Возвращение

Когда девочки-сироты под аккомпанемент фисгармонии, клавиши которой вибрировали под тонкими пальцами мадемуазель Мори, запели «Ave Maria», все почувствовали, что зло, бродившее от двери к двери всю неделю, наконец рассеялось.

Мать Мари-де-Гонзаг вздохнула с облегчением. Она была счастлива, снова увидев на лице своей подопечной улыбку. Мари послала ей полный признательности взгляд. В ее глазах все еще блестели слезы, но в сердце зарождалась радость… и надежда!

***

— Говорю тебе — это правда! — воскликнула Мелина. — Я их читала, эти письма! После обеда, когда Нанетт спала. Я была в доме одна, вот и порылась в комоде мамы Мари и нашла их!

Камилла недоверчиво смотрела на приемную сестру. Девочки, устроившись в кухне перед печкой, оживленно спорили уже четверть часа. И тема их разговора была весьма щекотливой.

— То есть ты утверждаешь, что кто-то обвиняет моего отца в сотрудничестве с немцами во время войны? — сердито спросила Камилла. — Но почему тогда мама мне ничего не сказала? И Матильда, похоже, тоже не в курсе! В четверг она забрала меня из пансионата на прогулку, и, поверь мне, она была очень веселая! Если бы у родителей были неприятности, Матильда бы знала! И Поль с Лизон тоже!

Мелина в исступлении подняла глаза к потолку. Вскочив со стула, кажущаяся еще более худенькой в своей детской пижамке, она топнула ногой:

— Тебя ведь целую неделю нет дома! А я-то вижу, что в доме творится что-то странное! Мама Мари все время грустная, папа Адриан еще больше поседел. Нанетт так и сказала за столом. А люди всегда седеют, когда у них неприятности! Камилла, нужно найти того, кто пишет эти письма! Это важно, потому что… ты не знаешь всего…

— А есть еще что-то? — чуть насмешливо спросила девушка.

— В одном письме меня называли безотцовщиной! Но это неправда, скажи, я ведь не внебрачный ребенок? Это не может быть правдой, потому что у меня есть… у меня есть родители! Мою настоящую маму звали Леони, мне это сказала мама Мари! Она даже дала мне фотографию, старую, на которой моей маме двадцать лет! Безотцовщина — это дети, у которых нет родителей, правда ведь?

Голос Мелины оборвался. Стараясь не заплакать, девочка потянула носом и повернулась лицом к печи. Видя ее состояние, Камилла не осмелилась ей больше перечить. Такую гадость о себе ее приемная сестра точно не могла придумать! Но это было так жестоко!

— Мелина, послушай! Конечно, у тебя есть родители, семья… Я тебе верю. Прости меня, но я правда подумала, что ты надо мной подшучиваешь. Только не плачь! Я теперь с тобой! И прошу, покажи мне эти письма!

Мелина обернулась и улыбнулась ей сквозь слезы. Смахнув их рукавом, девочка протянула Камилле руку. Они вместе поднялись на второй этаж. Перед дверью родительской спальни старшая сестра остановилась. Эта комната представлялась ей священным местом, и проникнуть туда в отсутствие родителей было настоящим святотатством. В нерешительности она обернулась к Мелине, готовая сказать, что передумала. Почувствовав колебания Камиллы, девочка потянула ее за руку:

— Скорее, месса уже заканчивается! Они вот-вот вернутся! Здесь, в ящике, под носовыми платками! Ну что, теперь ты видишь, что я не врала?

Камилла разрывалась между желанием все оставить как есть и любопытством. Последнее победило. Она взяла конверты и вынула письма. Прочла она их быстро.

— Но… Это ведь ужасно! — пробормотала она. — Родители должны были мне сказать… Они не имеют права скрывать от меня такое… Мне надоело, что меня считают ребенком!

— При мне они тоже ничего не говорили. Не хотели меня расстраивать, как я понимаю. Однажды вечером они говорили очень громко, и я встала с кровати, спустилась на пару ступенек и услышала, как Нанетт сказала, что это тот же человек, который отравил Юкки! Представляешь? Может, он и меня собирается отравить!

