Шрифт:
Фрэнк Йерби
Возвращение на родину
Поезд медленно, раскачиваясь из стороны в сторону, протащился по стрелкам и пошел ровнее, набирая ход. Стальные штоки, вылетая из цилиндров, вспыхивали, словно языки пламени; огромные ведущие колеса паровоза слились в сплошные диски от быстрого вращения. Тяжело пыхтя, локомотив выбрасывал из трубы густые клубы белого дыма, дым взлетал вверх, встречный ветер подхватывал его и относил назад, обволакивая вагоны, точно покрывалом.
В вагоне для цветных, прицепленном впереди, сразу же за почтовым, Вилли Джексон открыл окно. Жаркий,
– Фу, черт, - беззлобно выругался Вилли, глядя на опаленные солнцем поля, проносившиеся мимо. Далеко, на самом горизонте, какой-то человек бросил плуг и принялся махать рукой вслед проходящему поезду.
"Почему это мы все так делаем?
– лениво подумал сержант.
– Ведь никого в поезде не знает, ни единой души, и все равно машет рукой... Впрочем, ну его..."
Поезд пошел на поворот, паровоз дважды отозвался бархатисто-протяжным, тоскливым воплем. Вилли беспокойно заерзал на скамейке, провожая взглядом блокпосты с шелушащейся побелкой, затерянные в бескрайних просторах иссушенных зноем полей под бледным, желтовато-белым, без единого облачка небом, голубизна которого вылиняла на солнце.
Впереди показалась и побежала навстречу водонапорная башня. Вилли усмехнулся. Он еще мальчишкой играл возле нее. Из башни всегда сочилась тоненькими струйками вода - ее было вполне достаточно, чтобы остудить маленькое, тощее, кожа да кости, жилистое черное тело даже в знойный летний день. Чуть дальше был ручей; свежий и прозрачный, укрытый тенью склоненных ив, он весело журчал среди камней. Вилли тотчас увидел эти ивы, которые закрывали ручей от его взора: одинокая купа деревьев среди широкого раздолья голых бурых полей.
Все чаще стали попадаться дома - через каждые две-три сотни ярдов, а не миль, как раньше.
Паровоз мало-помалу сбавлял ход, устало запыхтев на повороте. Впереди, наискосок, Вилли увидел родной город, весь как на ладони, - несколько десятков зданий вокруг памятника неизвестному солдату Конфедерации, поделенные на две половины единственной мощеной улицей. Зной, точно гигантской рукою, придавил город и размазал его по рыжей земле.
Поезд, скрипнув тормозами, остановился. Вилли Джексон осторожно, перенеся всю тяжесть тела на правую ногу и стараясь не задеть левой платформу, соскочил с подножки. Больше с поезда никто не сошел.
Зной ударил ему в лицо. Солнечные лучи тут же выжали на лбу крупные капли пота, и его темное лицо заблестело. Он стоял на самом солнцепеке, солнце высветлило ряд узеньких орденских лент на его солдатском френче. Одна ленточка была пурпурная с белыми краями; вторая - желтая с тремя тонкими полосками посредине (красной, белой и голубой) и двумя (красной и белой) по краям; третья - красная с тремя белыми полосами. И хотя воротник мундира был расстегнут, да и сам мундир давно выгорел и выцвел, Вилли все еще держался прямо - грудь слегка вперед, живот подтянут.
Чуть припадая на негнущуюся левую ногу, сержант двинулся через улицу к памятнику. Белые горожане, что, как всегда, рассиживались на низких чугунных скамейках вокруг памятника, с любопытством
поглядывали на него. А он упорно шагал вперед, до тех пор пока не очутился в тени высокого постамента. Он глянул вверх на статую неизвестного солдата: тот стоял с ранцем за плечами и мушкетом с небольшим трехгранным штыком в руках, готовый драться врукопашную. На цоколе была высечена надпись. Вилли медленно, по складам прочел:Сколь чист народа порыв мятежный,
Столь незапятнан тот, кто пал в бою.
Сержант Вилли Джексон не двигался с места, словно стараясь запомнить каждое слово.
Один из зевак-белых вытащил изо рта щепку и усмехнулся. Потом легонько подтолкнул локтем соседа.
– Ну и про что там говорится, мальчик?
– бросил он Джексону.
Сержант глядел мимо него на пыльные немощеные улицы, тянувшиеся по обеим сторонам памятника.
– Я тебя, мальчик, спрашиваю.
– Голос белого был неестественно спокоен.
– Вы это мне?
– мягко спросил Вилли.
– Черт возьми, ты что, оглох? Ясно, что тебе!
– Вы сказали "мальчик", - возразил сержант.
– Я не догадался, что это вы ко мне так обращаетесь.
– А к кому же еще я могу так обращаться, а, черномазый?
– нагло заявил белый.
– Не знаю, - ответил Вилли.
– Я не вижу вокруг никаких мальчиков.
Двое белых поднялись со скамейки.
– Ты ничего, черномазый, не забыл?
– спросил один из них, шагнув к Вилли.
– Да нет, вроде ничего.
– Разве тебя никогда не учили говорить белому "сэр"?
– Верно, когда-то меня этому учили, - сказал Вилли.
– И что же?
– Да ничего, - ответил спокойно Вилли.
– Просто ничего. И советую вам держаться от меня подальше, белый человек.
– Ниггер, да ты знаешь ли, где находишься?
– Конечно, знаю, - кивнул сержант.
– А еще знаю, что вы способны убить меня. Но мне это все равно. Мне давно уже все равно. Так что держитесь от меня подальше, белый человек. Добром прошу.
Белые остановились в нерешительности. Вилли медленно пошел прямо на них. Вначале они стояли неподвижно, пристально глядя на него, но в последнюю минуту расступились, пропуская его. Он, хромая, пересек улицу и завернул в магазин стандартных цен.
– Зачем это я сюда зашел?
– тихо проворчал он.
– Мне же тут ничего не надо...
Он помедлил в замешательстве, потом решил: "Куплю-ка несколько открыток и пошлю ребятам в часты". Подойдя к витрине, он не спеша выбрал открытки одну с новым зданием почты и еще две с мемориальным мостом и памятником конфедерату.
– Прямо как настоящий город, - пробормотал он, - ежели эту вот лошадь с глаз долой убрать.
Он заковылял к прилавку, держа в одной руке открытки, а в другой двадцатипятипенсовик. Продавщица шагнула к нему с протянутой рукой, чтобы взять монету. Но тут в магазин вошла белая женщина, и продавщица, пройдя мимо Вилли, спросила ее, приветливо улыбаясь:
– Что вам угодно?
– Послушайте, барышня, - резко сказал Вилли.
– Я первый пришел.
Продавщица и женщина обернулись к нему, разинув от удивления рот.