Врач. Жизнь можно подарить по-разному
Шрифт:
Как же хорошо, Захарский, что ты не видишь сейчас вас со стороны. Хорошо? И тут я впервые думаю… А что было бы, если бы Костя мне не рассказал?
8 глава
Марк
– Так, – поднимаюсь со стула, поворачиваюсь к Катерине.
Черт! Ну что ж ты такая… Стискиваю зубы, отворачиваюсь вроде как за халатом. Не могу ее видеть. Ее расстроенные глаза, ее дрожащие губы, тонкие пальцы, которыми она нервно царапает свою ключицу. Катя! Коза ты…
– Так, – начинаю снова, – вам медсестра рассказала
– Д-да, – она судорожно кивает и тут же отрицательно машет головой. – Нет! Нет, еще не успела. Наверное, – смотрит на меня жалобно и с надеждой.
Что ты хочешь услышать, Катя? У твоего сына рак. Одна из худших его форм. Я уже сейчас могу сказать тебе, что ты сюда приехала месяцев на восемь. Это если тебе повезет, и там нет неоперабельных метастазов.
– Значит, анализы будут готовы сегодня после трех, но там, скорее всего, ничего неожиданного, у вас же из поликлиники свежие, – надеваю халат, убираю руки в карманы.
Так легче бороться с желанием обнять ее, прижать к своей груди и рассказать ей, какая она сволочь. Надо же, как меня кроет… А ведь мы с ней так нормально и не поговорили тогда. Выдыхаю. Продолжаю:
– Если ничего страшного мы не увидим, то завтра берем вас на биопсию и, скорее всего, постановку зонда.
– Постановку чего? – Катя хмурится.
– Зонд, – повторяю ей. – Ты наверняка видела у детей здесь, через подключичную вену выведено.
– А, подключичка, – хмурится Катя.
– Нет, – качаю головой. – Мы ставим зонд напрямую в сердце. Это для химиотерапии. Так эффективнее.
– Что? – Катя медленно оседает на кровать. – Но… – вскакивает. – Марк… Александрович…
Запинается! Твою ж… Я для нее Марк Александрович! Не могу…
– Катерина, – стискиваю руки в кулаки, опускаю взгляд, нет, не буду называть ее по отчеству. – Точный диагноз вашего сына вам назовут завтра, – смотрю куда-то в стену над ее головой, не могу смотреть в глаза. – Но химиотерапия ему понадобится. Не переживайте, – набираюсь сил и перевожу взгляд на ее лицо, – операция по постановке зонда – это несложная отработанная процедура. Лично я их делаю не меньше трех каждый день.
– Но, Марк… Александрович, – опять спотыкается на отчестве, – это же просто ушиб! Почему вы так уверены? Наши врачи нам ничего такого не сказали…
– Я без биопсии не могу вам сказать ничего более конкретного.
Могу на самом деле. Почти все сказать сейчас уже могу. Только политика отделения такова, что объясняться с ней будет завтра Борисов. Думаю, что, наверное, попрошу у него поприсутствовать при разговоре как лечащий врач.
Катя всхлипывает. Смотрю на нее и понимаю, что больше всего на свете хочу сейчас взять ее в охапку и прошептать ей в макушку: «Успокойся. Ты должна быть сильной!» Пообещать, что буду рядом. Черт. Да я и так, и этак буду рядом!
Нет… Не могу. Разворачиваюсь, иду к выходу из палаты.
– Марк Александрович, – кричит мне вслед.
– Катя, – замираю, оборачиваюсь, – не зови меня по отчеству, пожалуйста.
Катя
«Не зови меня по отчеству». Да как же… Как?
Оседаю на кровать рядом с Мишуткой, прижимаю его
к себе и мысленно улетаю в те времена, когда вот этот татуированный дядька доктор был для меня просто Марик. Он всегда злился, когда его так называли другие. Разрешал только мне. Наедине. Шепотом.Грудь больно обжигают воспоминания, желудок завязывается в тугой узел, а из горла сам собой вырывается болезненный вопль. Сын смотрит на меня недоуменно, а я, стараясь скрыть слезы, беру его на колени.
– Все будет хорошо, малыш, – чуть покачиваю моего красавчика, – дядя доктор сказал, что все будет хорошо.
– Дядя холосый, – тянет Миша, а я плотнее прижимаю его к себе, вдыхаю запах его волосиков.
Дядя… «Не зови меня по отчеству…» Он вечно ссорился со своим отцом. Из-за мачехи.
Мама Марка умерла от рака легких, когда тот был подростком. Отец почти сразу привел в дом другую женщину. Марик был уверен, что эта связь началась еще при жизни матери… Винил отца, что именно из-за его измены мама не хотела жить, не хотела бороться с болезнью.
Не знаю, была ли в этом хоть доля истины, но мачеху Марк люто ненавидел. Особенно когда она, как покойная мать, пыталась звать его Мариком.
Озлобленный на весь мир подросток, кажется, все совершал не благодаря, а вопреки. Но как совершал!
Его отец был простым водителем. Вечно отсутствовал дома. Мачехе до него не было никакого дела. Марк был полностью предоставлен сам себе. И он очень специфически пользовался своей вседозволенностью. Кажется, в четырнадцать он заявил, что будет великим ученым и найдет лекарство от рака.
Наверное, так и началась его карьера. Все кружки в школе, все дополнительные занятия, все возможные бесплатные курсы при городском центре образования. Он собрал все. В одном из таких кружков мы, кстати, и познакомились. Мы со Светкой занимались перед областной олимпиадой, Костя просто так вечно терся рядом с нами, а Марик… Марик, кажется, знал ответы на все вопросы. И был так не похож на всех, кто меня окружал.
Уже в девятом классе решил, что будет поступать в медицинский. И действительно же подал документы. Ох, как тогда орал на него отец! Мужчина, накрученный второй женой, кричал, что ни копейки не даст на поступление. И ни дня не будет содержать тунеядца-сына.
Марк просто молча сходил на экзамены. А потом, когда уже стало ясно, что он прошел, поехал, прописался к своей бабке в область и подал заявку на общежитие. Он был настолько ярким студентом, что ему не отказали. Переехал в общагу и больше, насколько я знаю, ни разу не разговаривал с отцом. Никогда.
Хотя… Все ли я о нем знаю? Тогда, в детстве, мне казалось, что вся его жизнь у меня как на ладони. Учились в параллельных классах, гуляли в одной компании, потом вузовская тусовка, зависания на квартире. Сколько я себя помню, рядом всегда были Марк, Светка и Костя. Но того, что потом случилось, я не могла предположить.
В страшном сне не могла себе представить, что Марк променяет меня на деньги. Хотя это же было так очевидно. У него была великая цель, и он рвался к ней изо всех сил. И это был просто очередной этап. Конкурс и ординатура в Лондоне. Ординатура, за которую он заплатил отказом от меня…