Возвращенный рай

Он позвал своего сына Вальдемара, велел ему поздороваться с исландским крестьянином. Принц любезно приветствовал его, заговорил о Пусси и сказал, что она теперь упитанная, холеная, но немного упряма, как, впрочем, и все исландцы, если не найти к ним подхода. Принц Вальдемар захотел открыть шкатулку, но у него тоже ничего не получилось. И спустя некоторое время он сказал, что тут и сатана сломал бы голову и что, пожалуй, следовало бы показать эту машинку русскому царю. Он вышел на террасу и позвал королевских гостей, забавлявшихся на лужайке, объявив им, что из Исландии прибыл человек с такой головоломкой, для решения которой требуется не меньше способностей, чем для игры в крикет. При упоминании об Исландии все оживились. Вскоре в большую комнату набилось много народа, и можете поверить, что это были не вшивые старики, нищие старухи и прочая голытьба, живущая за счет прихода. Если бы не сам Кристиан Вильхельмссон, человек, на которого можно положиться, представлял ему гостей, он мог бы подумать, что старика из Лида здорово разыграли. Как раз в эти дни к королю Кристиану съехались его дети, зятья и невестки — навестить его и развлечься. Эти дети сами уже стали королями и королевами в разных странах мира, а кто еще не стал, то непременно станет.

«Прежде всего расскажу, — писал Стейнар, — о том, кто царствует над греками, потому что он первый подошел ко мне и протянул руку — такой величественный и любезный человек, лысый и с длинной бородой. Потом пришел принц Уэльский, женатый на Александре, дочери короля, ему предстоит управлять Британской империей и Индией в придачу; он и теперь частенько управляет государством, когда его мать, королева Виктория, развлекается по другим странам. Как и следовало ожидать, он не спешил приветствовать меня. В этой компании он первый взглянул на шкатулку, но вид у него был величественный, неприступный. Принц Эдуард — достойный молодой человек, с тщательно приглаженными блестящими волосами и круглым лицом. Я прекрасно понимаю, где уж такому человеку, которого ждет управление целым Британским королевством, выглядеть радостным. А затем подошел бойкий человек, лысый, с живыми глазами, почти с такой же бородой, как у Бьёрна из Лейрура; одет он был так, словно никогда не имел никакого отношения к военному делу, хотя кто-кто, а он-то должен был больше других блистать позолотой и не снимать ни днем, ни ночью ни сапог, ни сабли — ведь это был не кто иной, как русский царь Александр III. Он единственный в этой компании, кто сказал несколько слов крестьянину из Стейнлида, и мой провожатый, когда мы вышли из дворца, перевел его слова. Царь говорил, что ему довелось на своем веку повидать многих дикарей — и в России, и в других странах, в том числе даже тибетцев, а вот исландцев он никогда не видел. Царь считал, что никто из дикарей не похож друг на друга, за исключением исландцев и тибетцев, и это зависит, он думает, от того, что те и другие живут отгороженно ото всех других людей на земле: тибетцы отделены от остального мира сушей, а исландцы — водой. Впрочем, исландцев русский царь нашел более редкостными дикарями; он даже поставил какой-то крестик в своей записной книжке. Когда царь увидел, что будущий король Англии стоит, склонившись над шкатулкой, он сказал крестьянину, что недурно было бы построить крепость вокруг его Московского царства, сквозь которую было бы также трудно проникнуть, как открыть эту шкатулку, и чтобы английский король никогда не мог туда пройти. Уж очень славным показался Стейнару этот русский царь! Потом подходило много знатных дам — королев и цариц; все хотели собственными глазами взглянуть на дикаря из Исландии. Кое-кого, будь они в Стейнлиде, назвали бы толстухами. «Одна знатная дама из Греции перещеголяла всех — ее, кажется, зовут великая княгиня Ольга Константиновна. Она дала мне на память монетку. Была тут также и Дагмара, дочь Кристиана — русская царица. А потом посыпалось столько маркизов, графов, баронов и их жен, что и не сочтешь, как снегу напорошено! Они всегда ходят по пятам за королями и царями, и те смотрят на них как на прислугу в деревне; я слыхал, держат их для того, чтобы они помогали одеваться и раздеваться королевским особам и еще, прости меня грешного, сажать их на горшок. А в общем все эти люди очень простые и славные. Говорили они все на немецком языке — это главный язык в Европе. Датский они называют нижненемецким и презирают его».

