Вперед в прошлое!

Она потупилась и закусила губу. Не будь бабушки, сверлящей ее взглядом, она уже психанула бы и с криком «Да что ты понимаешь» — надавала бы оплеух, теперь же возразить ей было нечего.

— Так что выбирай, мама. — Она вскинула голову, взгляд у нее был, как у приговоренного к расстрелу. — Если отец останется, мы не вернемся. Если он попытается вернуть нас силой, бабушка напишет письмо в прокуратуру, и его выгонят с работы.

— А тебя лишат родительских прав! Да подумай о себе, в конце концов! — не выдержала бабушка. — Сколько можно позволять вытирать о себя ноги! Все знают про любовницу. И дети, и соседи, и на работе твоей. Шушукаются за спиной. Гони его поганой метлой! Сразу уважение заработаешь. Не смотри так, ничего он тебе не сделает, мы с Наташей сняли побои, посадим эту суку мрачную.

— Я сижу в отпуске за свой счет, — пролепетала она, борясь с подступающими слезами. — Без работы! На что мы будем жить? Что есть?

И опять она уронила голову на ладони и затряслась, только теперь ей и правда было страшно. Шутки ли — в голодные девяностые остаться с тремя детьми? Откуда ей знать, что средний сын ментально чуть ли не вдвое ее старше?

Бабушка психанула, выругалась, как заправский боцман, схватила ее за руку и потащила из кухни…

— Сейчас покажу на что!

Я аж испугался за маму и побежал следом. Пес Боцман тоже испугался, правда, непонятно за кого. Оказалось, мои опасения напрасны, они пошли в огород, где бабушка провела экскурсию, потом повела мать в сарай, показала кур, свинью с пятью поросятами, загон с индюками, курятник.

Закончила бабушка словами:

— Многовато мне одной, не находишь?

Мать растерянно хлопала глазами. Видимо, не на такой прием она рассчитывала, когда ехала сюда. Думала, достаточно будет топнуть ножкой, и мы домой побежим. Бабушка вышла из сарая, подождала нас и подвела итог:

— Как видишь, не пропадете.

Мама всхлипнула, подалась к бабушке. Та сгребла ее в объятия и принялась гладить по голове, приговаривая:

— Глупая моя девочка, наломала же ты дров! Я ж люблю тебя, дуру! И в обиду никому не дам.

Картина «Возвращение блудной дочери в лоно семьи». Опять все решили за мать, но тут хоть обижать ее не будут. Я зашагал прочь, наблюдая, как дернулись шторы на окнах — Боря и Наташа отслеживали, как развиваются события.

Видя, что я направляюсь в дом, они ломанулись в прихожую, чтобы узнать подробности. Я отвел их в зал и все рассказал. Наташка презрительно скривилась.

— Никогда не поверю, что мать посмеет ему сказать: «Пошел бы ты лесом, олень».

— Посмотрим, — улыбнулся я. — Но лед тронулся. Если изгоним демона, мама не сможет нас прессовать в одиночку.

— Йес! Йес! Йес! — Боря запрыгал по комнате, изображая рок-гитариста.

Минут через пять вернулись взрослые, и мы устроили совещание, рассевшись на диване. Мне места не хватило, и я подпер стену, скрестив руки на груди.

— Будем ждать его здесь, — сказала бабушка, ее глаза сверкали праведным гневом. — У меня есть ружье, пусть только попробует кулаками махать!

— А вдруг не придет? — с сомнением проговорила Наташа. — Вдруг обрадуется, что мы все ушли, и в нашу квартиру приведет эту мышь удавистую?

Перемены в жизни настолько увлекли сестру, что о Владике своем она не вспоминала. Лишь изредка загрустит, уставится в одну точку, но я ловил это состояние и сразу же выдергивал ее из хандры.

— Что гадать-то? — сказал я. — Время покажет.

Наташа, сидевшая рядом с мамой, встала и раскинула руки.

— Давайте все обнимемся!

Первым к ней побежал Борька, потом подтянулись остальные и присоединился я. Вот это больше на семью похоже, чем то убогое, что было.

Бабушка встала и радостно объявила:

— Ну что, девочки и мальчики, давайте в честь воссоединения семьи накроем на стол и будем праздновать! Как же я рада вас видеть!

Пока мы, дети, играли в дурака, рассевшись на полу на ковре, и я бессовестно поддавался, мама с бабушкой ушли готовить. Вернулись они с казаном плова, где мяса было больше, чем риса, с банкой компота, маринованными грибами, вяленым мясом и миской квашеной капусты.

Наташка с Борей ели, как потерпевшие, бабушка смотрела на них и умилялась. Потом настала очередь чая и блинов с самодельной сгущенкой. Пожалуй, впервые за все время мы разговаривали, как люди: Наташа хвасталась, как мы рыбачили и заработали кучу денег, Боря — как нарисовал Дарта Вейдера и продал за пятьсот рублей. На самом деле за двести, но пусть прихвастнет, если ему от этого легче.

Выкатившись из-за стола, мы снова оккупировали диван, бабушка достала альбом, где были только мамины фотографии — с рождения и до совершеннолетия, и рассказывала историю каждой.

Мама, оказывается, была очень пухлым младенцем. Вот она на четвереньках улыбается — совсем крошечная, почти лысая, на чем только держится огромный бант? Вот уже стоит, держась за стул. Вот таращится на огромного медведя. Целая жизнь в одном альбоме. Интересно, бабушка специально так делает, чтобы дети взглянули на мать по-новому и поняли, что она тоже была звонкой девочкой, каталась на велике, получала двойки в школе?

Когда начало смеркаться, в дом повисло напряжение. Наверное, каждый представлял отца, заходящего в пустую квартиру, рыскающего по комнатам, извергая проклятья. Что он думает? Допускает ли мысль, что его жена может покончить с собой? Или он включил на нашем магнитофоне песню «Нет жены» и радуется? Будет ли нас искать или решит, что перебесимся и сами приползем?

Только время покажет, как оно на самом деле. Мне хотелось верить, что наш отец — не сферическое зло в вакууме, не бывает ведь абсолютных злодеев, что-то человеческое в нем должно быть, вот только как это в нем пробудить?

Бабушка готовилась к войне. С каждым часом становилась все мрачнее. Достала ружье, положила себе на колени. Мама смотрела на нее с ужасом, на ее лице читался вопрос: «Неужели ты и правда это сделаешь?» Да, сделает. Пожертвует собой ради нашего счастья, она умеет убивать врагов.

Будто прочтя мамины мысли, бабушка холодно заявила:

— Если ты не сможешь разрешить проблему, это сделаю я.

Очень не хотелось бы, чтобы ее посадили до конца дней!

В десять вечера, когда всех начало клонить в сон, на улице зарычал и смолк мотор автомобиля, скрипнули тормоза. Хлопнула дверца. Боцман залился лаем, и, перекрывая его, донесся зычный требовательный голос:

— Ольга! Выходи.

Примерно так в фильмах показывают маньяков, которые ищут сбежавшую жертву. Не сговариваясь, мы рванули в прихожую, окна на дорогу выходили только оттуда. Не включая свет, сквозь тюль мы смотрели на черную фигуру, выхваченную светом фар ментовского «бобика». Бабушка переломила двустволку, зарядила ее, говоря:

— Знаете, что такое жакан? Пуля. На кабана или медведя.

Мама расправила плечи, встала в проеме двери звездой, лицом к бабушке.

— Стой! Не смей! Я сама с ним поговорю.