Враги друг друга не предают

— Ждем, Питрий. Ортисии доставили не весь багаж. Шурх бы побрал этих баб! — раздраженно огрызнулся капитан. — Время уходит. Хорошо бы пройти Катрановы столбы до рассвета. Превратили мой «Единорог» в бабскую светелку. Видит Бьерн, чтоб я еще хоть раз…

Меня бил озноб страха, холодный пот заливал спину. Я не слушала, чем еще божился капитан, прижала покрепче безвольное тельце малыша, перелезла через борт и прыгнула в воду. Ледяная купель приняла в свои объятия, легкое тело дернулось, сползая с плеча. Я вцепилась в него, выгребая культей, тяжело вынырнула, отфыркиваясь, и огибая длинную корму судна, рывками поплыла к спасению. На мое счастье кроме парусника капитана других судов у причала не было. Медленными гребками, чувствуя, как неотвратимо немеют ноги, едва двигалась, придерживая головку на поверхности, чтобы ребенок не нахлебался, надеясь, что в холодной воде не окочурюсь, утопив себя и кроху. Когда в морозном воздухе стихли окрики матросов, разлилась тишина, а пристань осталась позади, на трясущихся ногах выбралась на каменистый крутой берег. Бил озноб, стараясь раскрошить зубы в пыль. Рассвет занимался, распуская первые робкие золотисто-розовые лучи и разгоняя ночную темень. Окружающее приобретало ясные очертания. Море лениво швыряло на берег антрацитовые волны, слизывая нападавший за ночь снег с береговой кромки.

Малыш пугал посиневшими губами, мертвенно бледным личиком и ледяной кожей. Сдернула мокрые лохмотья, ужасаясь прозрачной коже, через которую просвечивали полукружья ребер. Трясясь от холода, забыв о своей замерзающей на морозе одежде, растирала тощее посиневшее тельце девочки, безвольно лежащее передо мной. На тоненькой шейке слабо бился пульс, указывая, что малышка еще жива. Сглатывая горячие слезы, молила всех богов, чтобы она открыла глаза.

— Это тебя, молодка, зверюки потеряли? — неожиданно прошамкало над ухом, жутко коверкая слова. — Утекла али украла у их што?

Меня обдало смрадом, в плечо вцепились скрюченные пальцы, впиваясь глубоко, до боли длинными ногтями. Я дернулась, пытаясь вырваться из неожиданно сильного захвата ветхой на вид старушки, одетой в изрядно поношенный украшенный чешуйчатым узором полушубок и теплый платок. Она бросила увесистый посох, придерживая туго набитую латаную котомку, висящую на плече.

— Пустите, — прохрипела, отшатываясь и подхватывая ребенка. — Я ничего вам не сделала.

Пальцы тут же разжались, выцветшие водянистые глаза под красноватыми пленками век без ресниц дотошно разглядывали каждую черточку лица. Увиденное старухе не понравилось, она скривила тонкие синюшные губы, заправила выбившиеся из-под платка сивые патлы и прокаркала, шмыгнув широким, сизым носом:

— Да не боись, не выдам. Идем ужо, дите застудишь, — она странно легко для сгорбленной спины наклонилась, подняла посох и зашагала вдоль берега, удаляясь от пирса.

Я секунду колебалась, чувствуя, как холодное тельце девочки начинает трясти, с трудом поднялась, чувствуя, как захрустела замерзшая одежда, и поплелась за ней.

— Давайте, я понесу посох и котомку, а вы согрейте девочку под кожухом. Она совсем ледяная и не приходит в себя, — едва шевелящимися губами, проговорила в спину прытко шагающей передо мной бабки.

— Пожалела, небогу, — удивленно вскинулась она, обернувшись ко мне. — Сестра што ль? Али нагуляна дочка?

— Помогите, бабушка, — я всхлипнула. — Я отработаю. Все отработаю.

Фыркнув, старуха с презрением покосилась на культю, с непонятной злостью кинула посох и котомку, распахнула кожух и прижала к вязаному толстому свитеру ледяное тельце. Малышка тихонько застонала, слабо завозилась, почувствовав тепло.

— Ишь, ласковая, — качнула головой бабка, запахивая выдубленные полы. — Подбирай посох и котомку и пошли, калека.

* * *

— Снега натопи. Отогреем ее. Коли лихоманка прицепится — помрет. Ужо больно слаба, — командовала старушка, уложив девочку под одеяло на топчан возле натопленной печки, со злостью обдирая свисающие с низких стропил спутанные пучки травы.

