Возвращение в будущее

Тут к нам в номер пришел наш знакомый молодой норвежский торговец мехами, очень возбужденный: он заметил, что над его окном по крыше ходят рабочие, как он понял, они собираются что-то чинить. Он хотел, чтобы и мы посмотрели на это, ведь это в самый первый раз за всю нашу поездку мы сподобимся увидеть, как русские что-то чинят.

Крыша отеля отчаянно нуждалась в ремонте, кровельное железо и куски толя, а также прогнившие доски бились по крыше при порывах ветра и во время дождя. Но оказалось, что рабочие, которые ходили по крыше, вовсе не собирались ее чинить, у них была другая цель: они забрались на крышу, чтобы водрузить огромный плакат, он изображал ликующих граждан и гражданок с широчайшими улыбками на лицах, выражающими свою безграничную радость по случаю выполнения советского пятилетнего плана по электрификации. Дело в том, как объяснил нам мистер Г., что сегодня праздничный день. А один из наших соседей по отелю, француз, рассказал нам, что на улице какой-то рабочий спросил его, знаем ли мы в Европе об электричестве, которое придумал Ленин, чтобы помочь российскому пролетариату. Я подумала, что хорошо бы им также иметь пятилетний план по обеспечению населения зонтиками в этом населенном пункте, где круглый год льют дожди и который носит название Владивосток.

Наконец прибыли автомобили, чтобы доставить нас к местной таможне и пункту паспортного контроля. Бльшую часть своей одежды, которую я использовала по дороге в поезде, я оставила в шкафу своего гостиничного номера, я думаю, что никакая стирка в мире не может отстирать эти вещи. К тому же я надеюсь, что тот, кто их найдет, сможет ими воспользоваться.

Помещение таможни было одним из самых чистых, какие мне довелось видеть в России, к счастью, это было так, ведь оказалось, что нам предстояло провести здесь почти целый день. И когда время приблизилось к пяти часам, мы стали сожалеть о том, что не послушали совета нашего Серого Карлика и не захватили с собой какой-нибудь еды из отеля. В самый последний момент я поняла, что русская еда все-таки лучше, чем ничего.

Те бумаги, которыми в свое время снабдил меня сотрудник русского посольства в Стокгольме, оказали неоценимую помощь и здесь: нам с Хансом не пришлось открывать чемоданы. Меня попросили лишь отдать оставшиеся рубли и выдали квитанцию, которую я смогу предъявить, если когда-нибудь еще раз попаду в Россию и захочу получить свои рубли обратно. У меня было их не так много, где-то около 80. Я очень пожалела о том, что не отдала их все для девочки Олёхи.

Другим пассажирам пройти советскую таможню оказалось не легче, чем влезть в игольное ушко. Все содержимое их чемоданов было тщательно обследовано, и даже катушки с нитками, мотки пряжи и швейные принадлежности дамских шкатулок для шитья были весьма основательно осмотрены. Все письма, книги, а также любые бумаги изучались невероятно долго, их отдали одному из переводчиков, который немножко знал немецкий язык и несколько слов по-английски, других языков здесь никто не знал. Среди пассажиров были рабочие-поляки, граждане США, они ехали в Америку после посещения родины, для них таможенный осмотр окончился трагедией, так как у них отобрали молитвенники и четки, которые они везли из родной Польши. У одной из английских дам был дневник, который она вела в течение последних двух лет, она делала также заметки во время поездки через Сибирь, этот дневник был конфискован.

Но все имеет конец. И вот нас посадили в автомобили, и мы поехали к пристани.

Именно она и явилась самым последним нашим впечатлением от Советской России. Деревянный причал настолько прогнил, что его пришлось укрепить с помощью сложной системы балок и тросов, закрепленных на крыше одного из близлежащих домов. Часть опорных балок, из которых состоял причал, отсутствовала, и он напоминал челюсть с полусгнившими зубами. Пароход стоял рядом с понтоном, сколоченным из старых деревянных брусьев; чтобы подняться на борт, нам пришлось пройти, качаясь из стороны в сторону, по очень старому мостику, перекинутому через абсолютно черную воду, издававшую самый невыносимый запах, это был наихудший запах из всех тех, что мне довелось обонять в России, а вода у пристани была грязная и дурно пахла. Порт Владивосток так и сохранился в памяти как какой-то зловонный отстойник.

