Возвращение пираньи

Всезнающий Кацуба рассказал, что случаях в трех виной всему даже не бюрократия, а здешнее национальное своеобразие. Жители республики делились на гачупино (потомки испанцев), юропо (потомки выходцев из Европы), чоло (метисы с индейской кровью), кахо (метисы с негритянской кровью). Сие придавало порой бюрократическим игрищам особую запутанность — подполковник готов был поручиться, что их лишний раз гоняли по этажам министерства общественных работ только потому, что некий гачупино внутренне возмутился тем, что ему нечто смеет «предписывать» некий чоло. А избавивший их от лишней поездки в военное министерство альтруист и не альтруист вовсе — просто он, юропо, рад был при посторонних посадить в лужу кичливого гачупино, перепутавшего военное положение с осадным…

Но вот настал великий миг — они добрели до последнего бастиона коварного противника, скрывавшегося за невинным названием министерства природных ресурсов, коему подчинялся «заповедник». Мазур уже ничему не удивлялся и ничего не хотел — как автомат, шагал по коридору, держа под мышкой роскошную кожаную папку на молнии. В папке хранились подготовленные неизвестными спецами подробные материалы, неопровержимо свидетельствовавшие, что их хозяин, то есть Мазур, принадлежит к шизанувшемуся племени упертых фанатиков, свято верящих в летающие тарелки, контакты с высшим разумом посредством обычного пылесоса и лохнесское чудище. Правда, согласно папке, бзик у Мазура был несколько иной — он был убежден, что задолго до ледникового периода на территории Санта-Кроче существовала высокоразвитая цивилизация, следы каковой он и рассчитывал обнаружить на Ирупане.

Такого позора он еще не испытывал. При одной мысли, что придется излагать эту галиматью серьезному взрослому человеку, занимающему немаленький пост, бросало в краску. Но коли уж собака попала в колесо…

А защитник последнего бастиона пост занимал определенно немаленький, судя по обширной приемной с набором всевозможнейших канцелярских игрушек и невероятно холеной секретаршей, вряд ли умевшей обращаться и с десятой частью всего этого. Правда, их в приемной долго не мариновали. Едва услышав их имена, красотка хлопнула длиннющими ресницами, для порядка постучала пальчиком по клавишам какого-то никелированного ящичка и объявила:

— Дон Себастьяно Авила вас немедленно примет, сеньоры…

Да, это был дон! Лет шестидесяти, но прямой, как клинок шпаги, с благородной седой шевелюрой и черными усами а-ля Бисмарк, орденской ленточкой в петлице безукоризненного черного пиджака и властным взглядом, он не мог быть простым сеньором — исключительно доном…

Впрочем, прием был не ледяным, а довольно теплым, киска из приемной, умеренно колыша бедрами, принесла кофе и здешний коньяк. Мазур, ухитрившись ни разу не покраснеть и не сбиться, кратко изложил суть овладевшего им безумия и выразил надежду, что обнаружение следов могучей сгинувшей цивилизации принесет Санта-Кроче мировую известность, не говоря уж о невероятном подъеме туристской индустрии. Дон Себастьяно слушал все это с невозмутимостью истинного кабальеро, отнюдь не склонного сразу же хвататься за телефонную трубку и набирать номер ближайшей психушки только потому, что собеседник именует себя Наполеоном Бонапартом.

— Ну что же, дон Влад… — задумчиво сказал сановник, когда Мазур умолк, внутренне сгорая от стыда. — Мы давно уже стали демократическим открытым обществом, развивающим контакты самого разнообразного характера, в том числе и, гм… научные. Идея не нова, конечно, ярым приверженцем подобных взглядов, вернее, самым знаменитым на нашем континенте их приверженцем был полковник Фосетт, но он пропал без вести, побрекито [8] , так и не отыскав своих затерянных городов… Конечно, места, куда вы направляетесь, гораздо более безопасны, нежели поглотившие Фосетта джунгли, к тому же на дворе двадцать первый век… Вам повезло. Еще лет двадцать назад в подобном предприятии могли усмотреть в угоду политической конъюнктуре в стране и в мире нечто ужасное и злонамеренное, вроде шпионажа… — Он тонко улыбнулся, недвусмысленно отделяя себя от авторов подобных версий. — Однако с тех пор многое изменилось, прежние порядки давно осуждены общественным мнением, невероятно глупо было бы подозревать нечто подобное — вы собираетесь в места, где единственными стратегическими объектами на добрых пару тысяч квадратных километров является парочка полицейских участков да заброшенный еще в сорок девятом военный аэродром… Иными словами, я полностью разделяю одно из британских установлений: джентльмен из общества имеет право на любое хобби, не нарушающее законов, гражданских свобод других и морали…

8

Бедняга, несчастный (исп.)

Он протянул руку к подставке, извлек роскошный «Паркер» и, секунду помедлив, поставил затейливую подпись на одном из казенных бланков — последний штрих, завершающий эпическое полотно под названием «Хождение по бюрократии». Промокнул ее не менее роскошным пресс-папье. Вежливо улыбнулся:

— Вот и все, ваши мытарства кончены…

— Благодарю вас, дон Себастьяно, — сказал Мазур искренне.

