Возвращение на родину

Вилли повернулся, собираясь спуститься с крыльца, но в этот момент в дверях появился дядюшка Бен, прошмыгнувший через кухню, словно заяц.

– Полковник Боб!
– закричал он.
– В городе неспокойно. Какой-то человек просит вас к телефону. Говорит, им нужен какой-то цветной солдат. Боже мой!

– А-а-а...
– протянул Вилли.
– Наверно, это я им нужен.

– Ты останешься здесь, - рявкнул полковник Боб, - и не тронешься с места. Я сейчас вернусь.
– И он торопливо скрылся в доме.

Вилли стоял совершенно безучастно и глядел в просвет между деревьями на бледно-голубое небо. Оно было высокое и пустынное. Птицы на ветках безмолвствовали. А вот и полковник Боб вернулся, лицо его побагровело, на скулах проступили желваки.

– Вилли, - сказал он, - ты говорил двоим белым, что убьешь их, если они тебя тронут?

– Не говорил, но имел в виду именно это.

– И у тебя вышла какая-то ссора с белой женщиной?

– Да, полковник Боб.

– Бог ты мой!..

– Он сумасшедший, полковник Боб, - запричитала Марта.
– Он рехнулся...

– Тебе лучше не ходить сейчас в город, - сказал полковник.
– Оставайся здесь до вечера, а как стемнеет, я тебя отвезу на машине.

Вилли улыбнулся.

– Мне нужно поспеть на поезд. На двухчасовой, дневной. Я должен на нем уехать.

– Тебя же убьют, - разрыдалась Марта.
– Наверняка убьют! Надо бежать!

– Мы слишком часто бегали, Марта, - медленно проговорил Вилли.
– Мы бегали, прятались, в конце концов нас ловили, и мы падали на колени и умоляли о пощаде. Нет, я не побегу. Я забыл, как это делается. Я не умею бегать. Не умею просить. Я умею только драться, и все, Марта.

– Господи Иисусе, совсем спятил с ума. Полковник Боб, скажите ему, что он сумасшедший!

Полковник Боб бросил на Вилли долгий, задумчивый взгляд.

– Я не могу удирать под покровом ночи, полковник Боб. Не могу ходить украдкой. Я должен шагать открыто. И пусть лучше никто меня не трогает.

Сержант повернулся и спустился с веранды.

– Прощайте, полковник Боб!
– крикнул он.

– Сумасшедший!..
– горестно запричитала Марта.
– Совсем рассудок потерял!

– Прекрати этот вой!
– цыкнул на нее полковник.
– Вилли не более сумасшедший, чем я. Скорей всего, это мир сошел с ума. Я не знаю. Думал, что знаю, но оказывается - нет.

Его голубые глаза смотрели вслед уходящему солдату.

"Триста лет оскорбленной гордости, - думал он, - триста лет униженного достоинства. А сейчас он идет открыто, с поднятой головой... Что бы случилось, если б мы им позволили?.. Нет, черт возьми, это невозможно!"

– Безумец!
– сквозь слезы повторяла Марта.
– Чокнутый!

– Они убьют его, - сказал полковник.
– Причем самым подлым, самым гадким способом, какой только придумают. Они не посмотрят, что он без ноги, и на ордена им в высшей степени наплевать. Сумасшедший!.. Вилли, солдат республики, проливший за нее свою кровь, - и вот что его ждет. Сумасшедший...
– Полковник внезапно умолк, голубые глаза его широко раскрылись.

– Сумасшедший?!
– загремел он.
– Правильно! Надо убедить их, что он сумасшедший... Господи, только бы мне это удалось!
– И он бросился к телефону.

Обогнув веранду, Вилли вышел на дорогу, над которой все так же висело знойное марево, и направился в город.

Когда он добрался до единственной мощеной улицы, жара начала мало-помалу спадать. Он шел очень медленно и, свернув со старого проселка на Ли-авеню, центральную улицу города, двинулся к станции. На улице, он заметил, толпились люди; их было больше чем обычно: весь тротуар запрудили мужчины с холодным взглядом голубых глаз и ленивой походкой. Вилли продолжал шагать спокойно, не обращая на них внимания, абсолютно прямо, не сворачивая ни вправо, ни влево, и каждый раз они расступались перед ним, но за спиной слышался звук их шагов: каждый мужчина, мимо которого он проходил, вливался в шедшую следом толпу белых, и топот их шагов гулко отдавался среди притихших домов.

Он не оглядывался. Он продолжал шагать, прихрамывая, шаркая протезом по тротуару, а за ним непоколебимо и размеренно, не отставая ни на шаг, следовала толпа белых. Улица кончилась. Станция была уже рядом. И тут Вилли молча, одними губами прошептал молитву, обернулся и встретился с ними лицом к лицу. Развернувшись широкой дугой, не ускоряя и не замедляя хода, они надвигались на него в тяжелом зловещем молчании.

Вилли открыл рот, чтобы крикнуть, осыпать их проклятиями и довести до белого каления, но, прежде чем его шершавый, пересохший, неповоротливый язык сумел произнести хоть слово, тишину расколол вой сирены. Толпа разом обернулась: прямо на нее на полной скорости мчался, подняв тучи пыли, защитного цвета грузовик.

Машина врезалась в толпу, взвизгнули тормоза, большие красные кресты на бортах полыхнули пламенем. Два солдата выпрыгнули из нее чуть не на ходу, подхватили Вилли под руки и поволокли к машине. Из кабины выскочил молодой офицер с одной серебряной полоской на фуражке, а за ним - седой старик.

– _Этот_ человек, полковник?
– спросил молодой офицер.

Полковник Боб кивнул.

– Хорошо, - сказал офицер.
– Мы заберем его с собой. Этот человек контужен на фронте, он не отвечает за свои поступки!

– Но мне нужно ехать, - сказал Вилли.
– Мне нужно попасть на поезд. Уехать на Север, где я буду свободен, где я буду человеком. Вы слышите, лейтенант? Мне надо ехать!

Но офицер, не слушая его, нетерпеливо кивнул на санитарную машину.

– Пустите меня!
– настаивал Вилли.
– Пустите!

Но солдаты уже двинулись к машине, таща за собой легкое тело; одна нога, не сгибаясь, волочилась по земле, тяжелый кованый каблук протеза оставлял на мягком от жары асфальте глубокую борозду.