И вот вся эта компания собралась в большой комнате, склонилась над шкатулкой и безуспешно пыталась открыть ее. Кое-кто даже разгневался; английский король первый, топнув ногой, отшвырнул жалкую исландскую дребедень и сказал, что это, должно быть, адская машина. Тут и другие заговорили, кто-то сказал, что же еще хорошего можно ждать от исландцев, которые всегда норовят поставить в неловкое положение благородных людей. «А когда я достал «Стихотворение о том, как открыть шкатулку», они поглядели на него и заявили, что это не намного меняет дело, и знатный господин из Великобритании схватил бумажку, скомкал в кулаке и швырнул на пол; слуги тотчас вымели ее. Но тут пришли несколько дам и сказали моему переводчику, что нас приглашают в другую комнату пить кофе с булками. Итак, мы покинули королей и царей всей вселенной, когда они изо всех сил старались открыть вышеупомянутую шкатулку».

Когда крестьянин подкрепился, пришел сам Кристиан Вильхельмссон и любезно сообщил, что главный конюх получил приказание подвести к дверям дворца Пусси.

«Мы вышли вместе и спустились по лестнице. Здесь, внизу, стояла лошадь. Конюх, одетый в красное, держал ее за поводья. Лошадь была ухожена, откормлена, с толстыми боками и животом. А как вычищена и вымыта!» Хотя ему, Стейнару, показалось, что лошадь изменилась к худшему. Ей не шла коротко подстриженная грива и подрезанный хвост. «Уздечка же была отделана кованым серебром, а кожаные части вышиты и подбиты фетром яркого цвета. Никогда еще исландская лошадь не удостоивалась такого почета. И вот, — пишет Стейнар, — я подошел к нашему Крапи, рожденному из морской пены и вознесшемуся до небес. Погладил его по морде. Мне показалось, что передо мной опять конь моей души. Я вновь заметил блеск в его глазах. Да и король сказал: по взгляду лошади видно, что она узнала старого хозяина. Но я думаю, что она посмотрела на меня отсутствующим взглядом, словно я покойный родственник, являющийся во сне; в эту минуту мне хотелось, чтобы она не узнала меня.

Я спросил конюха, нет ли здесь места для верховой езды, но он ответил: ничего, кроме этого парка. И потом повторил то, что уже говорил король: что Пусси разрешают возить детские тележки среди цветочных клумб, и добавил, что такая лошадка для детей хорошая игрушка, хотя и небезопасная — она может лягнуть, встать на дыбы, если не держать ее крепко за поводья».

Вот что писал крестьянин дальше: «Потом король попрощался со мной и сказал, что я могу просить у него все, что мне захочется и что в его силах выполнить. Я ему ответил исландской поговоркой: «Хорошо, когда король — твой должник». Но дело в том, сказал я, что из того, что может дать король, мне ничего не надо. Я вот только забыл уздечку на лошади, когда передавал ее тем летом, — сказал я, — и уздечку я охотно бы получил обратно. Тогда король призвал конюха и сказал: «Дай этому крестьянину столько самых лучших уздечек, сколько ему захочется». Заключил письмо крестьянин такими словами: «Итак, я передал в руки короля коня моей души и шкатулку моей души и получил уздечку; в придачу получил я фотографии королей и королев во всем их облачении».

Дойдя до этого места, крестьянин написал, что в Копенгагене уже давно наступила ночь и ему пора кончать, так как пароход в скором времени покинет гавань.

Приписка: «Я чуть было не забыл рассказать моему дорогому семейству, что после того, как я распрощался с королями, царями и их дамами и великой княгиней Ольгой Константиновной, я пошел купить себе на два эре воды, которая вытекает из скалы в лесу. Это самый чистый источник в Дании — источник Кирстен Пиль. И, верно, была на то воля Провидения, что я увидел человека, с которым дважды встречался в Исландии. Вначале мне даже показалось, что он мне почудился. Зовут его Тьоудрекур, он епископ. Он стоял у этого источника и пил добрую воду за два эре. Сама судьба свела меня с этим человеком. Так что на этот раз я не могу приехать в Исландию. Со слезными молитвами я вверяю вас господу и на том кончаю свою беседу с вами».