Но все же наше судно «Харбин Мару» стояло на причале, прекрасное, сверкающее. Японские моряки в великолепной морской форме, а также мальчики-служители, бои, были одеты в белоснежные куртки, которые явно не использовались в качестве ночной одежды, они с любопытством смотрели на нас, стоя на палубе. Через иллюминатор мы имели возможность мельком заглянуть в камбуз, где мы увидели ряд сверкающих чистотой чайничков для заварки, свисающих на многочисленных крючках с потолка.

Какое это было счастье войти на борт «Харбин Мару». Перед нами предстали чистые каюты с чистыми постелями, ванной комнатой, выложенной кафельной плиткой. В кранах было полно горячей воды, в залах ресторанов столы были накрыты сверкающими скатертями и салфетками, на столах красовались фрукты. Поэтому неудивительно, что мы были готовы с такой симпатией относиться к японцам, были готовы доверять им во всем и всегда считать, что не народ, а лишь небольшая клика несет ответственность за захватническую политику и войну в Китае, за японский империализм и циничные претензии на господство над народами Восточной Азии. Мы были совершенно очарованы японцами и невольно сравнивали их с русскими, учитывая то обслуживание, что мы испытывали в России в течение двух недель. Мы с сыном сразу же попытались немного привести себя в порядок у себя в каюте, и тут пришел стюард, который и сообщил нам, что если молодой господин и мадам желают принять ванну, то они могут сделать это немедленно, не дожидаясь отправления судна. А потом к нам пришла, плача от радости, молодая шведка, жена австрийского еврея, которая ехала в Перу, она была счастлива почти до истерики, потому что ее малыш получил возможность съесть наконец персик и апельсин и ужасно радовался своей чистой кроватке; дело в том, что ребенок вырос в Швеции и за свои четыре года привык к шведскому образу жизни, он буквально заболевал от грязи в России. Он не мог есть грубый черный хлеб и несвежие яйца и никак не мог понять, почему мама не может давать ему молоко и фрукты, как он привык. Эта шведка все время боялась потерять своего мальчика, ведь она, вероятно, уже никогда в жизни не увидит своих родителей, братьев и сестер, потому что вряд ли у нее когда-нибудь будет возможность приехать в Швецию. Но теперь, слава богу, ребенок был вне всякой опасности.

Мы отплывали, позади оставался Владивосток в виде светлой подковы огней, которые отражались в черной воде бухты. «Харбин Мару» осторожно миновал минный пояс.

Через Японию

ДА, ОЧЕНЬ трудно не отдавать предпочтение японцам, когда попадаешь в Японию из России.

Первым портом, куда зашел наш пароход, был порт Рашин в Корее. Мне доводилось слышать множество весьма неприятных историй о бесчинствах японцев в Корее, о последних из них мне рассказывал один шведский инженер, который много раз бывал на Востоке. Он явно не слишком лестного мнения о японцах, его симпатии в основном были на стороне корейцев, их он называл благородным, гордым и свободолюбивым народом. С большим удовольствием он обратил наше внимание на то, что корейцы передвигаются совсем как мы, в то время как японцы ходят согнувшись, шаркающей походкой, так как с самого раннего детства привыкли носить деревянную обувь, которая держится на ноге с помощью распорки между большим и другими пальцами ноги. У корейцев же обувь напоминает мокасины. Корейцы по сравнению с японцами выше ростом, держатся прямо, их лица с грубоватыми чертами имеют серьезное, значительное выражение. Корейский женский наряд очень красив: молодые девушки ходят в шелковых блузках, с рукавами «реглан», в блузках, которые они перепоясывают над грудью шелковой лентой, завязывая ее бантом с длинными концами, свисающими вниз. Многих кореянок мы видели на набережной, хотя гораздо больше здесь было японцев и японок. Здесь же, в Рашине, мы заметили, что все женщины, а также многие мужчины ходят в кимоно. Все молодые японки казались просто очаровательными, среди мужчин тоже было много красивых, с благородными лицами, в своих темных свободных кимоно они выглядели очень достойно. Свои кимоно они драпируют на бедрах и перевязываются шелковым шарфом. Непременным элементом японской одежды является веер.

Вся бухта была окутана утренним туманом, поэтому мы могли разглядеть лишь безлесые, но все же зеленоватые от растительности склоны гор с красно-желтыми тропинками, петляющими среди них. Бльшая часть города расположена за холмами. Вдоль бухты можно было увидеть новые портовые сооружения, возведенные из светлого камня и цемента, а также большие склады, такие аккуратные и красивые, подобных складов мне никогда не доводилось видеть ни в одном порту в Европе, они так и сияли чистотой и производили удивительно приятное впечатление.

