Впечатляющий пик

Но вдруг среди огненного треска отдаленно слышу какой-то грохот. Такое ощущение, что все это происходит уже не со мной. Чьи-то сильные руки подхватывают с пола, жар отпускает. Почему-то я плохо вижу - зрение ухудшилось. Но я могу дышать и это потрясающе, делаю рваный глубокий вдох, еще один и еще. Как же чудесно, когда можно просто дышать. Хватаю воздух, никогда он не был настолько сладким, каждый глоток – это жажда жизни. Кто-то кричит на меня, ощупывая тело, но слышу я совсем плохо. Чувствую легкую боль в области лба, головокружение и пульсацию в висках. Не могу справиться с руками, координация нарушена.

Я оказываюсь прижатой к чьему-то плечу, кто-то целует мое лицо, душит меня в объятьях, а еще появилась странная боль в руке.

– Отпусти ее, пусть дышит, - слова вроде бы рядом, но звучат совсем далеко, - она угарного надышалась!

Постепенно все возвращается. И зрение, и слух. Я лежу на пожелтевшей, высохшей, мертвой траве и вижу того, кого и хотела видеть, кого звала. Конечно он меня спас. Улыбаюсь. А как же иначе? Он, как всегда, справился. Слегка пошатываясь, подымаюсь на колени, беру родное лицо в ладони. Он такой испуганный, что даже не похож на себя самого.

– Что у тебя болит? – строго спрашивает Глеб и дышит так глубоко, будто сам надышался угарного газа.

А я не отвечаю, встаю с коленей, опираясь на его плечо, оглядываюсь по сторонам. Замечаю толстую ветку спиленного неподалеку дерева. И судя по бревну, что догорает в коридоре бывшего садика, дерево спилили на мое счастье. За спиной слышится звук сирены подъезжающей пожарной машины.

Беру дубину и не совсем уверено разворачиваюсь на пятках.

– Ты куда? – тянет за руку Глеб.

– В медпункт, - вытираю сажу с лица.

– Полина, какой к черту медпункт? В больницу поедим, слышишь меня?

Я вытягиваю руки из крепкого мужского захвата, игнорируя его.

Слышу слова Павла за спиной:

– Пусть идет... Это же хорошо, что она еще в состоянии палкой размахивать, значит не все так плохо, - смеется Павел.
– Похоже ей нужно с кем-то разобраться.

– Полина...

– Не мешай ей, Глебыч, пойдем.

Жанна сидит за своим столом, впервые вижу ее в белом халате. Приметив меня, она кладет ручку на журнал, в котором что-то писала до этого, расплывается в холодной улыбке.

– Ты меня видела и ничего не сделала!

То Егор с аварией и грязной больницей, теперь Жанна, задолбали, сил больше нет! Замахиваюсь дубиной и бью по шкафчику с лекарствами, тот со звоном рассыпается. Жанна не двигается, лишь щурится, скрещивая руки на груди.

Меня достала эта баба, тошнит от ситуации в целом. Жанна же спокойно пожимает плечами, никак не реагируя.

– А если бы сгорели дети? – истошно ору, снова замахиваясь.

– Детей ты выкинула, я умею считать, - ее спокойствие заставляет меня вмазать по второму шкафчику, звон расползающегося стекла, и в кабинет прибегает медсестра, а еще санитар.

– Свободны, - машет Жанна, - я сама разберусь.

– Это ты подожгла!? Я спрашиваю тебя, чертова стерва?
– размахиваюсь возле столика, где расставлена еще партия склянок.

– Нет, больше мне делать нечего. Садиться в тюрьму из-за глупой курицы вроде тебя?
– кивает Жанна, безразлично наблюдая за тем, как прогибается от моего удара металлический столик, какая-то жидкость льется на пол.

Спокойно продолжает:

– Если бы твой сожитель включил мозги и не думал круглосуточно только о твоей п*зде, то сообразил бы, куда запихнул детей. У вас наверняка случилось короткое замыкание. Сколько лет этой проводке? Не удивлюсь, если больше, чем тебе. Думаешь, она способна выдержать нагрузку? Раньше он такой тупостью не страдал.

Падаю на стул, чувствую себя паршиво.

– Ты баба красивая, найди себе другого мужика и оставь нас в покое.

Жанна встает со своего места, подходит к шкафу в коридоре, который видно в открытой двери. Мне дает веник, сама берет швабру.

– Я вас не трогаю, - медленно сгребает то, что я натворила, - и за это твоему кабелю придется заплатить, - указывает она на разбитые лекарства.

– Держись от нашей семьи подальше, поняла?

Когда я произношу слова «семья» Жанна заразительно смеется.

– Он тебя не любит, скоро вернешься в свою прежнюю семью, к маме и папе, когда наиграется.

– Это ещё почему? – стул подо мной становится слишком твердым.

– Потому что я знаю, как он смотрит, когда любит по-настоящему. Видела, не так уж давно это было.

Следующая жалкая фраза вырывается сама собой, нельзя так говорить, но я слишком много пережила сегодня.

– Я не понимаю...

– Он Марину свою любит и всегда любил.

– Кого? – это тоже непроизвольно.

– Ха-ха, - Жанна заливается очередным приступом противного смеха, - он тебе даже не рассказал? – она смотрит на меня снисходительно. – Что ты вообще о нем знаешь, кроме размера его впечатляющего хрена? Мать Стеши, свою бывшую жену, или ты думала, что он Стешу в капусте нашёл?

– Но я считала, - хмурюсь, Жанна застала меня врасплох.

– Он тебя хочет, с этим сложно поспорить. У тебя шикарное молодое тело, ты раскрепощённая и, по всей видимости, пока его это очень заводит, но однажды твоё место займёт другая. Просто таких как ты, здесь раньше не водилось. Я была с ним дольше всех, не знаю, наверное, у нас много общего, обычно блондинки менялись чаще.

Мне становится дурно, как будто я снова отравилась угарным газом.

– Я не понимаю, - еще одна ошибка.

– О, я вижу ты полагала, что с матерью Стеши случилась грандиозное несчастье, о котором в семье не принято говорить вслух? Сорвалась с горы или смыло цунами? Спешу тебя разочаровать. Она бросила его и свалила в город. Здесь Марине было скучно и одиноко.

Я замолкаю, чувствую себя идиоткой. А ведь действительно, взял к себе домой, но ничего никогда не рассказывает о том, что случается или случалось раньше, ничего не обещает, только бесконечно трахает, как ему захочется. В этом Жанна права.

– Марина была сучкой, - отряхивает руки Жанна, перешагивая через битое стекло, - только Глеб этого не видел. Близко я с ней знакома не была, но на него любовалась с первой минуты. Думаю, что поначалу, он был с ней таким же диким и страстным, как племенной жеребец. Она ведь очень красивая, очень, гораздо красивее нас с тобой. Ей всегда нужен был кабель, настоящий, горячий, а Глеб Дмитриевич таким и был, пока не влюбился. Это и погубило их брак, ему стоило шлепать ее по заднице, а не гладить по голове.