Возвращение в небо

На аэродроме Тильченко подозвал меня:

– Видел, как взорвался "мессер", которого ты преследовал?

– Нет.

– Ты здорово расправился с ним!

– А как насчет прежнего указания никуда не отворачивать?

– Что сказать тебе на это? Нет правил без исключения. Поздравляю с первой победой. Молодец, что не растерялся!
– А когда мы пошли к штабу, добавил: Запомни только одно: во время полета над своей территорией нужно действовать особенно осторожно. Погоня за одним фашистским самолетом может иногда принести большую беду...

Первая победа в бою - большое событие для летчика. И не удивительно, что волнение мое в тот день улеглось не сразу. Даже вечером, когда мы с Николаем Тильченко забрались на ночлег в свой шалаш, я все еще находился под впечатлением пережитого. Шалаш у нас был, надо сказать, отличный. Мы с Тильченко сами соорудили его в лесу, возле стоянки наших самолетов. Так поступали в полку все летчики и техники. Строить себе жилье каждый мог по своему вкусу. Единственное, что требовал от нас командир полка, - было соблюдение правил маскировки. Он сам периодически осматривал нашу базу с воздуха и строго наказывал тех, кто нарушал это требование.

Наш шалаш не отличался удобствами, но мы любили его и отлично чувствовали себя под его зеленой крышей. Здесь о многом было переговорено, здесь в то лето родилась у нас мысль о свободных полетах пары. Автором этой идеи был Николай Тильченко.

Отличный парень был мой ведущий. Он просто не умел сидеть без дела, не мыслил жизни своей вне боя. В те часы, когда мы собирались в землянке, ожидая вылета, Николай буквально сгорал от нетерпения. А если выпадала нелетная погода, не находил себе места. Обычно спокойный, сдержанный, он становился ворчливым и раздражительным. На все корки разделывал метеостанцию, словно она только из прихоти не желает изменить погоду. И, чего греха таить, начинал даже придираться к товарищам.

Вообще Тильченко был отчаянным спорщиком. Многие в эскадрилье не раз вступали с ним в перепалку. Но особенно часто спорил с Николаем я. Однако это не мешало нам обоим отлично взаимодействовать в бою. Что из того, что в азарте спора он редко соглашался со мной. В воздухе мой ведущий защищал меня грудью. А ворчливость и задиристость не мешали ему быть хорошим товарищем и на редкость скромным человеком. Никто из нас никогда не слышал, чтобы Тильченко рассказывал о своих летных успехах, хотя имел для этого все основания.

...В тот день у нас не было никаких заданий, и Тильченко неожиданно заявил:

– Пойду к командиру просить вылет. Через несколько минут вернулся сияющий:

– Выпросил разрешение на охоту! Быстренько к машинам. Пошли!
– торопил он меня, будто опасался, что командир полка изменит решение и отставит намеченный полет.

Мы запустили моторы и уже через несколько минут были далеко от аэродрома. Построившись парой, набрали высоту на маршруте и вскоре оказались над территорией противника. Изредка меняя курс, мы "прочесывали" воздух в надежде перехватить пару "мессершмиттов" или, на худой конец, подкараулить одиночного бомбардировщика, случайного "транспортника".

Но вышло иначе. Мы встретили шестерку "Мессершмиттов-110". Они шли под небольшим ракурсом к нам. Расстояние между нами и "мессерами" стало быстро сокращаться.

Заметив нас, фашисты тут же изменили боевой порядок и встали в вираж. Запахло боем. И в этот момент я допустил непростительную оплошность: не раздумывая, прямо с ходу я тоже встал в вираж. Что меня толкнуло на это? Я знал, что у Ме-110 сильный лобовой огонь, и поэтому с ним лучше не встречаться лоб в лоб. Надеясь, что Як-1 на вираже так же управляем, как на вертикали, я и вошел в вираж. Но упустил одно важное обстоятельство - драться на вираже против шестерых совсем не то, что против одного-двух самолетов!

Иначе поступил Тильченко. Использовав разгон машины, он резко ушел вверх, в сторону солнца. Его решение было правильным - он исходил из технических преимуществ своего Як-1. Я не догадался последовать примеру своего ведущего и в момент завязки боя упустил инициативу.