Тут же на пристани, неподалеку от нашего парохода «Харбин Мару», можно было увидеть повозки с углем; полуголые кули носили уголь в корзинах, поставив их себе на голову. При этом, конечно же, уходило немало времени на то, чтобы разгрузить повозки, но наш знакомый инженер пояснил, что рабочая сила здесь стоит очень дешево, и владельцам кораблей выгодно загружать суда именно таким способом. Мы увидели группу рабочих, которые расположились на отдых на набережной, с помощью палочек они ели какую-то ярко-зеленую массу, кажется, это были квашеные листья. Мы заметили, что все они, прежде чем наполнить свои миски новой порцией еды, мыли руки в тазике с водой, который стоял неподалеку.

И вот мы, никогда не бывавшие ранее на Востоке, с живым интересом наблюдали за жизнью на набережной. Вокруг было полно японцев, они поднимались на отправляющиеся пароходы или, наоборот, выходили их пришвартованных судов или просто гуляли по набережной. Молодые женщины прохаживались с раскрытыми зонтиками, на них были легкие летние кимоно, чаще хлопчатобумажные, приглушенных оттенков: серо-зеленые, серо-голубые, красновато-коричневые; в качестве контраста к этим приглушенным тонам они носили широкие, вышитые шелковые пояса, они их называют «оби», эти пояса всегда подобраны с удивительным вкусом и хорошо гармонируют с цветами самого кимоно. В своей национальной одежде японские женщины выглядят просто очаровательными, в этих белых носочках и лакированных деревянных башмачках, но когда они наряжаются в европейскую одежду и обувь, то их внешность многое теряет. Их лица набелены и нарумянены, они приветствуют друг друга глубокими поклонами и красивой улыбкой, идут они обычно на некотором расстоянии от мужа, если появляются на улице вместе с ним, со своим господином; именно они, как правило, и несут всякую ручную кладь, иногда при этом у них за спиной еще привязан ребенок, а их малыши такие очаровательные, так бы и украла у них такого младенца.

Уже на борту японского парохода я поняла, что в Японии мужчина — глава семьи, он — господин и повелитель, даже если он очень молод. Например, в возрасте моего сына Ханса. Служащие парохода всегда в первую очередь обращались именно к нему, обслуживали его первым, давали ему счет в ресторане, это проявилось еще более отчетливо, когда мы приплыли в Японию, особенно в храмах Киото, где служители храмов и гиды обслуживали именно его, водили повсюду его, рассказывали обо всем ему и ожидали от меня, что я буду смиренно следовать за ним на некотором расстоянии, храня почтительное молчание.

Доктор Д. ехал третьим классом, и он пригласил нас к себе вниз для того, чтобы показать нам, что такое третий класс на японском пароходе. Здесь находилось почти три сотни японцев: мужчин, женщин и детей, они располагались в своеобразных закутках чуть-чуть выше уровня пола. Доктор хотел, чтобы мы ощутили, какой здесь воздух, а воздух был совершенно чистый и здоровый, кроме того, мы увидели, что пассажиры, едущие третьим классом, по вечерам имели полную возможность мыться в помещении, похожем на общественную баню; при слабом освещении фонаря мы заметили большое количество голых людей, они сновали между тазами с горячей водой, от которых шел пар, они терли себя и друг друга мочалками, обливались водой из ведер, и все это происходило среди клубов пара, так что их было трудно рассмотреть. Если считать чистоплотность морально-этическим качеством человека, тогда японцев можно было бы отнести к самым добродетельным в мире. Мне кажется, что в Средние века люди в целом смотрели на чистоту более реалистически: они не считали чистоплотность добродетелью, а рассматривали обретение чистоты как процесс, связанный с удовольствием, и потому влиятельные церковные иерархи сами ходили грязными и во вшах, желая продемонстрировать свою способность противостоять искушению гордыни и удовольствия, считая при этом справедливым предоставить мытье в бане беднякам, которые не подвержены подобным искушениям, а, напротив, нуждаются в том, чтобы укрепить таким образом в себе чувство самоуважения. Даже если отбросить в сторону рассуждения о моральных качествах русских или японцев, то нельзя не признать, что путешествовать вместе с японцами, с их всегда вымытыми телами, одетыми в чистую одежду, намного приятнее, чем с вечно неопрятными русскими.