Возвращение в будущее

Войдя в храм Хорюдзи, попадаешь в особый мир. Я не знаю, как теперь, но мне известно, что раньше это было место, где люди стремились постичь духовную красоту, скрывающуюся за изменчивыми формами материального мира, с его страстями и потрясениями, это место, где можно прикоснуться к вечности. В тени под старыми кедрами и криптомериями расположились длинные приземистые деревянные строения храма, серо-коричневые от времени, покрытые серо-голубой глазированной черепицей, кое-где поросшей мхом; среди тонких и легких, как птичьи перья, золотистых стеблей бамбука поднимались пагоды и павильоны. С первыми каплями дождя усилился запах земли, незнакомых цветов и такой родной с детства запах хвои.

Часть художественных изделий, которыми владеет храм Хорюдзи, демонстрируется посетителям только в определенные дни в году, но и того, что нам удалось увидеть, вполне достаточно для полного восхищения. Во многих предметах старины совершенно очевидно влияние индийского искусства, что же касается скульптур и картин, то они, как мне кажется, по мере утраты этого влияния и осознания своей самобытности, становились все более прекрасными, приобретая японское своеобразие и неповторимость. Небольшого роста седовласый служитель храма, у которого было красивое узкое лицо и карие ясные, как вода в лесном озерце, глаза, водил нас по территории храма. Я не могу судить, была ли это всего лишь японская вежливость или этому пожилому человеку действительно было приятно видеть перед собой слушателя, который проявил такой интерес к его религии, но он изо всех сил старался на своем ломаном английском просветить Ханса, объяснить ему, что являют собой Будда и его различные воплощения, какой смысл заключен в изображениях всех этих странных индийских богов, мудрецов, отшельников и парящих ангелов. Ханс задавал служителю много вопросов, и чем больше он расспрашивал и допытывался, тем более любезным и доброжелательным становился этот старик — хранитель сокровищ; он старался растолковать моему сыну смысл церемоний и ритуалов, которые проводились в это время вокруг нас в разных частях храма. Мои же вопросы он пропускал мимо ушей, не обращая на них внимания, ограничиваясь лишь вежливой улыбкой и покачиванием головы. В конце концов, я стала вести себя так, как это свойственно всем японским женщинам, то есть стала сопровождать «своего мужчину и повелителя», Ханса, на почтительном расстоянии и в молчании.

Парк в Наре, в соответствии с тем, что пишет туристический справочник, является самым красивым парком в стране; поначалу он был закрыт завесой дождя, но потом предстал перед нами как сказочный, словно увиденный во сне, пейзаж. Естественно, мы вышли из автомобиля для того, чтобы посмотреть на знаменитых здешних косуль, их в этом парке тысячи, и они бросаются бодать гостей, если им покажется, что угощения недостаточно. Нас они буквально замусолили и вылизали, тыкаясь мордами. Потом мы снова сели в автомобиль и поехали мимо храмов, которые уже окутывала тьма; храмовые здания стояли совсем рядом с лесом, и в вечернем свете казалось, будто лес поглощает их, вбирая в себя. Наш автомобиль проезжал между серо-зелеными лужайками с выцветшей травой, где можно было видеть, словно на художественном полотне, силуэты коричневатых косуль, которые паслись около стоящих в ряд криптомерий и елей, ехали мы и по изогнутым арочным мостам, перекинутым через бурные, пенящиеся ручьи. Таков был наш обратный путь в город. Вспоминая свои тогдашние впечатления, я всегда думаю, что если это был сон, то так хочется, чтобы он приснился снова.

У себя дома, в Норвегии, мы всегда гордились своими старинными деревянными постройками. По крайней мере, в течение тысячелетия, начиная с эпохи викингов и вплоть до XVIII века, мы строили из своей древесины корабли, дома и церкви. Длительное и весьма близкое соприкосновение с этим природным материалом, широкое использование его позволили довести плотницкое дело в нашей стране до совершенства, равного которому нет во всей Европе. Следствием этого, несомненно, стало развитие художественного вкуса, он присущ построенным нашими предками кораблям викингов, рыболовным судам, старинным церквам, а также крестьянским усадьбам. Так приятно было увидеть в Японии, в архитектуре некоторых из старинных зданий, что я осматривала снаружи, в отдельных чертах удивительное конструкционное сходство с постройками в Норвегии. Но при этом нельзя не признать, что архитектура получила здесь значительное развитие и характеризуется большим богатством и разнообразием форм. Отчасти причиной тому являются климатические условия. Они давали японским архитекторам возможность развивать и совершенствовать наружные конструкционные формы деревянной архитектуры, внедряя различные декоративные элементы, в то время как в Норвегии всегда культивировали резьбу и красочную роспись по дереву внутри жилищ. В Японии дом и сад в течение вот уже более тысячи лет составляют единое целое благодаря открытым верандам и раздвижным панельным стенам.

