Возвращение. Часть 2

Никто нас в воскресение не позвал, а сами мы тоже никуда не выбрались. Пошел сильный дождь, временами начинал срываться снег, поднявшийся ветер гнал всю эту гнусь мимо окон, и никуда не хотелось ни идти, ни ехать.

В понедельник от вчерашней непогоды не осталось и следа.

– Сегодня у вас опять сокращенный рабочий день, - сказал Сергей, когда забирали Люсю.
– К трем часам повезем вас на съемки.

– У меня сегодня последним уроком математика, так что отпрашиваться не придется, - сказала из салона Люся.
– Успеем себя привести в порядок.

– Там все равно выступать в зимней одежде, - сказал я.
– Поезжайте, а я пошел собираться.

Тренер мое сообщение о сокращении занятий воспринял равнодушно. Свои обязанности он выполнял добросовестно, но я его, по большому счету, не интересовал. Ну и ладно, зато прекратил рукоприкладство. Хорошо позанимавшись часа четыре, я принял душ, оделся и пошел к выходу. За Люсей съездили без происшествий, после чего мы почти час отдыхали до прихода машины.

– Режиссер брал мой телефон, - сказал я Сергею.
– Интересно, почему не позвонил?

– Мы его предупредили, - пояснил он.
– Садитесь быстрее, опаздывать ни к чему. Нам еще искать нужный павильон.

Зря он беспокоился. Мы приехали с хорошим запасом по времени, а павильон нашли почти сразу, стоило только заикнуться о "Сказках русского леса". Хороший такой павильончик, заблудиться, конечно, не заблудишься, но просторно. И лес воспроизвели правдоподобно, если сильно не присматриваться. Почти сразу же натолкнулись на Саакова.

– Молодцы, что приехали раньше!
– сказал он.
– Сейчас я вам дам лист с вашими словами, и вы их по-быстрому выучите. Там их всего десяток, так что это будет нетрудно. Минут через десять подойдут ведущие и съемочная группа. Один раз отрепетируем и, если все пойдет нормально, будем снимать.

Он вытащил из кармана пиджака сложенный вдвое лист бумаги и протянул его мне.

– А кто это сочинил?
– спросил я, прочитав написанное.

– Я, а что?

– Юрий Суренович, у вас ручка есть?

– Держи, - протянул он мне авторучку.
– Что ты хочешь делать?

– Подождите пару минут, - сказал я, быстро записывая на обратной стороне листка свой вариант нашего появления в лесу.
– Как вам это?

– А что, - сказал он, прочитав мою писанину.
– Так даже лучше. Только нужно переучивать текст.

– У меня прекрасная память, а Люсе вообще почти ничего говорить не придется. В ведущих у вас Леонов и Анофриев? Чтобы артисты кино не запомнили текст в несколько слов? Здесь вообще все настолько просто, что можно даже импровизировать.

– Ну, давайте попробуем, - решил он.
– Вы пока осмотритесь, а я поищу ведущих и ознакомлю их с новым текстом. Вон в той стороне рояль, там же и вся аппаратура.

– Что ты там сочинил?
– спросила Люся, когда мы по проходу вышли на лесную поляну, на которой стоял белый рояль.

– Режиссер написал... ерунду. У него вообще сюжет очень слабый, можно было все сделать куда интересней. Но в чужой монастырь... Я написал, что мы с тобой сами сюда приперлись, возмущенные несправедливостью.

– И в чем эта несправедливость заключается?

– В Советском Союзе четверть населения это дети и подростки. Если я и преувеличил, то ненамного. И многие из них смотрят телевизор. И кого они видят? Одних взрослых. Дискриминация, однако. Слушай, идут. Полосатый рейс помнишь?

– Это тот самый Леонов?

– Ага! Нос картошкой, добрые глаза и залысины. Последнего ты, скорее всего, не увидишь: в этом фильме он был в зимней шапке. А Анофриев тоже уже снимался, но ты его вряд ли запомнила. Я его больше помню как певца и композитора.

– Это и есть детские дарования, из-за которых я получил втык от своего режиссера?
– спросил до жути знакомый голос Леонова.

– Дарования, но уже не совсем детские, - сказал я, поворачиваясь к пришедшим.
– Здравствуйте, Евгений Павлович! А вам не нагорело, Олег Андреевич?

– На меня меньший спрос, - ответил Анофриев.
– Приятно, когда тебя помнят.

– Откуда такой пессимизм?
– спросил я.
– Так мог бы сказать актер, на склоне лет, встретивший поклонника своего таланта. Замените "помнят" на "знают", и будет нормально.

– Съел?
– сказал Олегу Леонов.
– А ведь я вас знаю. Прекрасно поете, особенно ты, девочка. У твоего друга просто хороший голос, а у тебя - замечательный.

– Волка изобразить сумеете?
– спросил я Олега.
– Или показать?

– Ну покажи, - сказал он.

Вот что у меня всегда отлично получалось, так это имитация волчьего воя.

– Да ну тебя!
– сказал вздрогнувший Леонов.
– Таким воем только телезрителей пугать. Олег, изобрази что-нибудь попроще. Вот так сойдет. Давайте репетировать, мне еще нужно возвращаться в театр.

Они взяли свои духовые инструменты и вышли за пределы поляны. То же сделали и мы. Первыми вышли на поляну мы.

– Смотри, рояль!
– воскликнула Люся, подбежала к белому чуду, села и откинула крышку.
– Настоящий!

– И гитару бросили, - сказал я, беря прислоненную к роялю гитару.
– Осталось только найти тех, кто снимает фильм.

– Смотри, дети!
– сказал Леонов Анофриеву.
– Что вы в такое время делаете в лесу, ребята?

– Мы не дети!
– гордо говорит Люся.

– А если волки?
– вкрадчиво говорит Леонов.

Анофриев отбегает за деревья и воем изображает волка. Люся пугается и хватает меня за руки, едва не выбив гитару.

– А вы нас не пугайте!
– говорю я.
– Мы ради справедливости готовы и ночь в лесу с волками провести!

– Не понял?
– удивился Леонов.
– О какой справедливости речь?

– Вы фильм снимаете?
– спросил я.

– Ну снимаем, а что?

– А то, что четверть всех зрителей это дети и подростки! А в вашем фильме ни тех, ни других нет! Дискриминация по возрасту! А в Советском Союзе никакой дискриминации быть не должно!