Вперед, конюшня!
Шрифт:
Мы сдержанно перекивнулись: привет, мол. Не бросаться же друг другу на шею - сколько лет, сколько зим! Три зимы и три лета, всего лишь. За три года с небольшим, что мы не виделись, Войнович откормил такую ряху, что, как говорится, "день скакать - не обскакать, три дня ср...- не обоср...".
Сейчас он приканчивал, судя по количеству пустых тарелок перед ним, третий завтрак. Я прикинул: раз-два-три глубоких тарелки. Точно, слопал за раз три порции то ли спагетти, то ли макарон по-флотски. Я присел за его столик и спросил:
– Как тут кормят, Тиберий?
– Хорошо. Не жалуемся. Повар хороший. Борщ.
–
– Его фамилия Свекольник. Прозвали Борщом.
– Это плохо, что повар хороший.
– Почему?
Кроме ряхи Войнович отрастил пузо. Жрет макароны, как не в себя, да еще по-флотски - с хлебом. Тоже мне, земеэс!
Я похлопал его по арбузику:
– Что с тобой, Тиберий? Кто это тебя так заделал? На каком ты месяце? Когда собираешься в декретный отпуск?
– Нет чтобы пожелать приятного аппетита,- ответил он, но все же смутился и отодвинул тарелку.
Это хорошо, что он смутился. Значит, еще не проел остатки спортивной злости.
– Нет, завтрак доешь,- сказал я.- Приятного аппетита! Впереди у нас трудный день, тебе надо хорошо заправиться. Но вот обед раздели с другом, а ужин...
– А ужин я оставлю Лобану!
– догадался Войнович.
Мы посмеялись. Лобан нам не враг, но все футболеры - как профи, так и тиффози,- любят подтрунивать над Лобаном, разговор о нем считается хорошим тоном и нейтральной, но занятной темой, вроде разговора о погоде. Как же без Лобана,- футбола без Лобана не бывает.
– Лобан никогда не ужинает,- поддержал я этот разговор.- Лобан себя блюдет.
– Лобан худой, потому что злой,- сказал Войнович.
– Или наоборот - злой, потому что худой.
– Да. Он злой и худой, потому что он сыроед и потому что совсем не пьет. Даже коньяк па шару.
Ладно, с Лобаном разделались. Я опять принюхался и спросил:
– Послушай, чем здесь пахнет? Или мне кажется?
– Не тем, о чем ты думаешь. Не коньяком. Клопами.
– Шутишь?
– Во-от такие!
– Войнович показал ноготь указательного пальца и почесался.- Совсем заели, собаки подковерные.
– Бр-р! Надо пригласить в конюшню бабу Валю и тетю Катю.
– А кто им будет платить?
– Дядя Сэм,- не раздумывая, ответил я.
– А где он деньги возьмет?
– Это вопрос к нему. Пусть думает.
– Правильно, дядя Сэм что-нибудь придумает. Хочешь совет?
– Совет от Войновича всегда готов выслушать.
– Отмени сегодняшнюю тренировку. Не дело - начинать с понедельника.
– Уже отменил. Сообщишь об этом конюшне?
Войнович кивнул.
КОНСПИРАТИВНАЯ ВСТРЕЧА В ПЛАНЕТАРИИ.
ДЖЕНЕРАЛЬ ГУ-СИН.
Но тяжелый понедельник на этом не закончился. Более того, этот чертов понедельник продолжался весь год, им же и завершился. Как говаривал академик Тутт на своем родном карданвальском, описывая состояние первичной материи в Черных дырах: "Kako Kosmos, tako Hronos - yako Gumus un kloako" (к сожалению, в переводе с карданвальского теряется смак каламбура; приблизительный перевод: "Как Пространство, так и Время, болтаются, как г... в ополонке"). К вечеру я вернулся домой - то есть в Планетарий "так называют небоскреб Управления Службы Охраны Среды из-за торчащего над облаками купола" и имел беседу с бригадным дженералем Гу-Сином.
– И все-таки зачем я вам нужен?
– опять спросил
Дженераль Гу-Син развел руками, отвел взгляд и ответил словами председателя Сура: - Я сам толком не пойму. Но Лобан настаивает именно на вашей кандидатуре.
Я пожал плечами. Ответ меня не убедил.
ЧЕРНАЯ ТЕТРАДЬ.
ПРОБЛЕМА ПОСТОРОННЕГО НАБЛЮДАТЕЛЯ.
"Одно из невнятных и самых темных мест в отчете. Никто не разводил руками и не пожимал плечами.
Наша беседа с дженералем Гу-Сином не ограничилась этими двумя фразами, а продолжалась на крыше Планетария часа два до самой темноты. Почему на крыше?
– Неуютно здесь,- признался дженераль.- Мне все время кажется, что за нами кто-то наблюдает. Чeртовщина какая-то... Кто-то в спину смотрит, вся спина в мурашках. У вас нет этого ощущения?
– Есть. В этом здании все мы под наблюдением,напомнил я.- Кто-то в спину смотрит, кто-то в анкеты заглядывает.
– Кто же?
– Вы. Обычное режимное наблюдение.
– Это так,- усмехнулся дженераль,- но я говорю о другом наблюдении. С тех пор, как мы взялись за этот проект, я чувствую себя неуютно. Мы лезем в неизвестность и провоцируем наблюдение неведомой силы... какого-то неведомого Постороннего Наблюдателя. Стены, стены... Ладно, полезли на крышу.
Здесь, над темными мокрыми облаками, я впервые узнал о Проекте "поначалу он назывался совсем мудрено - "Проект по легированным сплавам для сельскохозяйственных контейнеров" (ПРОПЛЕСК), за этим подозрительным названием явно что-то скрывалось; простое название Проект Глобальной Диффузии - ПРОГЛОД - возникло позднее", который (проект) доложили в своем письме президенту д'Эгроллю наши ведущие физики-теоретики. Поначалу Президент отнесся к проекту скептически4, но все же поручил дженералю Гу-Сину организовать дополнительные лабораторные исследования и сделать первые пробные шаги.
– А там будем посмотреть,- сказал Президент и добавил вполголоса: - И не забывайте о Постороннем Наблюдателе. Посоветуйтесь но этому вопросу с академиком Капельцыным.
Так на самой ранней стадии ПРОГЛОДА возникла проблема Постороннего Наблюдателя. Она уже была обозначена в историческом письме, подписанном десятью бессмертными академиками, где подпись Капельцына стояла второй, сразу после подписи Лон Дайка. Я проконсультировался с Капельцыным. Он объяснил мне, что проблема Постороннего Наблюдателя в научных исследованиях возникла еще в глубокой древности, о ней задумывался сам Эйнштейн.
– Например, по Эйнштейну, для этого Постороннего Наблюдателя человек, падающий с крыши, остается неподвижным относительно здания,- так объяснял Капельцын.- Каково? Или такой парадокс: Посторонний Наблюдатель, куда бы он ни шел, переносит с собой центр проходимой им местности. Но если он случайно (или умышленно) попадает в выгодную точку пространства-времени (например, пересечение дорог в час пик), откуда не только его взгляды, но и вещи (пешеходы, автомобили) расходятся в разные стороны,тогда субъективная точка зрения совпадает с объективным расположением вещей, и восприятие обретает всю полноту. Местность расшифровывается и становится понятной. Понятно?