В Норвегии же садоводство является сравнительно новой областью. Начиная с периода Средневековья мы знаем примеры, когда сады закладывались при монастырях, в некоторых крупных усадьбах и в маленьких городках, но лишь в XVIII веке в Норвегии возник подлинный интерес к садоводству. Одним из факторов, стимулировавших развитие японского зодчества, стало многообразное влияние китайской и индийской культуры, привнесенное сюда буддизмом. Так, характерной чертой буддистских храмов являются пагоды, синтоистские же храмы, возникшие ранее, характеризуются более простыми архитектурными формами.

Храм Санью-Сангендо в Киото, сооруженный в 1252 году, произвел на нас, норвежцев, впечатление чего-то известного с давних пор и одновременно нового. Прежде всего, мы увидели длинный четырехугольный зал, крыша которого опиралась на несколько рядов массивных деревянных колонн; залы для пиров во дворцах наших королей, судя по описанию в сагах, относящихся к тому же историческому периоду, должны были выглядеть весьма сходно. В этом храме находится тысяча статуй богини милосердия Каннон.

Это производит удивительно сильное впечатление. В огромном зале, куда вы попадаете, приглушенный дневной свет освещает множество изящных золотых статуй богини на круглых постаментах, на фоне красновато-коричневых деревянных стен и потолка; одно и то же изображение богини повторяется тысячу раз, статуэтки расставлены в пять рядов, каждый ряд на ступеньку выше предыдущего. Изображение Каннон является сильно стилизованным и символизирует собой благословенный покой. Посреди зала расположены троны, на которых восседают наиболее крупные статуи богини, больше тех, что стоят по бокам фигуры Каннон, восседающей на троне-лотосе Будды. А может, это скульптура самого Будды, не знаю, ведь японское представление о вечном милосердии лишено признаков пола. Эти в высшей степени странные существа не производят впечатления каких-либо ущербных, напротив, от них исходит ощущение изначальной жизненной материи, где мужское и женское начала еще не были разделены. Ханс объяснил мне, что, насколько он понял, в соответствии с японскими верованиями, Каннон одновременно является Буддой, а Будда является богиней Каннон, то есть перед нами божество — Будда, и все эти разные воплощения Будды представляют собой лишь постоянно меняющиеся формы единой сущности, которая скрывается и в каждом из нас. Таким образом, после долгих разговоров со служителем храма Хорюдзи Ханс уже мог и меня просветить в отношении буддизма.

Те впечатления, которые посетитель получает, находясь в храме, принадлежащем к незнакомой религии, не могут не быть ошибочными или, по крайней мере, не могут быть полностью достоверными. Посетителю может показаться, что данный предмет означает какое-то определенное понятие, в то время как для приверженцев этой религии он может иметь совершенно иной смысл. В этом полутемном зале, в котором выставлено столь огромное число статуй, символизирующих Божью милость, было невозможно не осознать, что все религии исходят из предположения о существовании зияющей пропасти между земным и божественным. И для того чтобы они соединились, необходимо через эту пропасть строить мосты, но при этом возникает сомнение, хватит ли наших дерзновенных усилий, чтобы самим воздвигнуть эти мосты, или же строителем таких мостов может быть лишь сам Всевышний, и в этом вопросе, наверное, и заключается главное расхождение между основными мировыми религиями. При этом ни один христианин, по крайней мере ни один католик, не станет отрицать присутствия твердой воли к наведению таких мостов, так что невозможно выйти из храма Санью-Сангендо, не будучи глубоко растроганным. Вечное и неизменное небесное милосердие, воплощенное в многочисленных скульптурных изображениях богини Каннон, вовсе не похоже на то чувство, которое возникает в нас, земных людях, и которое, подобно морской волне, готово быстро схлынуть и оставить после себя на берегу лишь обломки ненависти и жестокости. Это вечное и неизменное божественное милосердие не является органически присущим человеку и, таким образом, не может восприниматься как человеческое, земное, но к этому небесному милосердию мы можем прикоснуться, созерцая фигуру той, кого буддисты называют Каннон. И тогда божественное милосердие начинаешь воспринимать как вечную субстанцию, а то милосердие, на которое способны мы, люди, — лишь отражение небесного милосердия, олицетворяемого богиней Каннон.

