Возвращение Веры

До сих пор не понимаю, как это из себя мертвой я вернулась в себя живую и выбралась из–под валуна? Через небольшую щель между землей и нависшим камнем выбраться могла только очень маленькая девочка. Маленькая, мне тогда и семи не было, но не мертвая…

Она умеет делать то же самое, что и я, только не знает про это. Поэтому не понимает.

— А у Кита кто–нибудь был?

— Кто–нибудь — кто?

— Жена, дети…

— Нет, у него была только собака. Злая, наполовину волк. Он и кормил его, как волка, раз или два в день. Чтобы зверел от голода… В нашем поселке одинокая женщина жила с изуродованной рукой, Асвер, так говорили, что она невестой Китовой была, и Кит однажды взял ее на рыбалку. Не на море, а на озеро. У нас, кроме моря, еще и большое озеро сразу за лесом было. Наловив вечером щук, утром он, когда Асвер еще спала, снова пошел на озеро, приказав своему полуволку стеречь наловленную рыбу. Проснувшись, Асвер решила приготовить завтрак. Потянулась за рыбой, а волк зубами щелк — и ладонь насквозь. Не зарычав перед этим, не залаяв, не предупредив, чтобы не трогала. Щелк и насквозь. И держит, не отпускает. Она часа полтора сидела над той рыбой с рукой в звериной пасти, пока Кит не вернулся. Он не набросился на своего зверя, чтобы наказать его, нет… Подошел, погладил по голове. Не Асвер, невесту свою, погладил, а волка. Сказал: «Молодец… — и показал на рыбу, которую, выполнив его приказ, сохранил зверь: — Ешь, заслужил». Только тогда волк разжал клыки… Представляешь зверя? И зверя этого где–то за год перед тем, как Кит меня валуном завалил, я спасла, представляешь?..

— Спасла от огня?

— Нет, от воды… Он в сетях запутался, которые Кит с берега лодкой тащил, и уже захлебывался, но я поднырнула и успела выпутать его. Не дала утопиться, чтобы потом сжечь. Спасла, чтобы убить. Знаешь, как?

— Ты поплыла на остров и подожгла дом Кита?

— Не дом, кладовую. Летом он ночевал в кладовой. Ложился на сети и спал. Я приплыла ночью, подкралась, закрыла и подперла рогатиной, воткнув ее в землю, дверь, наносила к стене от моря сухого хвороста, подсунула обрывок газеты — и только чиркнула спичкой, как в кладовой кто–то заскулил. Зверь, видимо, узнал меня, свою спасительницу, поэтому не лаял, когда я закрывала кладовую, носила хворост… И когда я тот хворост поджигала, не залаял — заскулил только, как будто пощады просил.

Я могла потушить спичку, но не потушила ее. Я слишком возненавидела человека, чтобы пожалеть зверя.

Кладовая горела, собака уже не скулила, лаяла и рычала, билась в двери, а я, сжав зубы, плыла и плыла далеко–далеко… — Вера обняла меня. — Как ты думаешь, я куда–нибудь приплыла? Или осталась там: на берегу моря под камнем, под которым вижу сон про то, что со мною могло быть, если бы я осталась жить?.. Я живая, Вера?.. Я с тех пор чувствую себя так, как будто не живу, а все откладываю жизнь на потом. А куда ее можно отложить? Как?..

Везде сплошь одно и то же.

— Живая, — погладила я ее по волосам. — А Кит?..

— Что — Кит?

— Кит сгорел?

— Нет. В тот раз он ночевал не в кладовой, а в доме. Как чуял что–то. Только собаку почему–то на ночь в кладовой запер. Его судили потом за то, что сжег собаку. Он признался, наговорил на себя, что это он сжег. Хоть и видел, что это я… Уже отплывая, я увидела его в окне. Всего белого в белом нижнем белье… И я была в белом, порванном им, платьице. Наверно, он подумал, что я призрак, что меня с того света за ним послали — и поседел. На суде его признали больным и отправили в больницу. Живет там где–то, сказочник…

Вера по–детски шмыгнула носом… Как будто не душу ей искалечили, а конфету с елки не дали.

