Врата судьбы

— Она служила в английской разведке или госбезопасности, как там она называется. Она приехала сюда в какой-то роли, чтобы что-то узнать. Узнать что-нибудь — о-о — как же его звали? Как жаль, что у меня плохая память на имена. Я говорю об офицере флота, или армии, или кем он там был. Том самом, который продал секретную подлодку. Да, я полагаю, здесь работала группа немецких агентов, как Н или М, подготавливая почву для деятельности.

— Похоже на то.

— И ее, вероятно, послали сюда, чтобы разоблачить их.

— Понятно.

— Тогда «один из нас» значило совсем не то, что мы думали. Имелся в виду человек, живший в деревне и имевший отношение к этому делу, или находившийся в доме по особому случаю. Ее смерть не была естественной, потому что кто-то догадался, чем она занимается. И Александр знал об этом.

— Возможно, — заметила Таппенс, — она притворилась немецкой шпионкой. Завела дружбу с этим командором.

— Называй его «командор X», если не помнишь фамилии.

— Хорошо. С командором X. Она подружилась с ним.

— Кроме того, — сказал Томми, — где-то здесь жил вражеский агент, глава большой организации. Он жил где-то в коттедже, кажется, возле пристани, писал уйму пропаганды, говорил, что самое лучшее для нас — заключить союз с Германией и все такое прочее.

— Ужас, — сказала Таппенс. — Чертежи, тайные бумаги, заговоры, шпионаж — как все смешалось. К тому же мы, наверное, совсем не там искали.

— Не думаю, — возразил Томми.

— Почему?

— Ну, потому, что если она, Мэри Джордан, приехала сюда, чтобы что-то узнать, и действительно что-то узнала, тогда, видимо, когда ОНИ — я имею в виду, командор X и другие — а в этом наверняка были замешаны и другие люди, — когда они узнали, что она что-то узнала.

— Ты меня совсем запутал, — пожаловалась Таппенс. — Когда ты говоришь такие вещи, у меня в голове все путается. Да. Продолжай.

— Хорошо. В общем, когда они узнали, что она многое узнала, им пришлось…

— Закрыть ей рот, — докончила Таппенс.

— В твоем изложении это напоминает роман Филлипса Оппенхайма [5] , — сказал Томми. — Тем более, что он писал до 1914 года.

— Так или иначе, им необходимо было заставить ее замолчать, прежде, чем она доложит о результатах своей

5

Один из корифеев «шпионского романа».

— работы.

— Я полагаю, были и другие причины, — сказал Томми. — Возможно, ей в руки попало что-то важное — бумаги, документы. Письма, которые можно кому-то переслать или передать.

— Да, понимаю. Нам придется присмотреться к самым разным людям. Но если она оказалась среди тех, кто умер в результате ошибки с травами, я не совсем понимаю, как это мог сделать «один из нас». Вряд ли это был член семьи Александра.

— Могло быть так, — пояснил Томми, — не обязательно этот человек тогда находился прямо в доме. Нет ничего проще — собрать в пучок похожие листья и отнести их на кухню: неважно, будет там смертельная доза, или нет просто люди, поев, почувствуют себя плохо, пошлют за доктором, доктор проведет анализ пищи и поймет, что кто-то перепутал травы. Ему вряд ли придет в голову, что это было сделано намеренно.

— Но тогда все кушавшие должны были умереть, — возразила Таппенс. — Или всем было бы плохо, но никто бы не умер.

— Не обязательно, — сказал Томми. — Предположим, они хотели, чтобы умер определенный человек — Мэри Дж. — и собирались дать ей яд в коктейле до ленча или обеда или в кофе после еды — дигитамин, аконит или что там содержится в наперстянке…

— Аконит содержится в растении, которое так и называется, — заметила Таппенс.