Другие храмы, которые нам удалось все-таки посетить в течение этих двух дней в Киото, в городе, где, даже живя месяцами, можно получить лишь поверхностное представление о сокровищах японской культуры, не произвели на меня такого сильного впечатления, как храм Санью-Сангендо. Правда, они тоже показались мне красивыми, притягательными, как, например, итальянские виллы эпохи Ренессанса или старые английские поместья, хотя и на другой лад. Эти храмы расположены в парках, в которых входных ворот как таковых нет, и тем самым храмы как бы органически сливаются с лесом, покрывающим горные склоны, тонут в них; каждый из них, несомненно, жемчужина японской архитектуры. Часть храмов представляют собой очень легкие, воздушные сооружения, например, «золотой павильон», расположенный на берегу маленького пруда с зеленоватой водой и искусственными островками. Под мостиками, ведущими в этом павильон, сверкают золотые рыбки, а среди тростника и ириса на берегу ползают медлительные черепахи. Есть среди них и сооружения, производящие впечатление монументальных, таким представляется храм Киумидзу. Главный храм сооружен на специально сконструированной платформе, установленной над горной расселиной. На каждом повороте дороги, петляющей по парку мимо струящихся водопадов и прелестных лесных озер, можно увидеть небольшие храмы и пагоды, которые разбросаны повсюду среди зарослей бамбука, среди кленовых и хвойных кущ.

Муниципальный местный музей провинции Киото представляет собой просторное, современное, находящееся в идеальном состоянии здание. В нем размещены собрания прекрасных произведений японского искусства, в том числе художественных промыслов, большая коллекция стилизованных культовых скульптур, реалистически выполненные скульптурные портреты знаменитых мудрецов и духовных наставников прошлых времен; это на редкость живые, характерные изображения стариков, безобразных и красивых, каждый из которых демонстрирует свой неповторимый характер. Переходя из одного зала в другой, видишь множество произведений искусства, относящихся к разным эпохам и выполненных в самых разных стилях.

VI

КИОТО и его окрестности являются местом действия потрясающего романа-эпопеи о принце Гэндзи, написанного мадам Мурасаки, где описываются его многочисленные любовные похождения. Создание этой книги относится к периоду между 1000 и 1020 годом, но действие в ней происходит еще на два поколения раньше. Что касается Европы, то она в это время пребывала «во тьме столетий»; у нас, в Норвегии, как раз закончилась эпоха викингов. Описываемая в романе Мурасаки атмосфера во многом напоминает XVIII век в Европе. Больше всего это похоже на «L’Ancien Regime», «старый режим», [56] во Франции или на эпоху короля Густава в Швеции. Главный герой романа Гэндзи во многом напоминает фигуру фаворита Густава III — Густава Маурица Армфельта, [57] правда за исключением того факта, что Армфельт активно занимался военной и политической деятельностью. Хотя писательница и упоминает о занятиях Гэндзи государственными делами, но, как правило, перепоручает это другим, при том что и сама Мурасаки, как женщина, не очень-то и разбирается в этих делах. Героя ее повествования влечет совсем другое: он увлекается природой, искусством и дамами, то есть воплощает умение наслаждаться жизнью в соответствии со старинным японским идеалом. Так же как и у Армфельта, у Гэндзи есть жена, которую он любит, как никакую другую из своих женщин, что, впрочем, не мешает ему, как и Армфельту, бросаться завоевывать каждую встреченную женщину, которая пробудила в нем хотя бы малейший интерес. Описания такого же рода любви, как и в романе Мурасаки, мы встречаем в разных вариациях и с разной степенью выразительности в эротических произведениях «галантного века» в Европе. Это приключения, вызванные любопытством героев в эротической сфере или тем, что автору не хочется останавливаться в описании пикантной ситуации на половине пути, но при этом получается так, что многие из них перерастают в серьезные любовные истории, причем герои и героини этих произведений искренне переживают, изливая потоки слез, попадая в очень запутанные ситуации, пытаясь разобраться в своих собственных чувствах и чувствах своих возлюбленных. Мурасаки отличается удивительной наблюдательностью, описывая всю гамму чувств своих героев. Прошли столетия, и в Европе пробудился интерес к психологической миниатюре. Произведение Мурасаки кажется на редкость современным. Скорее искусство любви, которое она описывает, можно считать вневременным (хотя и не всегда актуальным), но отнюдь не общезначимым, ведь эти любовные истории всегда связаны с жизнью того общественного класса, у которого нет необходимости трудиться, чтобы обеспечивать себе средства к существованию или добиваться определенного социального положения.

56

Имеется в виду политическая система до Великой французской революции.

57

Густав Мауриц Армфельт (1666–1736) — шведский барон.