Врачеватель-2. Трагедия абсурда. Олигархическая сказка

«Боже, какой омерзительный тип! Но в одном он прав: курить-то действительно хочется», – подумалось мне, когда кто-то аккуратно дернул за рукав моей ветровки.

– Умоляю вас, не относитесь к этому серьезно. Такой же сумасшедший, как и я. Возможно, просто с более обостренной формой восприятия социальной несправедливости. Такие случаи не редки! – сказал мне тот, кто недавно присел рядом со мной на лавку. И именно он твердо знал, кто в этом мире наделен счастливым правом судить другого.

Ну а присевшего рядом со мной, думаю, описывать не имеет никакого смысла. вы, естественно, и сами догадались. Догадались и отлично поняли, кто этот субъект.

Да и я признаюсь, с некоторых пор начал соображать куда быстрее: «Cкрипченко, что ли? Нет, погодите, дорогой читатель, вы серьезно? Неужели он? Значит, все-таки не пережил бедолага выпавших на его долю потрясении? Значит, выходит, здесь теперь тусуется? Да нет же, постойте… Вроде не похож. Судя по бабулькиным рассказам, он какой-то совсем другой получался, да и…Так, писатель, тормози! Думай… Ну, конечно же блаженный! Вот теперь понятно. Вот теперь куда логичнее. Хотя…»

Ай, ладно! Какая, в сущности, разница? Тем более что додумать я так и не успел. Ход моих мыслей в который уж раз опять прервал Фаддей Авдеич. Ну что за зараза такая, этот двуликий Янус?

– Господа! Гости дорогие, позвольте вам представить достойнейших людей своего времени и моих замечательных, наипреданнейших мне друзей. Людей близких мне по духу, величайших интеллектуалов и истинных патриотов своей страны.

Фаддей Авдеич встал и громко зааплодировал. Немудрено, что все без исключения присутствовавшие в якитории незамедлительно последовали его примеру. В том числе и Людмила Георгиевна.

Точно не помню, но, по-моему, и я тоже, как дурак, зачем-то захлопал в ладоши. Ну, а с другой стороны, куда ты тут денешься, когда кругом такое поголовное идолопочетание, словно ты не в якитории среди лесов, а где-нибудь в Пхеньяне или в Ашхабаде. Хотя что там говорить, лишь формы разные, а суть – она, как в бане. Она голая. И здесь и там один хрен – Азия. Да и что греха таить, в Европах и Америках такой же хрен, но, правда, формы опять же существенно разнятся.

Подобные знаки нездорового, с моей точки зрения, уважения были адресованы двум господам. Господам в нашем понимании, естественно, странным.

Ну и вид эти господа имели соответственно тоже довольно-таки странный. И думаю, это потому, что в данной истории, как, впрочем, и в предыдущей, все выглядит соответственно странным и не всегда понятным. А что поделаешь? Жанр, судя по всему.

Господа эти что обуты, что одеты были в строгое соответствие с модой двадцатых годов девятнадцатого столетия. Но опять же создавалось впечатление, что буквально только позавчера по эскизам или по портретам Слава Зайцев сострочил этим двум, безусловно, дворянам (на этот счет не было никаких сомнений) их соответствовавшие той эпохе одеяния. Ни черта в этом деле не соображая, я с уверенностью могу утверждать: ну не могло быть в те далекие постнаполеоновские времена ни таких материалов, ни электрических швейных машинок, которые могли бы делать столь безупречную строчку. Да и соответствующие моде того времени прически на головах господ, зуб даю, не знали нагретых железных щипцов для завивки. Соглашусь, идеально стилизовано, но все-таки химия. Зато, как минимум, на полгода. Можно поберечь как свое драгоценное утреннее время, так и время своего придворного крепостного парикмахера, используя его самого и его время в каких-либо иных целях. К примеру, на охоте.

– Прошу любить и жаловать, гости дорогие, сие граф, – произнес Фаддей Авдеич с гордо поднятой головой, указывая нам на одного из них. Того, кто был в мундире и имел вид особы, принадлежавшей к близкому окружению царя Николая Первого Романова. Ну, уж никак не ниже.

– Граф, – представился граф, будто сделал нам всем одолжение, слегка заметно кивнув головой.

