Возвращение в Москву
Шрифт:
– А есть ли вопросы, Михаил Муратович, на которые вы не смогли бы дать ответа?
– Хо-хо! – возликовал Михаил Муратович. – Не ловите меня, юноша! Все равно не поймаете! Отвечу: разумеется, есть. На них и лучшие умы времен и народов, и профессиональные философы не могли бы дать ответ. Есть вопросы, что лежат в области трансцендентного, в области потустороннего. Скажем, вопрос о мироустройстве в широком понимании этого слова. Так же бесполезно размышлять о причине бытия человека и смысле его бытия. Мы не найдем ответа. Ответ, я почему-то уверен, есть, но лежит он за пределами нашего понимания. Искать его бесполезно, иначе попадем в логическую ловушку. Скажем, бессмысленно размышлять о том, что было раньше, курица или яйцо. О том, кто хуже: скверный делец или деловой сквернавец.
– Почему? – спросил Юра.
– Потому, Юра, что не надобен нам ответ. Он, полагаю, разрушителен для человеков. С ума сойдем. Вот и живем мы так, как будто никогда не умрем, и умираем так, как будто никогда и не жили. Созидаем, разрушаем, совершенствуя, созидаем вновь и так далее. Зачем? А натура проклятая. Соблазняемся… ммм… творческим заданием, я бы так это определил.
– Папа! – встрепенулась вдруг Юлька, которая, казалось, до сих пор почти дремала сытой кошечкой в душистом тепле богатого дома и скучала. – Папа, как это?! Вроде бы во всех книжках соблазняет дьявол, так? Это у него работа такая веселая, соблазнять. А творчество вроде бы – искра Божья. Так что ты вот только сейчас сказал? Что-то не-мыс-ли-мое!
– Ты у меня самая умная девочка! – восхитился Михаил Муратович. – И я до сих пор не замечал в тебе способностей к теологической казуистике, прошляпил! Но! Но ты забываешь, что в этих самых книжках, которые ты, походя упомянув, однако, не назвала, говорится также и о том, что человек – это такое существо, в котором уживаются два начала, божественное и наоборот. Вот таким образом и уживаются! Впрочем, и спорят. Единство и борьба противоположностей, как учат нас классики. А мудры!!! Опять убеждаюсь, что мудры!
– Браво, папочка! – фыркнула Ритуся. – Под старость лет ты убедился наконец, что человеческая натура полна противоречий, и противоречия эти, словно пауки в банке, заключены в телесной оболочке. И тут уж – кто скорее финиширует, кто кого успеет сожрать или подчинить себе до того, как подохнет. Эти «борения», насколько я понимаю, и называются свободой выбора, свободой воли. И мы еще должны отвечать за то, что в нас понапихали?! Уж лучше грезы, иллюзии, сон…
– «Сон разума рождает чудо-о-овищ», – сладким голоском пропела Юлька, глядя в потолок.
– Я рад, Юлия, что на тебя произвела впечатление графика Гойи, хотя ты и растрепала редчайшее издание, – проворчал Михаил Муратович, озадаченный и огорченный тирадой старшей дочери. – Кстати, плодотворная тема – о «сне разума» можно было бы подробно побеседовать…
– Ну уж нет, папа! – возмутилась Юлька. – Разум наш утомился уже думать и сейчас уснет и породит химеру какую-нибудь. Евгения Павловна вот-вот подаст горячее – вовсю гремит на кухне. А тем, кто набил живот и уже пузырится от газировки, – грозно посмотрела Юлька в сторону мальчиков, – предлагаю поиграть в рулетку. На вопросы. Мы привезли такую штуку из Риги – маленькая, но как настоящая, с блестящими штучками. Ну?!
Юра и Виктор быстро переглянулись и с надеждой уставились на Михаила Муратовича, позволит ли. Принимать участие в странном разговоре, происходящем за трапезой, они не решались и, мало что улавливая в невозможной смеси семейной дидактики и доморощенной философии, опасались сказать чушь и чувствовали себя неловко. А потому отдавали дань газированным напиткам с сиропами и Евгеньиной стряпне, когда удачной, когда нет, и розовели под насмешливыми взглядами расфуфыренной по случаю гостей Юльки.
