Врата небес

Алое солнце сначала ослепило его; он застыл, созерцая окружающее нечто, переливающееся всеми оттенками зеленого и коричневого цветов, и ощутил разливающееся по всему телу тепло.

Поляна приняла его в свое мирное, уютное утро, и воин почувствовал мгновенный, неожиданный, так же как вспышка яростного волнения, покой.

— Утро, — сказал чей-то грубый и низкий голос; на воина упала большая, высокая и широкая тень, и одновременно с нею в ноздри ударил сильный, немного пряный запах мокрого древесного сока.

— Утро, — подняв глаза и увидев стоящего перед ним, согласно кивнул Вельх.

— Полного дня, — скрипяще пожелал Тот, оставаясь недвижным и лишь неотрывно и внимательно наблюдая за человеком, чуть склонив голову набок, словно древний, седой и умный пес.

Вельх осмотрел его тело, покрытое темной, с твердыми наростами, почти дубовой кожей, обе длинные, до колен, и очень мощные руки с пальцами-клешнями; наконец, разглядел это темное, мрачное врожденно-серьезное и внимательное лицо — с квадратным, выдающимся вперед подбородком, с приплюснутым мощным носом, со зрачками яркого, насыщенного темно-зеленого цвета в озерах светло-салатных глаз.

У существа был глубокий, очень старательный и необычно-проникновенный взгляд.

— Спасибо, — ответил воин. — Мое имя — Вельх. Как зовут тебя?

— Страж, — медленно кивнув, ответил тот и, неожиданно развернувшись, указал Вельху в сторону видневшейся у оголовья поляны широкой и чистой тропы: — Иди туда.

— Что там? — машинально спросил Вельх, как спрашивал многочисленных адъютантов и секретарей Дворца, на несколько долей секунды забывая, что теперь он в изгнании, и возвращаясь к привычному тону спокойного повеления.

Древесный воин смотрел на него пару ударов сердца, смотрел внимательно и вместе с тем как-то отрешенно; зеленые глаза его потускнели, словно прикрылись бледной прозрачной пленкой, налетом задумчивости.

— Ждет Отец, — с глубокой, идущей от сердца любовью молвил он. — Иди.

Вельх кивнул и отправился по тропинке, не оглядываясь. Спиной он чувствовал, как смыкается позади густой лесной покров, и гадал, увидит ли когда-нибудь приютившую его поляну и Стража, оставленного Отцом.

Озеро возникло неожиданно. Кристально чистое, прозрачное, огромное, разительно отличающееся от всех виденных Вельхом озер, — то было Озеро.

Вельх, никогда даже и не подозревавший, что здесь, в глубине величайшего и древнейшего из Великих Северных Лесов, может мерцать такое чудо, танцующими бликами отражая прошедшие сквозь плотный облачный покров частые солнечные лучи, замер, остановив четкий шаг, окидывая восхищенным взглядом открывающееся впереди свободное пространство, всматриваясь — и навсегда запечатлевая в памяти: крупный темно-желтый песок, усеянный сосновыми шишками, большие черные и темно-серые камни, обломки скал, торчащие из песка и воды, темнеющие глубоко внизу, тонкие силуэты больших и малых рыб, снующих над ними — грациозно, неспешно или торопливо, — плавную береговую линию и противоположный, невообразимо далекий берег Озера, сливающийся с горизонтом, облаченный в тусклый дымчатый туман и выглядывающий из-за него лишь неровной грядой черных скал… Лишь долгие секунды спустя он очнулся, пошевелился, широко вдыхая всей грудью, чувствуя свежесть и жизнь, наполняющие все тело, и не смог сдержать рвущуюся из сердца улыбку восторга, крепкой радости от того, что удостоен возможности хотя бы единожды в жизни созерцать эту величественную, предначальную, волнующую всякое сердце красоту.

Озеро было вечно молодым и старым, спокойным и властным; долгие, размеренные сотни лет, протяжные тысячелетия оно плескалось ленивыми волнами, подставляло солнцу, луне и ветрам безмятежную гладь и почтительно отражало сверкающие в еще более древнем, безбрежном и безмерном мраке крошечные далекие звезды.

Вода хранила память мириадов отражений, каждое из которых когда-то было собственной историей, жизнью, от нынешних времен далекой, как сон.