— Так его судили только за то, что собаку сжег?

— А за что еще?.. Я ничего никому не сказала. Ни отцу, ни матери ни в чем не призналась. А они ничего не заметили, кроме того, что платьице на мне порвано. Хоть и говорили, что любят меня. Я промолчала и про Кита, и про собаку, потому что думала: если болит у тебя, зачем, чтоб еще у кого–то болело? Тебе от этого меньше больно не будет… А ты бы о своем сказала?

— Не сказала бы… У меня родители были… Такие…

— Так и у меня такие… Поэтому и не сказала.

— А мне говоришь, потому что я не такая?

— Нет… Потому что ты, как я. — Вера прижалась грудью к груди. — Ты чувствуешь это?

— Что — это?

— Что ты, как я. И не потому, что мы внешне похожи. Просто ты, как я. А я, как ты. Одно и то же. Почти.

Все мы на этом свете почти одно и то же. А на том — тем более.

Мне жалко стало не только себя, Веру, но и ее, Веру, и Асвер с рукой искалеченной, и Насту с искалеченной душой, и всех…

— Бедная ты моя…

— И ты моя бедная…

Ей тоже, наверно, стало жаль не только себя, Веру, но и меня, Веру, и всех…

— Почему я бедная?.. Я не бедная…

— А я почему бедная?.. И я не бедная…

— Как это не бедная, если живешь там, где насилуют, калечат…

— Это ты живешь тут, где насилуют, калечат…

— Но у нас же не все и не всех…

— И у нас же не все и не всех…

— Но ведь калечат… Друг друга калечат…

— Калечат…

— И женщин насилуют…

— Насилуют…

— И котов убивают…

— И котов убивают…

— Калечат, насилуют, убивают…

— Калечат, насилуют, убивают…

— Тут и там…

— Там и тут…

Вера села, обняв колени.

— Так какая разница?.. Какая разница, если никакой?..

Я тоже села, обняла колени.

— Получается, что нет разницы…

Мы долго сидели, обняв колени, и смотрели друг на друга, жалея себя и всех, смотрели и молчали так, как будто о том, что и у нас, и у всех было и будет, мы знали, и из–за этого мне вдруг стало неуютно, мне перехотелось все, что было и будет, знать и я спросила:

— Ты с каким предложением приехала?

— Ни с каким… Нет никакой разницы и нет никаких предложений… Какие тут могут быть предложения?..

— Какие–то же могут быть… Хоть одно…

— Ой!.. — тряхнула Вера головой, как будто выбрасывала из нее все, что помнила и знала наперед. — Есть! Такая, что описаешься!.. — Она аж пискнула, так ей то, что придумала, самой, похоже, нравилось. — Этой весной в Европе две королевские свадьбы. Одна в Копенгагене, другая в Мадриде. Я приглашена на обе, без меня в Европе давно уже ничего не происходит. Так на одну поеду я, а на другую — ты! Сама выбирай, на какую.

— Ой…

— Что «ой»? Описалась?..

Она меня рассмешила, я стала смеяться, она тоже, мы смеялись и, обнявшись, катались на кровати.

— И что я… и что я там буду делать?..

— С королями есть и пить…»

— С королями есть и пить?..

— Да, ты когда–нибудь пила с королями?..

— Нет, не пила… Со всеми пила, а с королями… прости, с королями, нет…

— Так выпьешь… И репортаж проведешь…

— Какой репортаж?..

— Свадебный, какой же…

— По–шведски?..

— По–шведски… Или по–английски…

— По–английски?.. Разве можно на шведском телевидении по–английски?..

— В Швеции можно по–всякому…

— По–всякому?.. И так, и так?..

— Нет, так нельзя, ты что это делаешь?..

— А что я делаю?..

— Щиплешься…

— А в Швеции не щиплются, когда этим занимаются?..

— Не щиплются…

— А где щиплются?..

— В Англии…

— В Англии щиплются, а в Швеции нет?..

— В Англии щиплются, а в Швеции нет…