– Удивительно, Юлия, как это за тобой всегда остается последнее слово? – добродушно округлил глаза Михаил Муратович, поправляя на коленях крахмальную салфетку в предвкушении запеченного с грибами мясного рулета под соусом из красного вина. – Учтите, юные дипломаты, Юлия Михайловна у нас азартна
и, боюсь, беспринципна на пути достижения цели. Она страшно любит выигрывать и ничуть не доверяет Фортуне.Хроника моего возвращения
Мы в саду за домом в осенней утренней темени. Юлькина щека у моего плеча. Холодновато, и я обнимаю ее, кутаю в полы старого пальто, согреваю и согреваюсь сам, уткнувшись в ее смоляную гриву. Но мне приятнее запах прели и сырости, чем душная тропическая экзотика, которой она обрызгала волосы. Я тяну молчание, сколько могу, потому что прекрасно знаю, зачем Юлька вылезла в сад ни свет ни заря и о чем сейчас пойдет речь. Но Юлька-то – человек дела, к созерцанию не склонна, и пауза для нее томительна, как пустота. И она атакует, пока мягко:
– Юрка, ты много спрашиваешь, прямо-таки выпытываешь, но вытащить тебя куда-нибудь – адова работа.
– Но ты же отвечаешь на мои вопросы. Весьма подробно и даже остроумно. Я вполне в курсе событий.
– А я мужняя жена или кто? Кстати, это бред, что ты в курсе событий. Со стороны вовсе не виднее. Чтобы быть в курсе, надо подышать атмосферой этих событий, повращаться, пообщаться. А потом сколько угодно упражняться в остроумии, ехидничать и жонглировать абсурдными выводами. Я тебе вовсе не обещала, что буду век вековать на даче, хотя и нежно мною любимой. Меня тоже может тошнить и пучить от светского коктейля, но есть еще и работа. Туса – совокупность безмозглая, держится роем на одних неведомых инстинктах. Туса забывает тебя моментально: стоит только не появиться три-четыре раза, и все. А туса, между прочим, главная опора моего бизнеса. Не будет туса ходить в мои рестораны, в «Ларчики» мои, так и никто не будет, хоть ты изрекламируйся, хоть наизнанку вывернись и сама себя свари со специями, обсыпь золотой стружкой, воткни в середину павлинье перо и подай как фирменное блюдо. Это необъяснимо с позиций разума, но факт. Да и ты тут закисаешь, и не спорь, пожалуйста. Давай-ка, Мареев, куда-нибудь выберемся. Блеснем в обществе.
– Чем я, по-твоему, могу теперь блистать? Помнишь, когда я еще только поступал в интернат, в девятый класс, ты устроила мне экзамен по этикету? Сейчас я где-то на том же жалком уровне, все забыл, чему учили, дик и неотесан. Только позориться. Я лучше малинник почищу, костерок разожгу…
Ноябрь, промозгло, но настоящего холода пока не было. За домом, там, где мы обнимаемся сейчас, в уголке, где никогда не появляется Евгения и где не бывает ветра, все еще живы какие-то непритязательные рыжие цветочки. Такие яркие в пасмурном мире поздней осени. Посреди клумбы, в не срезанных обвисших хризантемах, любит сидеть приходящий кот Вася, мой нынешний приятель, бурый и неряшливый, как и увядшие хризантемы. Иногда он по-хозяйски заходит в дом и, к негодованию престарелой бездельницы Евгении, чешется на кухне и вылизывается. Я бы его отмыл и вычесал, но, боюсь, тогда приятельству нашему придет конец. Вася – родственная душа. Я тоже, оказывается, не люблю, когда меня кто-то отмывает и вычесывает. Процедура унизительная, постыдная.
– Чем блистать?! Не прибедняйся, пожалуйста, будто сирота казанская! Юрка, чем может блистать мой кумир?! Все уже знают, что ты мой кумир, а не дворник, не истопник и не садовник, как ты себе вообразил почему-то. Да пропади он пропадом, твой малинник!!!
– «Не заводи себе кумира, кроме домашнего питомца»… Есть такой мудрый завет. Куда ты меня тащишь?
Она понимает, что я уже сдался, а потому делает вид, что не замечает моей желчности, обидной для нее. Она знает, что я, в конце концов, справлюсь с собой, но не знает, чего мне это стоит.
– Только не бросайся на меня с граблями! Пойдем в казино.
– Куда?!!
– К Андрону Парвениди. Очень респектабельно.
– Юлька!!!
– А что такого?
– Чтобы респектабельно проиграться, мне нужно покрасить десяток-другой соседских машин. Или наоборот – не покрасить, а пригрозить, что покрашу. Может, хозяева откупятся со страху?
– Вернее второе, – хихикает она. – Господи, Юрка, неужели ты так злопамятен? Никогда бы не подумала. И хватит уже. У нас с тобой общий счет в банке. Общий! Будь добр, помни об этом.