Возвращение пираньи

Подполковник ухитрился их всех уделать в одиночку. Это и был будущий генерал Чунчо, как легко догадаться, после таких подвигов мало того что попавший в небывалый фавор, но ухитрившийся так никогда и не пасть. Согласно крохам достоверной информации, он быстро занял немаленький пост в тогдашней охранке, но, в противоположность иным гориллам, обожавшим самолично вырывать ногти подследственным мужского пола и первыми опробовать угодивших в подвалы красоток, кровавых забав и сексуальных утех сторонился, был скорее стратегом, чем тактиком, на публике практически не появлялся и перед фотокамерами не засветился ни разу. Чем он занимался, никто толком не знал, но все сходились на том, что личность эта обладает огромным влиянием.

После переворота победившие «революционные майоры» особой ясности не внесли. Трижды в газетах появлялись сообщения о расстреле кровавой собаки, генерала Чунчо, но, поскольку речь шла о трех разных людях, никто особенно газетам не верил. Ходили слухи, что генерал Чунчо то ли бежал в Штаты, то ли купил ферму в Австралии, то ли спасался на торпедном катере, который со всем экипажем был потоплен революционным вертолетом, то ли погиб при штурме дворца. С переходом власти от «революционных майоров» к выборному президенту и столь же выборному парламенту о генерале Чунчо писать почти перестали, хотя иные газеты и поныне, на безрыбье, пытались связать его с тем или иным неопознанным трупом, то времен переворота, то свежим. Да и версии вроде виллы в Испании или особнячка на Гернси, где якобы доживает век полупарализованный старичок, до сих пор всплывали порой в средствах массовой информации.

Так вот, Сеньор Мюнхгаузен старательно и с фантазией вкручивал Мазуру, что во времена дона Астольфо, — о которых теперь, слава богу, можно говорить спокойно, не рискуя получить по голове от юных леваков, и это прекрасно, сеньор коммодор, историческому процессу вредны чрезмерные эмоции, вы читали Коллингвуда? — так вот, во времена дона Астольфо они с генералом Чунчо имели охотничьи домики буквально по соседству. На правом берегу Уакалеры, знаете ли. Как сейчас помню, сеньор коммодор…

Увы, дальнейшее повествование было лишено самой элементарной логики, — Мюнхгаузен то заверял, что не единожды пивал со страшным генералом кофий, а то и пиво, то, решительно себе противореча, утверждал, будто Чунчо приезжал на фазенду исключительно под покровом темноты, в парике и темных очках, причем бдительная охрана тут же пристреливала на месте всякого, имевшего неосторожность узреть верного сподвижника хефе. Осушив еще пару фужеров, он окончательно потерял нить повествования — и, опять-таки совершенно по-русски, начал заковыристо врать, будто служил при доне Астольфо в гвардии — девятая кавалерийская, слышали? На самом деле, конечно, не было никаких коней, это старинное название… и принимал из его рук орден.

Осторожными расспросами Мазур быстро установил, что этот «гвардеец» совершенно не разбирался в оружии и военной технике, и тут уж все стало ясно. Однако высказывать свои мысли вслух он, понятное дело, не стал — к чему огорчать милейшего старичка? Быть может, это у него единственная отрада в жизни — кормить случайных попутчиков увлекательными байками…

Так они и сидели в совершеннейшей идиллии — Мазур умеренно попивал пиво, все еще не прикончив вторую бутылку, а вконец рассолодевший Сеньор Мюнхгаузен, такое впечатление, вот-вот собирался заявить, что генерал Чунчо — это он сам и есть. По крайней мере, пара его последних фраз определенно служила мостиком к этому сенсационному откровению…

И Мазур с любопытством ждал, когда же старикан возьмет на душу грех самозванства.

Так и не дождавшись, стал придумывать подначивающие вопросы, способные еще более разгорячить фантазию собеседника. Потом тренированным ухом разобрал новые оттенки в слабом, едва долетавшем до обеденного зала ворчании дизелей. Положительно, корабль замедлял ход. Чтобы проверить, Мазур уставился в окно. Так и есть: косматая, словно бы вспененная стена леса уже не проплывала мимо — замерла. Раздался громкий, пронзительный скрежет якорных цепей по обоим бортам.

