Времена года. Лето Кетцалькоатля

Как выяснилось уже через полгода после переворота, поговорка «обещать – не значит жениться!» пришла в наш обиход не откуда-нибудь, а прямиком из подобных политических сватаний.

Было торжественно объявлено о восстановлении сельских призывных пунктов и всеобщей мобилизации для пополнения рядов Красной Армии. Дезертиров и уклонистов вылавливали, укрывателей брали в заложники, активно недовольных расстреливали по приговору полевого суда. Суд частенько составляли два члена: командир отряда и политрук.

Крестьяне схоронились, кто где мог, по хуторам и заимкам, но тут большевики во всеуслышание объявили о приходе коммунизма. Пока только военного. Что означало насильственное изъятие «излишков продовольствия» у сельчан.

Усиленные красноармейцами пролетарские отряды так называемой «продразвёрстки» зверствовали по всем хлебным территориям России, где была установлена власть Советов.

Такого насилия не смог вынести даже привыкший к многовековой крепостной покорности русский мужик. Восстание вспыхнуло, как стог сена от прямого попадания молнии и продолжалось почти год в Тамбовской губернии.

Толиков дед видел, как в августе-сентябре 1920-го в сторону Чаплыгина шли эшелоны с испуганными молодыми красноармейцами. А потом, в следующем году, узнал, что восставших крестьян эти красноармейцы, сами бывшие крестьяне, не только вешали и расстреливали вместе с семьями, но ещё и травили ядовитыми химикатами, как тараканов, по окрестным лесам…

Культ физического здоровья, как часть воспитания полноценного советского патриота всячески приветствовался стариком.

Дед ежедневно делал получасовую зарядку, обливался по пояс холодной водой, пробегал зимой по десятку и более километров на лыжах. Он понуждал внуков выходить на заливной луг, сгибать в парад-алле перед недоуменными отдыхающими воображаемые бицепсы и залихватски орать на всю Волгу – «сссилааа!»

За дверью веранды у деда всегда стояла наготове деревянная щербатая дубина на случай выяснения отношений с окружившими Родину врагами.

Где-то на чердаке мирно полёживал, ожидая подходящего случая, дуэльный пистолет, подаренный ему двоюродным внучатым племянником брата писателя И.С.Тургенева. Бездетный дуэлянт всячески опекал подростка, прививал ему фамильную дворянскую любовь к охоте.

В ходу были пневматическое и мелкокалиберное ружья, из которых отстреливались ненавистные дрозды-дерябы, прилетающие полакомиться на дармовщинку ягодами ирги. А так же нарушители территориального суверенитета – окрестные коты, по убеждению старика уничтожавшие полезных птиц.

На котов на ночь выставлялся и привязывался метровой цепью к колу лисий капкан. В качестве приманки применялась щедро политая валерьянкой гнилушка.

Если кот попадал в капкан головой, то отмучивался быстро.

Если же лапой, то всю ночь был вынужден ходить по цепи кругом. Дед, обходивший сад утренним дозором, добивал его той самой щербатой дубиной. Кот исполнял недолгую, но весьма выразительную предсмертную пляску. Подёргавшись изрядно, испускал дух.

Дед брал кота за шиворот, вырывал в саду ямку, кидал тушку туда и сажал прямо над ней яблоньку или другое какое садовое деревце. Он даже перефразировал название фильма «На семи ветрах» в «На семи котах» и частенько таким манером поминал свой сад.

Расшифровку знали только свои. Соседи, соседки и дедовы гости к засекреченной информации доступа не имели. Военная тайна.

Главной ценностью у патриота в доме (не считая собак!), несомненно, были трофейные немецкие ружья «Хенель» и «Зауэр». Двустволки эти многозначительно висели скрещёнными в гостиной над диваном, вместе с кожаными ягдташами, патронташами и медными охотничьими горнами, свёрнутыми в тугое кольцо. Наподобие первых французских валторн.

Неподалёку, ближе к окну, распологалась репродукция картины «Охотники на привале» Василия Перова. Дед, когда рассказывал гостям охотничьи байки и газетные новости, выглядел, как крайний слева охотник с того полотна.

Однако, когда внуку исполнилось десять, старик убрал ружья со стены и запер их на замок в сундуке под полатями.

Всё дело в том, что Толик страдал лунатизмом.

Как-то раз, в один из ясных безоблачных вечеров мамина сестра Любочка дала им с Димкой, двоюродным братом, по пятачку на кино. Самой крупной медной советской монетой в то время оплачивался полный полуторачасовой сеанс художественного фильма.

Фильмы привозила из Калязина машина с весёлым шофёром и вечно поддатым киномехаником. Они расклеивали афиши на доске объявлений, развёртывали белый экран в клубе «домотдыха», устанавливали проектор. Народ пёр на сеанс плотными рядами, хрипя и нещадно толкаясь в дверях, как сазаны в протоках на нересте весной.

В тот вечер крутили румыно-французскую ленту «Даки».

Широко раскрыв глаза и затаив дыхание, братья смотрели, как маршировал на войну бравый римский легион. Ревели устрашающе медные буцины, мерно, в такт железной поступи когорт, отбивали ритм обтянутые телячьей кожей барабаны.

После сеанса у впечатлительного Толика весь вечер стояли перед глазами сцены децимации легионеров, состязания молодых даков, жертвоприношения Котизо и самоубийства вождя Децебала.

Ночью ему опять приснился огромный, увешанный массивными украшениями Змей, величаво восседающий на каменной трибуне травяной, огороженной с трёх сторон, площадки для игры в мяч. На голову Змея на сей раз был натянут аж по самые брови кожаный шлем древнеримского легата.

По площадке бегали потные смуглые люди в одних набедренных повязках. Они пытались головой, коленями, грудью и плечами закинуть в узкие кольца по бокам площадки каучуковый мяч.

Полная низкая луна торжественно-зловеще освещала священнодейство.

Коптили, слегка потрескивая в обманчивой тишине тропической ночи, факелы, совершенно лишние при такой яркой луне.

Тягучий воздух был напоен терпким запахом упавших стручков тамаринда и вечно гниющей на влажной суглинистой почве листвы.

Возле каждого факела стояла деревянная колода с воткнутым в неё макуауитлем. Сложив на рукоять меча обе руки, терпеливо дожидались начала церемонии татуированные с головы до пят, проткнутые насквозь костяшками где только можно, воины.

На вытянутых руках, коленопреклонённый, протягивал Змею обсидиановый кинжал жрец в роскошном головном уборе из длинных, изумрудного цвета, перьев священной птицы кетцаль…

Около полуночи, ведомый в неведомые дали Змеем в шлеме, тимпанами легионов и собственным взбудораженным воображением, Толик широко открыл глаза, пружинисто поднялся с дивана, уверенно снял с гвоздя дедов «Зауэр» и направился во двор.

Чутко спавший в сенях мамин старший брат, офицер КГБ дядь Лёва тут же привстал на локте, узнал по походке племянника и спросил, куда эт он такой собрался ни свет, ни заря? Толик не проронил ни слова.

Дядька сел на разложенном на полу матрасе, протёр глаза, вперился пристальным чекистским взором в зачарованного племяша.

Когда мальчишка приоткрыл дверь на веранду, и в сени мощным потоком хлынул сбивающий с панталыку гиперчувствительные организмы лунный свет, бдительный офицер вмиг углядел ружьё, стиснутое худыми мальчишечьими пальцами.