– Очень приятно, господин граф! А я Людмила Георгиевна, – вдова сотворила изящный в ее понимании реверанс. Не иначе как в детстве ее устроили по блату в Смольный, где и всячески учили благородным манерам.

Ну, естественно, когда этот Смольный был еще институтом благородных девиц. Однако вот стоп! Нестыковочка получается. Сущий выходит анахронизм, я бы сказал. Так что Смольный, братцы, отпадает начисто.

– Грибничок, – с легким налетом развязанности отрапортовал я по-гусарски. Ну, а с другой стороны, как мне еще себя называть в сложившихся обстоятельствах?

– А сие, гости дорогие, князь. Тоже прошу любить и жаловать, – с не меньшей гордостью и достоинством представил нам Фадей Авдеич лицо, облаченное в сугобо штатское.

– Князь, – так же, как и граф, князь обозначил приветствие легким кивком головы.

Далее, мой терпеливый читатель, со стороны «дорогих гостей» последовало банальное повторение предыдущего действа. Разве что я неожиданно внес в процедуру знакомства некоторое разнообразие: подобно испытанному на поле брани какому-нибудь там кирасиру или драгуну, я шаркнул, будто на балу, подошвами своих походных кроссовок и в довершение зачем-то для приветствия протянул пахнущую копчеными угрями руку. Впрочем, к этому моменту на меня уже и не смотрели.

– Еропка! – как-то чересчур уж громко и неожиданно крикнул князь на всю якиторию.

Казалось, и секунды не прошло, а он уже – правда, не сильно – дергал Еропку за мочку левого уха:

– Ну, проныра? Ну бездельник, опять розог захотел?

– Ваше сиятельство, обижаете-с, – подобострастно скалился Европка. – Все уж давным-давно готово-с. В лучшем виде-с. Как вы, ваше сиятельство, и любите-с. Пожалуйте, ваше Сиятельство, за ваш любимый столик-с. На ваше, так сказать, любимое место-с.

– Ох, смотри, каналья. Прошу вас, сударь, – обратившись теперь непосредственно к графу, князь вытянул руку вперед, указывая куда-то в глубину зала, после чего, держа строгую осанку, оба не спеша в эту глубину и удалились. Но я скажу вам по секрету, что с этими ребятами мы скоро непременно встретимся. Так что по возможности «не переключайтесь и оставайтесь на нашем канале».

– Кристальной чистоты и величайшей культуры люди, – глядя вслед удалявшимся в глубину зала дворянам, чуть ли не нараспев и столь же торжественно произнес Фаддей Авдеич, подняв наполненный до краев стограммовый берестяной стопарь. – Предлагаю всем, попросту, по-русски, с удовольствием выпить за них, ибо люди голубых кровей – они все же не красные! – какие-то прежние нотки послышались мне в речах Фаддей Авдеича.

«Господи, – подумалось мне, – только бы этот клоун не вернулся к своему изначальному амплуа. Второй раз это выдержать невозможно. Нет, надо немедленно выпить».

Мы глухо чокнулись, и, когда Фаддей Авдеич, как всегда последний, уже раскрыл было рот, дабы влить в себя очередную дозу божественного напитка, не ко времени последовавшее приветствие «очередника» помешало ему это сделать.

– Мое вам глубочайшее почтение, Фаддей Авдеич, – произнес мужчина преклонного возраста. Седой и худощавый, в очках и в берете. Очень похожий на отставного профессора.

– А, и вам всех благ, Ганнибал Цезаревич.

– Ой, благодарю! Но я только извините, наоборот. Я Цезарь Ганнибалович.

– Ну да, конечно. Я это и имел в виду, дорогой.

– Ой, благодарю вас, Фаддей Авдеич, что вы ко мне так внимательны! Да, но у меня к вам один существенный вопрос.

– У вас? Ко мне? С радостью, дорогой, с радостью на него вам отвечу, но я так понимаю, что вопрос не иначе как обстоятельный и требует серьезного к нему подхода, но вот беда, Гаргантюа Пантагрюэлевич о вас, дорогой, уже дважды спрашивал, из чего я могу сделать вывод, что у него к вам вопрос не менее обстоятельный. А мы уж с вами после. Или уж лучше завтра. Завтра, думаю, самое оно.