И замер в ожидании недвусмысленного разрешения покинуть кабинет.

— Я вижу, насколько обрадованы вы и дон Мигель, — мягко сказал Авила, и в сердце у Мазура моментально ворохнулась смутная тревога. — Увы… Мы покончили с мытарствами и формальностями. Однако, к моему величайшему сожалению, нам с вами предстоит нынче же обговорить парочку чисто организационных вопросов. К стыду нашему, вынужден открыто признать, что департаменты, в которые вы направляетесь, некоторым образом неблагополучны. Герильеро не ведут там активных операций, но спорадическое появление их групп отнюдь не исключено… Я понимаю, дон Влад, что вы готовы благородно снять с нас всякую ответственность за вашу жизнь и безопасность, вы горите идеей, подобно Фосетту… но, простите, независимо от ваших благородных побуждений я вынужден думать о скандале, который может вызвать любой, э-э, инцидент, связанный с вашими персонами. Вы — члены дипломатического корпуса, что, во-первых, не убережет вас от поползновений и происков безответственных субъектов вроде герильеро, во-вторых, любой инцидент не просто принесет неприятности кому-то из чиновников — ударит по престижу страны на международной арене. Как дипломат, вы не можете этого не понимать…

— Я понимаю, — кивнул Мазур, так и не сообразив, куда клонит старый лис.

— В таком случае вы легко простите встревоженному старику вполне уместную настойчивость… — Он слегка развел руками, глядя на Мазура взором невинного ребенка — светлым, чистым, искренним. — Тем более что инициатор вовсе не я, я был вынужден уступить нажиму смежных инстанций… Короче говоря, дон Влад, главное управление полиции предъявило мне форменный ультиматум. Они хотят, чтобы я отправил с вами какого-то сержанта полиции. По их уверениям, опытный и гибкий сотрудник, бывавший в диких лесах, в серьезных переделках… Разумеется, финансировать его участие в экспедиции вам не понадобится, управление оплатит все расходы… У вас нет возражений против этого их сержанта Лопеса?

Его незамутненный взор излучал радушие и доброту, а сильная ладонь лежала на только что подписанной бумаге. Так, словно в любую секунду была готова смять ее в комок. Все было ясно, как день. Или — или. «Ладно, — подумал Мазур, выругавшись про себя. — Как-нибудь управимся с этим Лопесом, не столь уж и велико препятствие…»

— Помилуйте, почему у меня должны быть возражения? — пожал он плечами со столь же искренним видом. — Мы у вас в гостях, мне понятно ваше беспокойство, участие этого вашего сержанта, я думаю, в чем-то даже облегчит работу…

— Полицейского сержанта, не нашего, — вежливо поправил дон Себастьяно. — Наше министерство не располагает собственными полицейскими либо военными, если не считать вооруженных сотрудников лесной охраны, но это совсем другое… Мы — насквозь мирная организация. Что, увы, не избавляет нас от… некоторых треволнений. Вот, не угодно ли посмотреть?

Он с молодой легкостью поднялся, подошел к стене. Там висело с полдюжины импозантно выглядевших бумаг в застекленных рамках — то ли типографская имитация старинного шрифта, то ли в самом деле написано вручную, тисненые золотые разводы, солидные печати. Видимо, дипломы, а может, и указы о награждениях — там же красуется рамочка с полудюжиной орденов.

Однако Авила снял самую невзрачную рамку, неизвестно как туда попавшую, — обычный лист писчей бумаги со смазанной эмблемой наверху — нечто вроде перекрещенных мачете и автомата и несколькими строчками от руки, несколько размашистых подписей, алая неразборчивая печать.

— Вот, не угодно ли полюбоваться? — Авила положил рамочку перед Мазуром. — Смертный приговор от имени «Капак Юпанки», по всей форме вынесенный вашему покорному слуге. Подписано сеньоритой Викторией Барриос и двумя ее, с позволения сказать, генералами.

Судя по лицу Кацубы, бегло прочитавшего документ, все так и обстояло. «Крепкий старик, — не без уважения подумал Мазур. — Его, конечно, должны после такого охранять, но это не снижает риска. Держит на стене, молоток…»

— Простите, но за что? — спросил он, и в самом деле недоумевая. — Ваше мирное министерство…

— История проста. Месяцев семь назад я получил от сих господ пространный ультиматум с требованием в сжатые сроки самым кардинальным образом реконструировать заповедник. Откровенно признаться, он существует более на бумаге. Господа из «Юпанки» требовали провести комплекс крупных мероприятий — природоохранные зоны, биосферные исследования, разветвленная сеть патрульных и так далее и тому подобное… Признаюсь, план довольно толковый, однако, во-первых, в ведении моего министерства — не более тридцати процентов затронутых вопросов, во-вторых, сумма, в которую должны вылиться расходы, немного превышает четыре годовых бюджета республики… Примерно так я и прокомментировал по телевидению данный ультиматум. Тогда получил это — отчего-то только я один. Я не считаю, что должен был оказаться в компании смертников, — просто отчаялся понять логику сеньориты Барриос и ее «капитано»… Теперь понимаете, почему о благополучном исходе вашей экспедиции думаем не только мы, но и полиция?