хаммера, вездесущий и удачливый Шарль де Боннар уже месяц крутился в российской столице. Крутился, конечно же, неспроста. Он явно затевал грандиозную сделку, упустить которую было бы непростительной оплошностью. Пальцев судорожно искал подходы к французу. И вот он возник сам, проявив чудеса изворотливости в обходе неподкупной охраны клуба.

– Рады встрече. Чрезвычайно рады, – Пальцев предложил гостю скрипучий венский стул довоенного образца, тот сел, положив перед собой обшарпанную зеленую папку с ботиночными шнурками.

– Что будете пить? – оживился Пальцев, справившись с потрясением. Засиделись тут с друзьями в ностальгической атмосфере. "Что сказать вам, москвичи, на прощанье…" Как насчет пива?

– К сожалению, тороплюсь. Умоляю – сан фасон, без церемоний. Забежал на минутку, буквально залетел. Дело, как вы поняли, спешное – камзольный господин пододвинул в центр стола свою папку. – Здесь документы, отражающие суть нашего предложения. Не стану предвосхищать события. Ознакомьтесь, обдумайте все хорошенько и дайте знать. Для заключения договора в Москву прибудет мой шеф.

– Э–э–э… – несколько смутился стремительностью событий Альберт. Нельзя ли слегка прояснить суть дела? – И покосился на Свеклотарова. Тот, демонстрируя полное пренебрежение к иностранцу, явно навострил уши и уходить не собирался. Раскачивался на задних ножках стула, смотрел издевательски, поплевывая в клумбу с астрами.

– Увы! Ни своих полномочий, ни заинтересованную в контактах с вами организацию назвать не могу, – иностранец сделал печальное лицо и развел руками, озадачив русских побочными наблюдениями: француз, везде появлявшийся с переводчиком, в совершенстве владел русским. Причем, и непонятный акцент и хрестоматийные галлицизмы вкрапливались в его речь спонтанно и бесследно пропадали. Вместо затемненных очков, являвшихся неотъемлемой деталью мелькавшего на телеэкране де Боннара, на его переносице косо сидело реликтовое пенсне с треснувшими стеклами. А голос у пятидесятилетнего энергичного мужчины оказался скрипучий, как у электронного синтезатора. И ему он ухитрялся придавать гибкие ноты вкрадчивой просьбы.

– Так вы уж будьте любезны, друзья мои, внимательно изучите документацию. Не затягивайте, и умоляю, соблюдайте крайнюю осторожность.

– Можете не сомневаться, – значительно улыбнувшись, Пальцев прижал к груди потрепанную канцелярскую папку, на которую уже положил глаз Рамзес.

Иностранец обвел присутствующих настороженным быстрым взглядом из–под пенсне, забарабанил нервными пальцами по дубовой столешнице, весело пробормотал: "Ну что-с… Посмотрим, посмотрим". Затем увидел листок, предложений Цитрусова, пробежал глазами написанное и скривился, словно разжевал лимон. В следствии омрачившей узкое чело гостя печали, речь его исказилась грубыми лексическими погрешностями:

– Фи, какой грязный гадость! Конфуз, конфуз воняйт, господа! Позвольте, мы полагали, что ваша организация основана на принципах космополитизма! А что тут я вижу? Это же недорезанный фашизм, товарищи! Не ожидал. Мое профессион дэ фуа, то есть – исповедание веры, мое пуэнт д, онёр – как поняли, дело чести – не позволяйт! Лишают, так сказать, всякой возможности вступить на путь взаимовыгодного союза! Э-эх, голубы, и когда же до вас дойдет, как плохо гадить на свой собственный голова… – С горьким сожаление взглянув на Свеклотарова де Боннар поднялся.

– Вали, вали отсюда, козел вшиворогий! – процедил в след гостю Рамзес, – гнида американская! – саданув кулаком по столу, он резко качнулся, ножки стула с громким хрустом подломились, роняя лидера юных патриотов на декоративный асфальт. В тот же момент бдивший на балкончике амбал вскинул пистолет, выпустил пару пуль, сбивших плакат "Плюй в урну она твой друг". При этом сделал слишком резкий выпад, проломил бутафорский барьер и, роняя цветочные горшки, обрывая веревку с бельем, рухнул вниз непосредственно на распростертый среди обломков венского стула охраняемый объект. Сто двадцать кг чистого веса с высоты пяти метров! Что–то противно хрустнуло, заклокотало, ухнула в утробе амбала порвавшаяся струна. И тишина. В весеннем воздухе дворика задушевно разливались ласковые голоса: "…Дорогие москвичи, доброй ночи! Доброй ночи – вспоминайте нас…"

Альберт и Савватий молча стояли над грудой тел в черной коже. Лежавших живописно прикрывали голубые дамские панталоны и связка натуралистически заношенных носок, прикрепленных к опутавшей тела веревке деревянными прищепками. Голова стража была вывернута столь неестественно, что в переломе шейных позвонков сомневаться не приходилось. Из–под массивного тела охранника виднелись бледная скрюченная рука патриота, словно поднятая в традиционном приветствии "Хайль!" и пара развернутых по чарли–чаплински армейских ботинок. Свеклотаров напоминал цыпленка "табака", распростертого под чугунной плашкой.