Ольга не вошла — влетела, белые брюки прямо-таки свистели, словно широченные клеши драпающего от патруля морячка. Прямиком направилась к Мазуру:

— Можно с тобой посоветоваться?

Некогда было радоваться, что они и на трезвую голову перешли на «ты» — очень уж встревоженное, озабоченное у нее лицо…

— Конечно, — сказал Мазур.

— Пойдем.

Торопливо бросив извинение Сеньору Мюнхгаузену, Мазур поспешил за девушкой, спросил на ходу:

— Что-то случилось?

— Да как сказать… — бросила она, не оборачиваясь.

Буквально втолкнула Мазура в свою каюту, захлопнула за ним дверь, уставилась потемневшими от злости глазищами:

— Мой ноутбук пропал.

— Когда?

— Не знаю. Вчера вечером, перед балом, во всяком случае, был на месте. — Она распахнула дверцу белоснежного подвесного шкафа и продемонстрировала пустую полку. — Вот здесь он и стоял.

— А ты, часом, не ошиблась? Хорошо помнишь?

— Карахо [22] , я еще не склеротичка! Именно сюда я его и ставила — только в этом шкафчике высокий бортик, даже если корабль здорово качнет, ни за что не вывалится. Везде уже смотрела — ни следа…

22

Черт возьми! (исп.)

— Стюарды шалят? — вслух предположил Мазур. — Или кто-то с кормы под шумок решил поживиться у белых сахибов?

— Ерунда, — отрезала Ольга. — Вон кольцо, на столике. Между прочим, бриллиант в шесть каратов. Вчера я его на бал не надевала, любой воришка в первую очередь цапнул бы побрякушку… и деньги, а они на месте…

— Значит, в Барралоче так и не позвонила?

— Ты удивительно догадлив… Говорю же, со вчерашнего вечера до него не дотрагивалась…

— Послушай, что-то мне это не нравится, — тихо сказал Мазур. — Нужно позвать Лопеса и Мигеля…

— Я об этом в первую очередь подумала, — сказала Ольга. — Только их в каютах нет, а где они, неизвестно. Вполне могли полезть в трюм, от Лопеса этого можно ждать…

— От Мигеля тоже, — кивнул Мазур. — По-моему, следует…

— Pare, manos arriba! [23] — раздался одновременно со стуком распахнувшейся двери истошный вопль.

Смысл вопля остался для Мазура темен, но, поскольку его наглядно иллюстрировали два ствола, нацеленные на них с Ольгой, долго гадать не приходилось…

23

Стоять, руки вверх! (исп.)

— Р-руки, мать вашу! — рявкнула Мэгги уже на английском, скользнула в каюту, встала у стены, держа «вальтер» с глушителем довольно-таки умело. — Кому сказано?

Мазур медленно поднял руки на уровень плеч.

— За голову, тварь! И ты тоже!

Пришлось подчиниться — для броска далеко, а выхватить свой револьвер он ни за что не успел бы. Ворвавшийся вместе с Мэгги юнец — ага, тот, что так зло таращился на Мазура с кормы — держал автомат на изготовку, успел бы превратить в решето…

«Ах, вот оно что», — подумал Мазур. Пылкая Мэгги красовалась в пятнистых маскировочных шортах и желтой футболке с огромными черными буквами «PIR» — Партия Каких-то-там Революционеров. Ее спутник остался в прежней одежде, но густейшие иссиня-черные волосы перевязал красной лентой с теми же буквами.

Где-то поблизости протрещала длинная очередь — это не СЕТМЕ и не «хеклер-кох» Лопеса, определенно пистолет-пулемет из разряда коротышек, скорее всего, излюбленный всякой шпаной «ингрэм». Скверно. Значит, они уже не скрываются, палят в открытую — то ли чувствуют себя хозяевами положения, то ли и впрямь стали ими…