Кивнув, подхватила ведерко, бросилась к обитой для тепла тряпьем и облезлыми шкурами двери.

— Стой, дурища, кожух накинь. Тебя еще лечить, была забота, — каркнула в спину, кинув свою одежку в руки.

Накинув полушубок на мокрую футболку, вышла на покосившееся, покрытое инеем крыльцо и прислушалась. В тишине зимнего утра лишь потрескивал воздух от мороза. Вздох облегчения вырвался сам собой. Сквозь сугробы снега змейкой вилась тропка, по которой мы пришли. А за ней вдали над морем колыхалась жемчужно-розовая тонкая дымка тумана. Старушка жила на отшибе, в крохотной, заметенной по самую крышу, избушке. И пирс, и корабль Патрика с его шальной командой остались далеко за пеленой тумана. Я нагребала одной рукой свежевыпавший легкий и пушистый снег, придерживая металлическую посудину ногой.

Глава 10

Глава 10

Вернувшись в благодатное тепло, потянула носом травяной терпкий запах отвара. На печке кипело ароматное варево, и шипела, плюясь жиром, жарящаяся рыба. Справа от нее, у закопченного окошка стоял колченогий столик, на котором горкой высилась грязная посуда. Слева примыкал узкий топчан, куда старушка сгрузила свою ношу, под одеялом угадывались очертания детского тельца. У входа, рядом с обшарпанной дверью за ширмой из драного куска чешуйчатой кожи, пряталась приоткрытая дверь.

— Ставь сюды. Пущай топиться, — командовала бабка, кивая на раскалившуюся печь. — На вот, напои ее. И сама выпей.

Она отлила краснокирпичного отвара и сунула мне в руку мятую металлическую кружку. Благодарно кивнув, попробовала отвар сама и удовлетворенно причмокнула, почувствовав, как горячая чуть горчащая жидкость согрела внутри, разливаясь теплом по телу. Подсела на топчан к девочке и, устроив ее головку на искалеченной руке, приоткрыла ротик, влила отвара на два глотка. Малышка судорожно сглотнула, надсадно закашлялась, вздрагивая всем худеньким тельцем. Она разлепила мокрые реснички, узнала меня и слабо улыбнулась. Глотнув пару раз сама, переждав приступ кашля, напоила ее и уложила обратно на топчан.

— Я Дин, а ты… — едва слышно сипло протянула малышка.

— Лекса, — улыбнулась ей, вытирая выступившую на бледном лбу испарину. — Сейчас купаться будем, Дин.

— Переверни рыбу и пособи мне лоханку сыскать. Ишь расселась, а сулила помощь… любую… — недовольно проскрежетала старуха. — Да подкинь горючего камня пару кусков.

— Кто там? — девочка испуганно покосилась в сторону голоса, ее бровки нахмурились.

— Не бойся, это бабушка. Она нас приютила. Ты отдыхай, я пойду. Помочь надо.

Перевернув аппетитно подрумянившиеся кусочки рыбного филе, нырнула за ширму. Старушка ворчала, крутясь в крохотном чулане. Из-за приоткрытых дверей сыпалось ветхое, прохудившееся старье, жестяные тарелки и ложки.

— Держи вот, — сунула мне в руки железную объемную лохань с ржавыми ручками. — Кака я тебе бабушка? Меня Суларь кличут. И пошто кожух не сняла? Хто ж в доме ходит в верхнем?

— Меня знобит, — виновато призналась бабке, едва удерживая тяжелую посудину. — В нем теплее. И одежда на мне еще мокрая.

— Ох, дурища, та хто на себе сушит-то? — сокрушаясь, покачала головой бабка, с сочувствием глядя на меня. — Иди ужо, купай дите. Потом подберешь себе и ей одежонку-то.

Она махнула рукой себе за спину на забитый рухлядью чулан и поспешила к печке, где исходила ароматами рыба.

* * *

Отмытая, порозовевшая от горячей воды девочка выпила пару кружек рыбного бульона и заснула. Отогревшись в горячей воде, я перемыла посуду и подгоняла по размеру найденные у старушки сравнительно крепкие вещи, поглядывая на спящую кроху, оказавшуюся золотоволосой блондинкой аж целых пяти лет, сиротой, у которой есть дядька, живущий в Трехснежье, как гордо сообщила девочка.