Прошло несколько секунд. Тильченко сразу сбил одного Ме-110, а сам снова взмыл вверх и вторично повис над фашистскими самолетами. Я же оказался зажатым в клещи.

Затеяв бой, я тоже пытался тянуть вверх, но мне так и не удалось уйти от противника, чтобы занять сколько-нибудь выгодное положение. Почти непрерывно по мне стрелял шедший в хвосте Ме-110. Как только я делал попытку уменьшить радиус виража и ускользнуть из-под его удара, по моей машине начинали бить по меньшей мере два немецких самолета.

Сотни снарядов пересекали возможные пути выхода из боя. Я видел огненные трассы впереди мотора, над головой, за хвостом. В глазах начинало рябить. Я отчетливо понимал, что долго так не продержусь, что ближайшие минуты решат мою судьбу...

Вскоре на моем самолете появились пробоины. Были серьезно повреждены левый элерон и руль поворота. Едва успев отвернуть от трассы одного "мессера", я попадал в струю огня другого.

Все складывалось явно не в мою пользу. Правда, на этот раз я уже достаточно хорошо владел собой, пилотировал уверенно, но все же клочья обшивки на рулях управления вызывали тревогу. И тут услышал по радио голос Тильченко:

– Держись, Володя! Пилотируй! Не давай себя расстрелять. Лови момент, чтобы уйти.

Лавируя по вертикали, Тильченко вел бой. Действовал он решительно и стремительно. После очередной атаки моего ведущего еще один "мессершмитт" вывалился из круга.

Успех Николая ободрил меня. Да и противник вел бой уже не так, как вначале. Потеря двух самолетов сбила спесь с немецких летчиков.

– Уходи... пикируй!
– снова донесся до меня по радио голос Тильченко.

Использовав замешательство гитлеровцев, я перешел в пике и почти отвесно понесся к земле...

На выходе из пикирования стал искать своего ведущего. Он все еще дрался. "Як" Николая сделал красивый вертикальный росчерк: в этот момент он ударил третьего "мессера"...

Через несколько минут мы встретились на аэродроме. Тильченко подошел ко мне, сдвинул шлем на затылок, вытер пот со лба рукавом комбинезона, расстегнул ворот гимнастерки.

– Ну как, понравилась охота?
– с улыбкой спросил он. Потом, наклонившись, взял меня за плечо: - Крепко они в тебя вцепились. Боялся, не вырвешься... Сказал это таким тоном, будто в бою, что происходил недавно в небе, он был не более, чем сторонним наблюдателем.
– Не следовало тебе ввязываться в вираж... Надо было идти за мной, к солнцу, - после короткой паузы добавил Николай и тут же стал объяснять, что такое слетанность, как надо чувствовать и понимать товарища в бою.

– Пойми меня верно,- проникновенно произнес он.- Дело не только в том, чтобы ты хорошо ходил со мной в строю... Чувствуй ведущего, не отрывайся. Если я на что-то нацелился, следи и вовремя схватывай замысел. А то видишь, какой разнобой получился, я - вверх, ты - в вираж...

Хорошую школу боевого мастерства прошел я в полку, летая в паре с Тильченко. И что еще важнее - получил надежную морально-политическую закалку. Многим людям на всю жизнь благодарен я за это. А больше всего и в первую очередь - комиссару нашей эскадрильи Ивану Борисовичу Махине. Удивительный это был человек. Сам он не летал, был освобожденным политработником, мобилизованным в первые дни войны именно на партийно-политическую работу в авиационных частях. Но мы, летчики, безгранично уважали Ивана Борисовича и за его "земной" характер, и за умение выслушать тех, кто возвратился из боевого вылета, и за удивительный талант, позволявший ему вникнуть в то, что происходило в небе. Партийно-политическая работа, кипевшая в полку и в нашей эскадрилье, в те суровые и трудные дни придавала нам силу, уверенность, вдохновляла на выполнение священного воинского долга. Формы партполитработы подсказывала сама обстановка. Велась она с большим знанием дела и для нас, воинов, являлась благодатной духовной пищей.