Времена года. Лето Кетцалькоатля

Она была богато, как новогодняя ёлка, украшена серебряными и золотыми гирляндами. С ушей свисали пудовые нефритовые серьги, а ноздря, на манер бычьего кольца, была проткнута чисто обглоданной костью ягуара.

Толик с изумлением разглядывал неописуемо величественного в своей первобытной мощи и невыразимо, до мелкой непроизвольной дрожи в коленях, ужасающего Змея.

Он усилием заставил себя отвёсти взгляд от демонического гостя. Тут же учуял идущий от невесты восхитительный запах земляничного мыла, улыбнулся во сне, и мать, не спускавшая с него глаз уже битый час, тоже посветлела лицом, смахнула набежавшую слезу.

Вспоминая историю с незавершённой женитьбой, он с грустью выдохнул…

На горизонте меж тем показалась прикорнувшая одним бочком на песчаном берегу баржа, приспособленная для приёма туристических теплоходов и, чуть поодаль, в двухстах от неё метрах – трёхэтажный бело-зелёный дебаркадер.

«Метеор» начал сбавлять ход, плавно опускаясь с крыльев на днище. Капитан включил сирену, отогнавшую за корму с полсотни галдящих, мечущих на головы зевак жидкие бомбы возмездия чаек и крачек, а Толик всё ещё продолжал улыбаться, вспоминая своё первое невинное предложение.

– «Интересно, а как бы на моём месте поступил дед?»

Он попытался мысленно представить себе деда в детском саду на карантине. Со спущенным до щиколотки чулком. Образ не вырисовывался.

Дед не был коммунистом, и насколько Толик помнил, никогда и не стремился им быть. Но патриот он был взаправдашний, причём больше патриот той России, которую знал ещё с царских времен и о которой иногда вспоминал за вечерним неторопливым чаем.

Его редкие рассказы о прадеде – начальнике железнодорожной станции, об интеллигентных, требовательных, но и доброжелательных учителях городской гимназии, куда он поступил в 1917-ом году, и о крестьянах, почтительно снимавших картузы, когда они, проходя мимо раскрытых в тёплые майские вечера окон дома, слышали звуки исполняемого матерью на рояле «Полонеза» Огинского, восхищали мальчика неимоверно.

Дед вырос и повзрослел, когда страна уже умылась кровью Первой мировой и Гражданской войн. Когда ведомая партией в неведомое светлое будущее молодёжь зачитывалась поэтом-трибуном Владимиром Маяковским, комсомольцем-добровольцем Николаем Островским и искренне верила в скорую победу пролетарской революции на всем земном шаре.

– «Единица – вздор,

единица – ноль,

один –

даже если

очень важный –

не подымет

простое

пятивершковое бревно,

тем более

дом пятиэтажный!»

Все, кто мало-мальски умел читать или хотя бы имел возможность слушать радио (разумеется, за исключением кровопийц-нэпманов и закостеневших в своем кулацком эгоизме зажиточных крестьян!) – все поголовно хотели стать Павками Корчагиными, сделать что-то для своей великой Родины, для партии и лично для глубокоуважаемого товарища Сталина.

– «Жизнь дается человеку один раз и прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое, чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире – борьбе за освобождение человечества!»

Никто не объяснял, от чего или от кого именно нужно было освобождать человечество. Вопрос решался чисто по понятиям партийных последователей Корчагина. А также идейных вдохновителей трудящихся всех стран. Понятия, в соответствии с законами диалектики и кадровой текучкой среди вдохновителей, не раз менялись.

Отправляемые на ПМЖ за тридевять земель в тридесятые сибирские и заполярные царства кулаки, равно, как и члены их семей, освобождённые от излишней собственности, ни малейшего сочувствия у рабоче-крестьянской молодёжи не вызывали.

Одетые в одинаковые гимнастёрки и толстовки, подстриженные под одну гребёнку, светящиеся единственно одобренным из всей палитры человеческих чувств энтузиазмом, юноши и девушки были заняты учёбой и строительством Магнитки, ДнепроГЭС, Турксиба, дорог, метро…

– Комсомольцы-добровольцы,

– Мы сильны нашей верною дружбой.

– Сквозь огонь мы пойдём, если нужно

– Открывать молодые пути.

– Комсомольцы-добровольцы,

– Надо верить, любить беззаветно,

– Видеть солнце порой предрассветной,

– Только так можно счастье найти!

Увидеть солнце перед рассветом удавалось отнюдь не всем.

Народу приходилось работать по шестнадцать часов в сутки, питаться тухлой селёдкой и мороженой картошкой, жить в сырых землянках, которые они сами же и выкапывали. Но ни холод, ни слякоть, ни изнурительный труд и нищенский паёк не помешали построить в стране в первую же пятилетку 35 производственных гигантов.

Гражданская война, военный коммунизм и последовавший за ним голодомор вначале 1921-1922 годов, а потом и 1932-1933, унесшие жизни десятков миллионов человек не смогли помешать пропаганде внедрить в сознание большинства идею, что все лишения – дело временное, преходящее. Главное, за что надо бороться – это установление Советской власти и строительство коммунизма во всём мире.

– «Даёшь Первую пятилетку в 4 года!»

Весь облик неизменно подтянутого деда, его привычки зачёсывать густые вьющиеся волосы назад a la Николай Островский и носить бородёнку a la «всесоюзный староста» Калинин, ходить в гимнастёрке, портянках и кирзовых сапогах круглый год и одеваться в торжественных случаях в военного же покроя китель и брюки-галифе – были данью временам его молодости.

Манера безапелляционно изъясняться на любые темы (кроме стоящих особняком охоты, искусства, садоводства и природы вообще) говорила о кремнёвом характере повидавшего за долгую жизнь виды человека.

А полное отторжение заграничных культуры и общественного устройства говорили о сталинском мобилизационном сознании, киянкой вколоченным на заре туманной юности в девственные беззащитные мозги.

– Нас враги со всех сторон окружили колючей проволокой. Как волчий выводок в бору флажками! – не уставая внушал домочадцам дед.

– Смерти я не боюсь! – неоднократно и пафосно признавался старик восхищённым внукам.

Наставлял глупышей: – А вам, если сопли жевать будете, американцы со спины ремней нарежут. Это уж будьте покорны!

Дед родился в семье начальника станции Лебедянь Рязанско-Уральской железной дороги в 1911-ом году и был третьим по старшинству сыном среди пяти детей.

Про Октябрьский переворот 1917-го года и спровоцированную им гражданскую войну знал не из газет. Но рассказывал об этих годах неохотно.

Толик только раз услышал краем уха, что, когда деду было десять, в Лебедяни останавливался невиданный доселе монстр – бронепоезд транспортной ЧК, едущий в Тамбов для подавления восстания.

Крестьяне чернозёмной зоны России поверили талантливому, властолюбивому, нахрапистому и циничному пропагандисту с псевдонимом «Ленин» и в первую половину 1918-го активно жгли имения помещиков и приходы попов, надеясь на скорое исполнение его обещания о передаче в собственность земли.