Вперед в прошлое 2

Помню, отец где-то добыл «сникерс», мы собрались всей семьей и зарезали его, как торт, поделили на пять кусочков. Свой я откусывал маленькими порциями и держал во рту, пока он не истаивал и не распадался на орехи.

Так же эти люди, только для них абрикосы — лакомство и экзотика, так что пусть выбирает.

— Самые вкусные — темно-оранжевые, — посоветовал я, разрезал чуть примятый абрикос и дал сравнить с тем, что покупатель пробовал раньше, он закивал.

— Да, вот таких давайте, и правда прям медовые.

Бабушка доела пирожок, дождалась, пока мужчина уйдет, неся абрикосы в маленькой коробке, как великую драгоценность, и отчиталась:

— Кроме одного препарата, все взяла. Сказали, его только через неделю привезут. Основной. Экспериментальный.

— Так и думал. — Я принялся торопливо доедать пирожок, запивая кофе.

Здравствуй, вкус из прошлого! Как студентом снова оказался, когда столовской еды всегда мало, и приходилось перебиваться чем придется.

— Зато тут чуть ли не в два раза все дешевле, — устало улыбнулась она. — Девятнадцать тысяч за все. Плюс потом надо отдать семь за тот, что должны привезти, оставила тысячу залога. И пакет смотри какой красивый. Прочный. И тоже дешевле, чем у нас.

— Круто! Слушай, сколько времени?

— Начало третьего, — ответила бабушка, осмотрела товар, переместилась к прилавку. — Похоже, половину мы уже продали.

— Смени меня — калым пересчитаю, — попросил я, спрятался за бабушку, выгреб деньги из кармана, подхватил упавшую пятисотенную купюру, развернулся спиной к Татьяне. Мелочи, блин, сколько! Целый пресс! Разложив деньги по номиналу, я их быстренько пересчитал: шестнадцать триста! Вот еще бабушка три пятьсот протягивает. Девятнадцать семьсот! И когда успел столько наторговать за три часа-то? И покупатель повалил косяком, не иссякает.

У бабушки были заработанные ранее двадцать семь тысяч двести. Итого мы уже наторговали почти сорок семь тысяч! Минус двадцать, потраченные на лекарства — двадцать семь прибыли! Это, конечно, без учета вложенного. Но товара я накупил всего на семь тысяч — уложился в то, что заработал сам на ставриде. Деньги, что отдал отец, и сумму, занятую у Леонида Эдуардовича, мы даже не тронули! А еще полтора ящика абрикосов и три — черешни, не считая того, что на прилавке!

Самая крупная черешня, которую мы собирали с молодых деревьев после дождя, оказалась в нижних ящиках, мы до них добрались в последнюю очередь, только один был сверху. Часть ягод потрескалась от переизбытка воды, часть погнила, и пришлось мне, пока бабушка продавала, сортировать товар, а подгнившее складывать в коробку и готовить на выброс. Нет, пожалуй, выбрасывать не буду, ягоды просто потемнели, их можно есть. Выставлю куда-нибудь вместе с коробкой, пусть бомжи полакомятся, мне все равно, а они голодные. Более ушлый продавец и это продал бы, но мне совесть не позволяла, я знал, как тяжело сейчас заработать.

Вот еще четыре тысячи. Триста рублей и — затишье. Бабушка обернулась и вопросительно кивнула — сколько, мол. Я написал на бумажке: 52700, и она вытаращилась неверяще, открыла рот, и ее усталость как рукой сняло. Больше месячной зарплаты, и еще есть товар!

Сколько же получится в итоге? Если бы мама не болела, хватило бы нам на новую обувь и Боре на плавки, а то он в обычных трусах в море купается.

Подстегивающая к действию тревога за маму отступила, теперь я был уверен, что, когда придет черед операции, мы соберем нужную сумму. И весь тот ад, что был в поезде, казался малой платой за результат. Я, конечно, подозревал, что схема рабочая, но рассказанное Виталей делил на два. Но, как показала практика, он не врал.

