Возвращение Мастера и Маргариты

Та поднялась, вытащила из кармана смятую бумажку – вроде листка из записной книжки и протянула Маргарите:

– Возьми. Здесь адресок на крайний случай. Если какие–то затруднения выйдут, там помогут.

– Кто?

– Неважно. Мои друзья.

На лестничной клетке, торопливо выпроваживая Маргариту, Белла шепнула вдогонку:

– Не поминай лихом, подруга!

Глава 13

Лион выезжал на кольцевую, когда его обогнал новенький "мерседес" и просигналил остановиться. К Ласкеру подошел и поздоровался солидный человек с лицом генерального прокурора, несущего ответственность за все безобразия текущей реальности. Это был уже знакомый ему куратор, прикрепленный Пальцевым для охраны эксперимента. Ласкера не интересовало, в какой "конторе" служил Анатолий Лаврентьевич – в ФСБ, службе президента или в ином охранительном "органе".

– Ну что, Лион Израилевич, – улыбнулся куратор Ласкеру. – Решили махнуть на природу? Погодка способствует. Но для одинокой прогулки вы у нас персона слишком важная. Не возражаете, если навяжусь в сопровождающие?

– Я должен переговорить с другом без свидетелей, – твердо заявил Ласкер, осознав вдруг со всей очевидностью, что никто его теперь на вольные просторы без "конвоя" не выпустит.

– Ну и говорите на здоровье. Подбросим до места, проследим за вашей безопасностью. У меня машина с кондиционером, идет легко, бесшумно. А "жигуленок" ваш наши ребята прямо к дому отпаркуют. – Анатолий Лаврентьевич любезно, но твердо придержал Ласкера под локоть.

В кураторском "мерседесе" находились еще двое – молчаливый субъект за рулем и рядом с ним – опасный Осинский, от присутствия которого на душе у Ласкера стало совсем мерзко.

На подступах к озеру, Лион предложил своим спутникам подождать его за холмом, ссылаясь на непролазную для автомобиля грязь. Они неожиданно легко согласились, что могло означать лишь наличие мощного подслушивающего устройства. Используя в полный голос весь свой бомжовый лексикон, Ласкер шагал к дому с оранжевой черепицей и молил провидение об одном – чтобы ни Макса, ни его подруги на месте не оказалось.

С утра Максим уехал в Андреаполь звонить Маргарите. Оказавшаяся дома тетка сообщила, что она пропадает в больнице у сестры и больше плакала, чем говорила. Но все же Максу удалось понять, что после встречи с профессором Маргарита намерена вернуться в деревню, а когда – сегодня или завтра это случиться – Леокадии было неведомо.

Максим напрягся, прислушиваясь к внутреннему голосу и тот нашептал, что ждать явления любимой надо каждую минуту. Ждать, концентрируя вокруг себя необходимые энергетические поля.

Он упорно колесил по тем улочкам, где бродил со своим батоном в тот майский вечер. Шел, думал о ней, представляя так четко ее шаги, ее ладони, закрывающие ему глаза, что не выдерживал и оглядывался. Следам шкандыбал, припадая на деревянную ногу известный ему дед. А из открытых в палисадники окон неслись телевизионные голоса:

" – Когда я спускалась в погреб за фасолью для Хустино, Игнасио напал на меня. Он…он… Я жду ребенка…"

" – Ты ответишь мне за Хулию, мерзавец!"

" – Убери свои грязные руки, подонок! Я убью себя, если ты хотя бы пальцем притронешься к отцу моего ребенка!"

Женщина вдохновенно рыдала, мужчины выясняли, по видимому, очень сложные взаимоотношения и говорили одним голосом, менявшимся от просто противного, до невыносимо мерзкого. С рыночных рядов торговок смыло к телеэкранам, городок погрузился в очередные мексиканские сновидения.