— Не демонстрируй свою эрудицию, — сказал Томми. — В результате все получают слабую дозу как будто бы по ошибке и чувствуют легкое недомогание, а один человек умирает. Разве ты не понимаешь, что если однажды после ленча или обеда всем становится плохо, выясняют причины этого и узнают об ошибке — ну, время от времени такое случается. Люди съедают ядовитые грибы, или дети съедают смертоносные ягоды ядовитого паслена, потому что они похожи на съедобные ягоды. Происходит ошибка, людям становится плохо, но все они не умирают. Умирает кто-то один, и предполагается, что у него была аллергия на то, чем он отравился, поэтому он умер, а другие — нет. Главное, что причина смерти как будто ясна. И никому не придет в голову искать другие причины…

— Она могла почувствовать тошноту, как и все остальные, — предположила Таппенс, — а яд ей могли дать на следующее утро с чаем.

— Не сомневаюсь, Таппенс, тебе придет в голову много вариантов.

— В отношении этой стороны дела — да, — ответила Таппенс. — А вот насчет всего остального? Я имею в виду, кто, и что, и почему? Кто был «один из нас» — нам лучше говорить «один из них», — у которого была возможность Некто, живущий в доме, возможно, чей-то друг? Из тех, которые приносят письмо, возможно, фальшивое, от друзей, в котором говорится: «Пожалуйста, прими моих друзей, мистера или миссис Марри Уилсон, или еще какая-нибудь фамилия, которые едут в ваши края. Она очень хочет взглянуть на твой чудесный садик», или что-нибудь в таком духе. Это будет совсем не сложно.

— Да, пожалуй.

— В таком случае, — сказала Таппенс, — в этом доме есть что-то, что объяснит то, что произошло со мной сегодня, да и вчера.

— Что произошло с тобой вчера, Таппенс?

— От этой проклятой повозки с лошадью, на которой я несколько дней назад скатывалась по холму, отскочили колеса, и я полетела прямо в араукарию. И я почти — ну, вполне мог произойти несчастный случай. Этот глупый старый Айзек должен был удостовериться, что повозка прочна. Он сказал, что проверил, мол, все в порядке.

— А оказалось не так?

— Да. Потом он заявил, что ему кажется, будто кто-то раскручивал колеса, вот они и отлетели.

— Таппенс, — сказал Томми, — тебе не кажется, что это уже не первый подобный случай? Помнишь ту штуку в книжной комнате, которая свалилась мне чуть не на голову?

— Ты хочешь сказать, кто-то пытается избавиться от нас? Но тогда…

— Тогда, — подхватил Томми, — здесь, в доме, что-то должно быть спрятано.

Томми взглянул на Таппенс, а Таппенс взглянула на Томми. Настал решающий момент. Таппенс трижды открывала рот, но каждый раз, нахмурившись, сдерживала себя и продолжала размышлять. Наконец заговорил Томми.

— Что он подумал? Что он сказал насчет Вернойлюбви? Старый Айзек, я имею в виду?

— Что ничего другого и не следовало ожидать, она уже прогнила насквозь.

— Но он сказал, что кто-то в ней ковырялся?

— Да, — ответила Таппенс, — очень определенно. «А, — сказал он, — видать, пацаны лазали и вытаскивали ее. Любят отковыривать колеса от игрушек, обезьяны малые». Я никого не видела, но, разумеется, они постарались не попадаться мне на глаза. Наверное, выждали момент, когда меня не было дома. Я спросила его, не считает ли он, что это просто — просто шкодливая выходка.

— Ну и что он ответил?

— Он не знал, что и сказать.

— Это вполне могла быть и выходка, — проговорил Томми. — Бывают такие шутники.

— Неужели ты считаешь, будто подразумевалось, что я и дальше буду дурачиться с лошадью, а колесо отлетит, и повозка развалится — но это же ерунда, Томми.

— С первого взгляда ерунда, — сказал Томми, — но такие вещи не всегда бывают ерундой. Зависит от того, где, как они происходят и почему.

— Не понимаю, какое здесь может быть «почему».