Спасибо тебе, Виталя! Мы с тобой, наверное, встретимся на этом рынке, но благодарить я тебя не буду, все равно ведь ты не поймешь за что. Информация о денежной реформе тебе бесполезна, ты ведь из Украины, у вас там уже, наверное, другая валюта.

Мы с бабушкой снова поменялись местами, я отдал ей на хранение часть денег, оставив себе мелочь на сдачу. Пока она их прятала в потайную сумочку, продал килограмм черешен и спросил у Татьяны:

— Скажите, а до которого часа работает рынок?

— Официально до шести, — ответила она. — Но тут до темноты всегда кто-то есть. Торгуют на свой страх и риск, потому что охрана уходит, и могут ограбить.

— А кто рынок держит? — спросил я.

Она пожала плечами.

— Не знаю. Говорят — директор гастронома. Но, может, и не он.

— И где охрана? Что-то не видел никого.

— В вагончике чуть дальше. Никто не безобразничает, чего им приходить? А менты нас не трогают.

Подошла печальная женщина с траурной лентой на голове, вздыхая, остановилась в сторонке, с завистью глядя, как две молодые подружки покупают черешню. Постояла-постояла и подошла, виновато спросила:

— Извините, а у вас нет случайно бракованного товара подешевле?

— Абрикосы или черешни? — спросил я.

— Абрикосы, — потупилась она. — И черешни. И почем?

Я выставил треснутую и чуть примятую черешню — ту, что имела более-менее товарный вид, а не приготовленную на выброс.

— По триста. Возьмете? Она хорошая, но набрала воды, и вот…

Женщина радостно закивала, пошарила по карманам, выгребла пригоршню мелочи и отдала бумажные полтинники. Я взвесил килограмм и сверху положил придавленные и деформированные абрикосы, три штуки, даром. Видно, что это не попрошайка. Пусть порадуется.

Я обратился к бабушке:

— Постоишь полчаса? Сбегаю посмотрю, что где продается. Наташке с Борей что-нибудь привезу. Еще с дедом надо наладить контакт, и бабу Валю набрать, пусть передаст маме, что все в порядке.

— Ты узнал номер деда? — удивилась бабушка.

— Уже и звонил ему, но он не ответил.

— Конечно постою, — кивнула она и посмотрела на часы. — Уже начало пятого. Успеем распродаться? Не хотелось бы досиживаться до шести, когда уйдет охрана.

— И это правильно, — кивнула Татьяна. — У меня, вот, несколько букетов осталось. Скоро уже домой пойду. И черешню вон ту не выбрасывайте. Я бы забрала. Что съедим, что на варенье войдет и компот.

— Скоро буду, — пообещал я и рванул сперва звонить, потом — смотреть, что почем.

Глава 15 Туда нэ ходи, сюда ходи

Я набрал номер по памяти, но дед снова не взял трубку. Наверное, он на работе. Ладно, до нашего отправления время есть. Оглядевшись, я прошелся вдоль рядов, где собрались старьевщики с ложками, вилками, кастрюлями, советской бижутерией, книгами. Остановился напротив девушки, продающей старые журналы: «Работница», «Крестьянка», сложенные аккуратными стопками. «Химия и жизнь». Ровесник, четыре номера за прошлый год, читаные, но почти не истрепанные. И красочные постеры с рок-музыкантами были на месте. Рядом притягивали взгляд несколько журналов «Бурды», тоже прошлогодние. Сколько они стоили у нас, я помню приблизительно: мама возмущалась, что на месячную зарплату можно было купить десять штук, значит, две-три тысячи.

— Почем? — спросил я у мальвинообразной продавщицы, усаживаясь на корточки и указывая на «Бурду» — и как только гопники так сидят постоянно, неудобно же.

— Тысяча, — ответила она, поймала мой удивленный взгляд и добавила: — Новый стоит две пятьсот!

— Так то новый, а эти уже потрепанные. А «Ровесник»?

— По пятьсот.

Это по-божески. Можно купить парочку, положить в подвале — пусть соклановцы просвещаются. И девчонкам бы что-нибудь модное, но тысяча за «Бурду» — это слишком. Через пару лет появится вал молодежных журналов, и цены на них снизятся, сейчас же для девочек разве что «Бурда».