Возвращение

Сразу же после приезда из Москвы я все свои записи перепрятал в сарай. И слава богу. Он понял, что я не вру, и ничего не сказал. Оделся я минут за пять, чмокнул взволнованную маму, сказал ей, чтобы не волновалась, и вслед за Васильевым вышел из квартиры.

– Такой стиль работы это ваша инициатива или вам приказали на меня надавить? – спросил я, следуя за провожатым. – У Черзаровых вели себя так же?

– Садись в машину, – не отвечая на вопрос, сказал он, занимая место рядом с водителем.

Я открыл дверь и сел рядом с Люсей.

– Привет, солнышко! – сказал я ей, демонстративно чмокнув в щечку. – Решила прокатиться со мной?

– Сказали, что нужно ехать в обком партии, – ответила она. – А что не так?

– Все так, – сказал я. – Непонятно только, для чего ты понадобилась обкому партии.

– Ты всегда такой наглый? – не выдержал сопровождающий.

– А какого отношения вы хотели? – спросил я. – Не знаю, чья это инициатива, но сделали вы это зря. У меня мать, между прочим, сердечница, а вы своим поведением заставили ее волноваться. Люсь, он вам хоть что-нибудь объяснил?

– Вам все объяснят на месте, – ответил Васильев и дальше всю дорогу молчал.

«Место» оказалось ничем не примечательным пятиэтажным домом, к одному из подъездов которого подъехала машина.

– Выходите из машины и идите впереди, – сказал провожатый. – Первый этаж, третья квартира.

Я выбрался из машины, помог выйти Люсе и, взяв ее под руку, повел в подъезд. Подойдя к нужной квартире, я позвонил. Открыл мне молодой, накачанный парень.

– Здесь продается платяной шкаф? – спросил я.

– Проходи, юморист, – сказал сзади Васильев. – Пропусти их, Семен.

Мы зашли мимо посторонившегося здоровяка в прихожую. Большая, в два раза больше нашей.

– Снимайте свои пальто, – сказал Васильев, сам вешая одежду на вешалку. – И обувь оставьте здесь, тапки возле зеркала.

В квартире было четыре комнаты. Ждали нас в крайней справа.

– Здравствуйте, Петр Миронович, – поздоровался я. – Людмила, позволь тебе представить лидера белорусских коммунистов! А вот этого гражданина рядом с ним я не знаю, но наш провожатый явно из числа его подчиненных. Есть в них нечто неуловимо похожее.

– Он всегда себя так ведет? – поинтересовался у Машерова пожилой, крепкий мужчина с седыми, зачесанными назад волосами.

– Я с ним всего один раз беседовал, – ответил Машеров. – Вроде был нормальным.

– Я нормальный, когда со мной себя ведут нормально! – сказал я. – Я же вас просил! Трудно было прислать за мной Валентина? И зачем вам нужна Людмила – давить на меня? Я вам говорил о приватной беседе? Это, между прочим, и вам нужно. Небось еще и запись включили?

– Что нужно, то и будем делать! – отрезал седой. – Возрастом еще не вышел нас учить. Лучше объясни, откуда узнал об этом?

На стол легло мое письмо.

– Пойдем, сядем, – сказал я Люсе, направляясь к небольшому дивану. – А то ведь сами не предложат. Что вам от меня нужно? Узнать, где я это прочитал? Мне от вас скрывать нечего, все расскажу. Все эти секреты бывшего СССР свободно выставлялись в сети Интернет. Даже на часы с голо любой мог сбросить, а у меня хоть и раритетный, но стационарный комп.

– Как это бывшего? – оторопел седой.

– Кто он? – показал я рукой на пожилого.

– Это мой друг, – ответил Машеров.

– Дружба – это святое, – согласился я. – Только вам все-таки нужно было послушать меня. – Поговорили бы, а потом уже решали, кому и что можно доверить.

– Ему я могу доверить собственную жизнь! – твердо сказал Машеров.

– Позовите кого-нибудь из своих ребят, – сказал я седому. – Пусть отведут мою девушку в другую комнату. Ни к чему ей слушать то, что я вам скажу.

– Пройди на кухню, – сказал Люсе седой. – Там должен быть Семен. Попейте с ним чай.

– Сейчас я вам кое-что расскажу, – сказал я им. – Потом вы отвозите нас домой и забираете мои тетради. А на меня можете в дальнейшем не рассчитывать.

– А как же мир? – спросил Машеров.

– Да провались этот мир в тартарары, – с горечью сказал я. – Если самые честные и порядочные люди так себя ведут, для кого надрывать пуп?

– Зря ты так, – сказал Машеров. – Почему ты думаешь, что тебя должны встречать с распростертыми объятиями?

– Землетрясение было? – спросил я. – Все совпало?

– Число жертв еще уточняют, – сказал Машеров. – А по времени расхождение на три минуты.

– Да округлил я эти три минуты! – махнул я рукой. – Вы попробуйте предсказать с точностью до месяца! А почему с объятиями... Ладно, слушайте, может быть, поймете.

Сначала я рассказал им то немногое, что знал из жизни Машерова.

– Знаю так мало, потому что мальчишкой вами совсем не интересовался, а в более позднее время все публикации вертелись вокруг вашего убийства.

– И когда меня убили? – слегка побледнев, спросил Петр Миронович.

– Четвертого октября восьмидесятого года вы погибнете в автокатастрофе, очень похожей на хорошо организованное убийство.

Я подробно рассказал все, что вычитал из многочисленных статей по самому дорожному происшествию, а потом обо всем, что связывало его с Андроповым. Потом был краткий рассказ о периоде правления Брежнева. О Черненко я упомянул мельком, об Андропове рассказал чуть больше. Основное время у меня занял Горбачев с его перестройкой.

– Остальное прочтете в тетрадях, – закончил я свой рассказ. – Пять общих тетрадей – это события в мире, а в трех все открытия и технологии где-то до две тысячи двадцатого года. Дальше, извините, не следил. Старость, болезни, да и просто стало неинтересно. Забирайте и делайте все, что хотите и можете. На последних страницах одной из тетрадей я записал свои рекомендации. Можете их выдрать. И попрошу быстрее нас отправить. Если у мамы по вашей милости случится сердечный приступ...

Было видно, что седой колеблется, но Машеров согласно кивнул.

– Распорядись, Илья, – сказал он седому. – И пошли с ними Семена.

– Тебе решать, – согласился седой, тяжело поднялся из-за стола и пошел на кухню.

– Твою доставку организовывал не я, – сказал мне Машеров. – Надеюсь, ты передумаешь. Все твои книги будут...

– Больше ни одной книги! – сказал я. – Хватит! Жаль, что недавно одну отдал в редакцию. И песен больше не будет. Точнее будут, но будем петь только для друзей!

– Тебе сколько лет?

– Четырнадцать! – ответил я. – Или восемьдесят. Считайте, как хотите! И старики, и дети одинаково обидчивы! Я слишком много сделал для людей, а мне в очередной раз показали, в какой стране я живу, вместо благодарности ткнув мордой в стенку! Пропади все пропадом, а я буду жить для себя и дорогих для меня людей.