Сбербанк работал, хотя у явившейся из внутренних помещений дамы были дерзкие, заплаканные глаза – она еще отождествляла себя с рыдавшей сейчас в глубинах коридора Хулией. Но вместо того, что бы заявить, как и непокорная героиня телесериала об отказе делать аборт, подала клиенту его счет. И здесь было бы в самый раз залиться горючими слезами ему. От вырученных за продажу арбатской квартиры денег осталось на один, правда, весьма роскошный ужин.

– Счет закрываю, снимаю все! – сказал Максим с гусарской удалью. И подумал, что каникулы кончились, настала пора трудовой ответственной жизни. Только об этом думать лучше после, а пока – кутить.

В сумке Максима гремел сухой корм – главное собачье лакомство. Прятались упаковки сыров и колбас далекого европейского происхождения, любимые Маргаритой орешки, йогурты и даже симпатичный колючий ананас, прибывший в Андреаполь в фургончике с иными экзотическими фруктами. Он тратился щедро, но деньги еще оставались, мешали, словно пуповина, связывающая с прежним беззаботным бытием.

С независимым видом состоятельного покупателя Максим зашел в "Хозтовары", где приобрел давно желанную бошевскую дрель с кучей насадок и трехлитровую банку "Масла оливкового, девственного". И поспешил к автобусу, думая, что дома уже ждет разминувшаяся с ним Мргарита.

Асфальт у автобусной остановки был закидана банановой кожурой. Здесь расположился целый табор. Лица азиатской национальности. Узбеки? Татары? Казахи? Снявшиеся с насиженных мест беженцы. Жертвы очередного межнационального конфликта. Они всегда будут слепо ненавидеть тех, кто исковеркал их нехитрое бытие, лишил дома, родины – таких же марионеток в игре очень умных и совсем несентиментальных дяденек, таких же узбеков или казахов.

Совсем молоденькая девушка, сидя на ящике среди мокрых кустов кормил грудью дитя – крохотное, родившееся не кстати. Рядом с ней, опасливо озираясь на шлепавших в луже невыносимо грязных пацанов, приткнулась бритая, вымазанная зеленкой девочка, баюкая в пестрой юбке котенка. Оливковый загар, кожа туго обтягивает костяк, узкоглазые лица не выражали ничего, кроме покорности и неизбывной усталости. Максиму стало неловко за свое куркульское благополучие, за спрятанные в сумке лакомства и он отошел в укрытие ларьков, виня себя в чужих бедах.

"А ведь ты мог бы помочь всем этим людям. И миллионам других – сбитых с толку, затравленных. Ты делал аппарат думая только об этом", – нашептывал искушающий голос. " Отвяжись, чертяка! – шуганул искусителя Максим. Почему, ну почему я вообразил, что ответственен за всех, кому плохо? Потому что учился, читал хорошие книжки, возомнил себя личностью? Я такой же, как прадед, только мне больше повезло. Я не верил в коммунистические идеалы и не разочаровывался в них. Не расстреливал из именного нагана врагов революции, не оправдывал пролитую кровь светлым будущим для всего народа. Я живу в свободной стране. Меня не отправляют в ГУЛАГ как предателя родины торжествующие Гнусарии. Я молод, я волен быть самим собой. У меня есть ОНА".

Он думал о своем счастье в переполненном автобусе, и когда шагал по деревенской улице к знакомым холмам. Солнце появилось сразу – неожиданно яркое, теплое, и тут же вспомнилось, что еще середина августа, а вовсе не сумрачный октябрь. Засеребрились висящие среди кустов паутинки, потянуло грибной лесной свежестью, вспыхнули среди зелени огненные кисти рябины. И отовсюду с листвы посыпались капли, драгоценно сверкая на солнце.

На "камне размышлений" кто–то сидел.

– Ласик? Привет, рыжий чет! – опустив на траву тяжеленную сумку, Максим обнял друга и тут же увидел его глаза – тревожные, шальные. – Что стряслось? Маргарита?!