Мелина дрожала и от волнения, и от холода. Она забыла надеть халат. Камилла притянула ее к себе и стала растирать ей спину.

— Ты совсем продрогла, иди оденься! Давай положим письма на место и не будем подавать вида, что мы что-то знаем, ладно? Когда мама придет поцеловать тебя на ночь, веди себя как обычно! Обещаешь, Мелина?

— Обещаю! — сказала девочка. — Я целую неделю делала вид, что ничего не знаю… Главное — ты нас не выдай!

Камилла посмотрела на девочку и внезапно ощутила прилив нежности. Впервые она почувствовала к этому ребенку с красивыми, слишком большими для ее симпатичного кошачьего личика синими глазами, глубокую привязанность, усиленную искренним желанием позаботиться о ней, защитить. Смириться с появлением Мелины в семье оказалось для Камиллы непросто. Ей захотелось попросить прощения за свое поведение, часто авторитарное, и за свою подозрительность.

— Мелина, я не хочу, чтобы ты чувствовала себя несчастной. Знай, я люблю тебя, как родную сестру! И когда ты поступишь в коллеж, я буду о тебе заботиться! Никто не сделает тебе больно!

Мелина слушала ее с открытым ртом. Ее чувства к Камилле были сложными — нечто среднее между уважением и восхищением. Она с первого дня своего появления в семье ощущала, что приемная сестра относится к ней с недоверием. Однако девочка еще в приюте привыкла к тому, что бывают друзья и недруги, и у нее развилась поразительная способность приспосабливаться к обстоятельствам. Она бессознательно копировала поведение человека, с которым общалась, и отражала питаемые к ней чувства, словно зеркало. Неожиданные слова Камиллы нашли путь к ее сердцу.

— Я тоже тебя люблю, Камилла! И потом, у нас теперь есть общий секрет! Один на двоих! И ты права: мы не будем говорить о письмах при родителях.

Камилла и Мелина торжественно пообещали друг другу хранить секрет и, прислушиваясь, не раздастся ли шум в вестибюле, вышли из родительской спальни. Камилла повернулась к сестре и, приняв такой серьезный вид, что Мелина прыснула, сказала:

— Я точно знаю, что нам нужно сделать! В такой ситуации другого выхода просто нет. Вот мой план. Первое: ты пойдешь и наденешь халат, иначе окоченеешь от холода! Второе: чтобы показать, что мы ничегошеньки не знаем об этой истории с письмами, мы испечем шоколадный торт, огромный, с тонной крема!

— Браво! — зааплодировала младшая. — Я согласна!

И она побежала в свою комнату одеваться. Буквально скатившись по лестнице, она ворвалась в кухню, где Камилла уже доставала с полки тетрадь матери с кулинарными рецептами. Вскоре по всему дому разносился звон кастрюль и стук ложек, сопровождаемые хрустальным смехом двух сестер, которые наконец помирились, по-настоящему подружились.

Мари и Адриан вернулись домой нескоро. После мессы Жан-Батист Канар пригласил их на аперитив в кафе «Сюдри». Семья Дрюлиолей, закрыв свой магазин, направилась туда же. Словом, через какое-то время в кафе собралась веселая компания, с удовольствием поднимавшая бокалы за здоровье семьи Меснье. На смену подозрительности и сомнениям в сердца жителей городка возвращались добрые чувства, к которым примешивались угрызения совести.

Сидящая тут же Нанетт наслаждалась происходящим. Она давно отказалась от спиртного и очень удивилась, обнаружив в своей руке бокал с белым полусладким вином.

— Что ж, за такую замечательную мессу грех не выпить! — сказала она Мари, которая сидела рядом с ней. — Дельно говорил господин аббат, моя курочка!

— Да, дорогая Нан! И я последую его совету — буду сжигать эти письма сразу, если они еще будут приходить!

— И мы все тоже, Мари! — подхватила Жаннетт.

Никто не знал, кто отправлял эти клеветнические послания и зачем… Единственное, в чем не было сомнений, — это делалось из желания навредить семье Меснье, однако их автор потерпел поражение. С этого дня доктора и его супругу стали уважать и любить больше прежнего. И, ко всеобщему облегчению, вскоре письма перестали приходить в Обазин.