Возвращение в Панджруд

— Какой еще старик?! — возмутился Ай-Тегин. — Кто в таких делах каких-то безмозглых стариков слушает?!

— Нет, дядя, он не безмозглый, — терпеливо возразил Ханджар-бек. — Да вы знаете, наверное: говорят, он еще у великого эмира Исмаила Самани кавалерией командовал. Тулун его зовут... знаете?

— Тулун? — Ай-Тегин удивленно вскинул брови и поцокал языком. — Он жив еще? Надо же!.. Знаю я этого старого черта. Когда помоложе был, он сколько раз свою глупость показывал. Ну и что он сказал?

— Пусть, говорит, сипах-салар скажет государю: дескать, так и так, вельможи просят, чтобы я устроил угощение.

— Какое угощение?

— Угощение, — раздраженно повторил Ханджар-бек. — Вроде как пир он хочет устроить.

— Это Тулун сказал? — Ай-Тегин с подозрением смотрел на племянника. — Вот и видно, что дурак. Зачем пир? Сначала надо дело сделать, потом пировать будем.

Ханджар-бек сдержал вздох.

— Дядя, в том-то хитрость и заключается. Если сипах-салар хочет пир устроить, он должен эмира поставить в известность, верно? И эмир никогда не ответит ему: “Знать ничего не знаю, не устраивай никакого пира!”

— Ну да, — нехотя согласился Ай-Тегин.

— Он скажет иначе: хочется тебе — так и устраивай, мое какое дело. А тогда главнокомандующий пусть пожалуется на бедность.

— Сипах-салар? На бедность? Курам на смех.

Но Ханджар-бек не позволял себя сбить.

— И скажет: дескать, у сего раба есть еда и питье, а вот что касается приличных убранств, украшений, драгоценной посуды и ковров, так с этим заминка выходит. Что эмир ответит?

— Не знаю...

— Согласится! — напирал Ханджар-бек. — Как пить дать согласится. Надо тебе? Хорошо. Ты Большой сипах-салар, твой прием должен быть лишь немногим хуже царского. Бери все, что тебе нужно, из казнохранилища, винного погреба и моих кладовых.

Ай-Тегин взял принесенную слугой чашу кумыса, выпил половину, поставил возле себя.

— И пусть, дескать, еще скажет эмиру, что он не просто так военачальников и вельмож собирает, а по делу. Дескать, условие угощения такое, чтобы, угостившись, в ближайшие дни войска препоясались к священной воине против неверных. Что он, ничтожный раб эмира, намеревается вести их в страну Баласагун: дескать, сколько уж на собраниях у государя разговор идет, что неверные тюрки захватили край. Доколе, дескать. Вопли притесняемых достигают небес, а мы второй год не шевелимся... верно?

— Не знаю, о какой чепухе там разговариваете, — буркнул Ай-Тегин. — При чем тут Баласагун, когда надо эмира сваливать?

— После этого, говорит, пусть сипах-салар займется приготовлениями. Во-первых, объявит войску, что, мол, в такой-то день надо быть готовыми к походу — пускай препоясываются. Во-вторых, все, что найдет ценного в казнохранилище государя, винном погребе и кладовых, пусть переносит в свой дворец. Золотую посуду, серебряные блюда... все, на что в его доме места хватит.

— Эмир же позволил, — полуутвердительно сказал Ай-Тегин. Похоже, последний штрих ему понравился.

— А когда настанет назначенный день, самых важных гостей пригласить во внутренние покои. Вроде как для питья вина, чтобы имамам лишний раз глаза не мозолить. А уж там, как выпьют по несколько чаш, пусть заговорит с ними открыто. Дескать, те, кто составляют суть веры и порядка, с нами, а кто всего лишь ненужный придаток, те отдельно. И спросит: вы со мной?

— Согласятся, — кивнул Ай-Тегин. — Поддержат.

— Потом выйдут из покоев к остальным гостям... к ним уже все вместе обратятся. Малым чинам куда деваться? Некуда: куда голова, туда и хвост. Услышат единое слово, присоединятся, будут единодушны. Дружно присягнут на договор, дадут клятву новому государению. Потом как положено, все вместе поедят, выпьют... а в подкрепление обещаний о своих будущих милостях сипах-салар разделит между ними золото и серебро, ковры, снаряжение — все, короче говоря, что забрал из дворца. И пускай, говорит, не жадничает, не приберегает — эти подарки ему сторицей вернутся.

— Ну да... конечно... что уж.

— Потом все выйдут, схватят эмира, пройдутся по городу и округе, перебьют карматов, где бы они ни находились.

— А сипах-салара посадят на трон, — сказал Ай-Тегин.

— Да, — вздохнул Ханджар-бек. — Так он и сказал: а сипах-салара посадите на трон.

Ай-Тегин покачал головой, неспешно допил кумыс, поставил пустую чашу, отер ладонью усы.

— Как вам, дядя, такой план?

— Ну что тебе сказать, сынок, — хмуро проговорил Ай-Тегин. — Этот старый дурак Тулун не так глуп, как кажется.

Глава одиннадцатая

Пять дирхемов. Буквы. Суфий

Не успели выйти за околицу, обогнала пустая арба. Посторонились, а этот насупленный парень даже рукой не махнул, погремел себе дальше. Должно быть, расстраивался, что его в праздничный день куда-то нелегкая понесла... Потом навстречу старик на осле, груженном двумя здоровущими мешками с капустой. Издали начал прикладывать ладонь ко лбу... подъехав, поприветствовал. И долго еще озирался.

Теперь дорога была пуста.

Джафар шел медленно, понурившись, как будто за спиной оставалось пожарище или что похуже.

На самом деле, наверное, если где и дымились ныне угли пепелища, то только в сердце бедного старосты.

Начиналось все хорошо. Пришел Бехруз, раскинул дастархан на траве под платаном, принес котел с горячим молоком, лепешки, кислое молоко, молодую зелень и сушеный тутовник.

К тому времени, когда он заканчивал устройство стола, подоспел и староста — как и вчера, в сопровождении нескольких сельчан.

Долго здоровались и приветствовали друг друга; староста, а за ним все уважаемые люди (их было четверо), по очереди беря ладони Джафара в свои, интересовались, как он себя чувствует, хорошо ли спалось, не досаждали ли комары или иные зловредные насекомые, а получив от слепца уверение в его совершенном благополучии (с каждым разом все более сухое), спешили высказать благопожелание и выразить уверенность, что и сегодня, и впредь его дела будут обстоять так же блестяще. Джафар не успевал, как правило, в свою очередь поинтересоваться самочувствием собеседника, поскольку тот уступал место следующему, передавая тому нагретые ладони поэта примерно так, как в пиру передают заздравную чашу, полную сладкого вина.