Вельх просто стоял и смотрел, не зная, что делать дальше, не зная, куда теперь идти. Сосны и меньшие деревья, кусты, малые деревца, травы и цветы — дурманящие, смолянистые, темно-зеленые и разноцветные, бурые, спокойные, робкие, огромные, хрупкие и просто едва заметные, — все они сомкнулись за его спиной, и теперь мерно, очень медленно, одной единой стеной раскачивались на сильном и свежем, гуляющем над Озером ветру, бродящем в высоких кронах, рождающем многоголосые перешептывания, приглушенные разговоры и скрип; ветер ласкал лицо человека, которого медленно и неотвратимо захватывало его собственное одиночество и в глазах которого медленно, вместе с восхищением и странной для мужской суровости нежностью, росла безмерная, глубокая и горестная печаль.

— О чем ты? — спросил ветер.

— О чем ты? — прошептали травы.

— Зачем ты? — шуршали волны, лениво и размеренно накатываясь на песок.

— Не знаю, — вслух ответил Вельх, не удивляясь заданным или просто возникшим в голове вопросам. Он пытался понять: и вправду зачем? Но потом передернул плечами, криво усмехнулся и громко спросил:

— Где вы, Отец? Я, Вельх Гленран, бывший служитель Империи, пришел к вам.

Ветви раздвинулись, пропуская невысокого худого старика. Облаченный в широкое, мягкое одеяние из темно-зеленого растительного волокна, он казался укутанным в многослойное полотно из живой, плотно сросшейся травы.

Друид не носил ни усов, ни бороды, щеки у него были впалые, а кожа вокруг глаз очень морщинистая — впрочем, как и прорезанные сотнями морщинок руки, как и все иссеченное ими лицо; густые брови слегка прикрывала плотная шапка коротко и неровно остриженных седых волос, которые тускло блестели, будто нечищеный серебряный шлем, отражая неяркое восходящее солнце.

Зрачки у пришедшего были обычные, вполне человеческого цвета, но совершенно без принадлежащей почти всем старикам блеклости, юные, живые, яркие глаза.

Он опирался на простой посох — неровную палку, истертую от основания до затупленного острия, которое, истончаясь, легко входило в песок, золотистый под упавшим солнечным лучом, опирался и, стоя, смотрел на Вельха улыбающимся взглядом.

— Здравствуйте, — поклонился тот и добавил неуверенно: — Здравствуйте, Отец.

— Это не титул, — покачав головой, возразил старик, и голос его понравился Вельху — это был голос юный, добрый и покойный. — Страж называет меня Отцом, потому что я его создал. Тебе же я не отец.

Вельх кивнул, стараясь не разглядывать его, а старик между тем указал рукой вперед — и двинулся, не дожидаясь воина, к ровному, обтесанному ветрами и водой, камню, чернеющему впереди, на пару локтей выдаваясь над качающейся водой.

Гленран вслед за ним направился по ровной дорожке короткого брода, стараясь шагать точно туда, куда ступала хрупкая стариковская ступня, — и тридцать нешироких шагов привели его к плавному подъему камня.

Усевшись повыше, старик подобрал полу своего одеяния, и теперь, столь близко от него, в полутьме утра, еще не совсем расцвеченного яркостью солнца, Вельх с удивлением понял, что это действительно живая трава, мягким льняным покровом обнимающая, защищающая худое старческое тело…

— Садись, — сказал друид, — и смотри.

Телохранитель сел, положив ножны рядом с собой, и молча взглянул на старика.

Тот вытянул правую руку вперед, держа посох за самый конец, и повел им, словно рисуя что-то в воздухе перед Гленраном.

Озеро, великое Озеро, тотчас встрепенулось в ответ, и на сероватой глади его стали одна за другой вычерчиваться и застывать длинные и короткие, прямые и извилистые линии, точно повторяющие движение руки старика.

Зачарованный, Вельх лишь к самому концу долгой минуты понял, что старик раскрывает перед ним подробную, идеально точную карту Севера, а Озеро послушно запечатлевает ее в своей спокойной прохладной воде, со всеми подробностями, изгибами границ и возвышениями гор, даже становясь там, где надо, темным, словно скальная порода, или зеленым, как лес.