Вредная профессия (сборник)

Глаза Шульте заметно похолодели.

– Вы меня уже затрахали, господин Кучкин! Сколько можно?

– Сколько нужно! Это мое чувство правды! Оно требует ответов!

– Засуньте его себе в задницу!!! – рявкнул Шульте. Дрель смолкла, и во внезапно наступившей тишине командный рык начальника, казалось, сотряс платформу.

– Не лезет! – парировал Кучкин.

– Я не понимаю, – сказал Шульте уже спокойнее. – Чем мое чувство правды хуже вашего? У меня оно поддается настройке. Может, вы просто не умеете своим управлять? Или не хотите?

– О'кей, о'кей. Оставим это, командир. Доброе утро.

– Доброе утро, господин Кучкин. С вашего позволения, я вернусь к исполнению служебных обязанностей. Спасибо.

Шульте улетел в инженерный. Кучкин допил сок и решил, что по случаю пережитого кошмара позволит себе еще несколько минут побездельничать.

– Ну, у вас со стариком отношения, – сказали за переборкой. – Аж завидно. А что такое чувство правды?

– Мы видим, когда врут, – объяснил пилот. – И даже немножко больше.

– А-а… Понятно.

Кучкин расстегнул спальник и уселся.

– Приветствую экипаж станции «Свобода»! – провозгласил он, ловко имитируя женский голос. – Сохраняйте, пожалуйста, спокойствие! Вы вступили в контакт с иным разумом! Передаем концерт по заявкам! Полковник Кучкин просит исполнить для него любимую песню военных летчиков «Первым делом мы испортим самолеты». А вот хрен вам, полковник Кучкин! Слушайте группу «Айрон Мэйден»!..

Шульте в инженерном модуле пристроился к иллюминатору и смотрел на Землю. Было душно, но не из-за жары, а от несправедливой обиды, нанесенной излишне прямолинейным Кучкиным. Горело лицо.

Да, он тогда солгал. Потому что взял на себя ответственность выбрать – одному за всех. То, что выглядело разумным.

Альтернативы все равно не было.

Дева совершенно не умела разговаривать с людьми. Так она и мыслила не по-человечески! Шульте чуть не спятил от ужаса, бродя по закоулкам ее сознания – если этот вселенский хаос вообще можно было сознанием назвать. Пока Дева подбирала более-менее понятные мыслеобразы, а люди сами переводили их в слова, еще можно было говорить о какой-то примитивной коммуникации. Но когда дошло до серьезного дела…

Дева то ли переоценила способности человека, то ли не знала, что «увидеть и понять» вовсе не универсальная формула общения. Так или иначе, а Шульте не понял ни-че-го из того, что ему пытались демонстрировать. Дева и вправду искренне хотела наладить контакт, никакой враждебности Шульте не ощутил. Только насмотрелся чертовщины, а когда почувствовал, как его засасывает липкая противная темнота, выпрыгнул наружу. Может, имело смысл подождать, стерпеть. Но не хватило выдержки. Слишком уж там, внутри, оказалось все чужое, недоступное человеческому восприятию. И холодно там было – до дрожи, до тошноты. Неуютно.

Особенно – по контрасту с волшебным сном.

И первой ответной мыслью было – прекратить, остановить. Любой ценой отогнать страшилище подальше, чтобы оно и других не трогало.

Он сумел оборвать контакт. И это было правильно. Двоих товарищей он спас. Ведь Чарли… Ни одному специалисту на Земле не удалось внятно объяснить, как нормальный парень может так резко обезуметь, – если, конечно, не бить его кувалдой по голове. Когда Аллен, выглянув из мешка, уставился на Шульте пустыми глазами, тот понял, чем заканчивается для маленького слабенького человечка экскурсия в ту вязкую темноту.

Разумеется, Шульте мучили сомнения. Постоянно. Тысячу раз он прокручивал в уме события того дня, пытаясь найти хоть малейшую зацепку, намек на то, как надо было действовать. А до чего расстраивал общий с Кучкиным сон! Они, безусловно, приняли некую информацию и переработали ее. Но насколько правдивой вышла картинка? Насколько верны были ощущения? Не крылось ли за этой системой образов нечто большее или вовсе совершенно иное?

И крылось ли что-то вообще?

Временами Шульте плакать был готов и выть от тоски.

Иногда – готов во всем признаться Кучкину и Рожнову.

Ни разу у него не получилось ни того, ни другого. Вероятно, он был чересчур организованным, чтобы позволять себе истерику, и слишком ответственным, чтоб обрушивать на людей такие откровения. Тем более на людей, которых сам лишил свободы выбора.

Но был ли выбор в принципе?

Явилась идиотка, несла ахинею, добивалась непонятно чего. Угрожала. Потом разочаровалась, нахамила и ушла. Так случается на Земле, сплошь и рядом. Только когда с двух сторон люди, это не называют «контактом с иным разумом». Хотя пропасть между разумами налицо.

Кто-то обещал, что вы поймете друг друга? Ха-ха. Черный юмор.

Деву больше не видели, во всяком случае, никто из тех, с кем работали Шульте и Кучкин, – они бы сразу почуяли «своего». То ли дама разочаровалась в людях, то ли целиком переключилась на косвенное воздействие. Прямые людские потери «лунной платформы» ограничились двумя специалистами. Помимо Аллена, перестал летать Рожнов. Запугивая, Дева показала ему страшную катастрофу, в которой он должен был погибнуть. Теперь инженер не покладая рук трудился на доводке лунного производственного комплекса и уже дважды спас его от большой беды, что называется, «в макете». Рожнова считали гением и чуть ли не провидцем, всячески оберегали, космос был для него закрыт.

Кучкина сначала хотели сделать козлом отпущения – из-за кувалды, – но вступился русский главный. Сказал, что тот вовсе не хулиган и самоуправец, а, напротив, рационализатор и народный умелец. Того же мнения держались европейцы и, как ни странно, американцы. Совместными усилиями трех ЦУПов космонавта отвоевали у службы безопасности, Кучкин закончил курсы переподготовки и снова летал. Выглядел он довольным – особенно когда при нем не пытались врать.

А Шульте – просто жил и работал дальше…

– Господа! – позвали из научного. – Простите, а где у нас спэйс хаммер?

– В тээм-четвертом ЗИПе, где еще! – отозвался Кучкин. – Или в «Осе» под креслом инженера. Берите американский, у него лучше баланс.

– Вранье! – крикнул Шульте. – Господин Кучкин просто жалеет свой артефакт. Берите русский. Он удобнее. Проверено.

«Самое важное – мы спасли платформу. Из-за Девы. Она нас вынудила. Достойный результат? Безусловно. Тогда отчего я так переживаю? Если бы еще не это треклятое чувство правды. Временами с ним просто невозможно жить. Зачем я врал Кучкину, будто оно поддается регулировке? Главное, нашел кому соврать!»