Глава четырнадцатая. Сделки

Глубокий снег покрывает землю; царит полный мрак, и, как уже говорилось ранее, никаких развлечений вот уже целых сто пятьдесят лет: ни света, ни денег, ни любви. Многие находят общий язык с богом, некоторые знают толк в овцах — в какой-то мере, но никто не понимает сердца. Все бормочут старинные стихи или бубнят себе в бороду изречения, и молодежь черпает сведения о жизни из древних саг. Однако стало заметно, что с прошлого года мальчишка вымахал чуть не с самого Эгиля Скаллагримссона, хотя крестьянин не победил в нем викинга настолько, чтобы он догадался в положенное время впустить барана к овцам. Слава богу, что вмешались добрые люди в дела на хуторе Лид. К концу течки они позаботились о тех овцах, у которых еще сохранился инстинкт продолжения рода. Но, к сожалению, совсем упустили из виду коров. Нет теперь на хуторе умной головы, жаловалась хозяйка.

Однажды в самый разгар зимы, когда темнота еще нависает над землей и весь мир лежит укрытый снежным покровом, собачий лай вдруг заставил сильнее забиться сердца в Лиде. Давненько у Снати не было повода вскакивать на крышу и заливаться лаем, и это было не сердитое рычанье, которым пес встречал появление ворон; в лае отчетливо слышались радостные нотки.

Вскоре на пороге появился огромный мужчина. Дом содрогался, когда он стряхивал с себя снег. Заключил в объятия всех обитателей дома, расцеловал, ткнув в лицо бородой, пропахшей табаком и коньяком.

— Лошадей кормить не надо — они сыты, а парни мои привыкли ждать на дворе, пока я убаюкиваю девиц в лучших хуторах. Говорят, что наш друг заделался мормоном, — добавил он.

— Не доведи господи, — со стоном молвила хозяйка дома.

— Мормоны! — воскликнул Бьёрн из Лейрура. — Вот это по мне — настоящие парни! Подавай им самое меньшее двадцать одну жену! И у каждой своя комната с отдельным ходом, моя дорогая, так что никакой тебе шумихи и скандала в доме. Не то что у нас в Исландии — без конца приходится изворачиваться, вилять да утаивать. Ну разве я не говорил всегда, что мой друг Стейнар — удивительный мужик. А вы, мои милые, я вижу, живете неплохо. А? Полнеете, да? Спасибо за прием, оказанный осенью. Я заглянул только, чтобы узнать, как вы тут. Полнеть неплохо, особенно если заплывешь жирком изнутри. Я знаю, мой дорогой Стейнар не простил бы мне, если бы я позволил, чтобы вы тут зачахли, пока он живет там, среди мормонов.

— Хотела бы я знать, — сказала женщина, — что это люди все время болтают о мормонах. Что это за побасенки? Мне кажется, я знаю своего Стейнара не хуже, чем женщины по соседству, которые болтают, что он стал мормоном. Не знаю, что они думали о Стейнаре до сих пор, но я должна сказать, хоть я и не шибко умна, что мой Стейнар, должно быть, сильно изменился за полгода, если обзавелся двадцать одной женой.

— Славная ты моя женщина, — сказал Бьёрн из Лейрура, — что за человек Стейнар, прекрасно знают и судья, и сам король. Он выше, чем «да» и «нет»; и в конце концов из него ничего не выжмешь, кроме ухмылки. Он выше золота. Такого человека еще не было в Исландии. Я взял бы на душу грех, если бы дал его женщинам увянуть с тоски. Говорят, у вас не хватает молока?

— Хуже того, — ответила женщина. — У старой Краснухи осенью был выкидыш, теперь она яловая; да тут еще, на беду, забыли случить молодую телку. На хуторе теперь только пустые головы. Этой зимой я приставила дочку к коровам — до этого она и понятия не имела о случке. И сама я поглупела. Так что, видишь, мы не купаемся в молоке. Маленький викинг не слишком силен, толку от него немного. Одна только Стейнбьорг, что прислуживала тебе, цветет.

Бьёрн из Лейрура подошел к девушке, ощупал ее со всех сторон; она залилась краской, у нее потемнело в глазах и подкосились колени.