Время ангелов

Маркус попытался двинуться в темноте. Ему было необходимо знать, где Карел, дотронуться до него. Во тьме раздался голос Карела:

— Стой спокойно, а то еще уронишь что-нибудь. Через минуту я провожу тебя до двери.

— Не мучай меня так. Ты встретишься со мной завтра, хорошо?

— Пожалуйста, не пытайся больше увидеть меня, Маркус. Я тоже не принадлежу твоему миру. И только по какой-то метафизической ошибке мы вообще можем понимать друг друга.

— Карел, как ты можешь быть таким недобрым, поступать так не по-христиански.

— Подожди, подожди. Мне кажется, мы не должны опускаться до такого уровня.

— Но ты же не перестал верить в Бога, правда, Карел? По крайней мере это…

— Надеюсь, ты понимаешь, в таком возрасте ни один разумный человек по-настоящему не верит в Бога. Мне сказали, что ты пишешь книгу об этом.

— Но это же неправда, Карел, все, что говорят о тебе?..

— Я не знаю, что обо мне болтают.

— Что ты больше не веришь, но продолжаешь…

— Если нет Бога, тем более нужен священник.

— Но, Карел, это было бы несправедливо, ужасно.

— Если там никого нет, никто не станет возражать.

— Ты шутишь. Все это — часть пытки… Да еще свет погас… Карел, я просто ничего не понимаю. О тебе говорят такие странные вещи. Если ты потерял свою веру, ты безусловно… Но нет, ты просто смеешься надо мной.

— Думаю, ты веришь в Бога, Маркус. Ты, несомненно, веришь в возможность богохульства.

— Но ты, конечно, должен…

— Подожди. Никакой суд, о котором ты мечтаешь, не волнует меня. А сейчас я провожу тебя.

— Я не верю ни слову из того, что ты сказал.

— Тем больше для тебя оснований уйти.

— Нет, нет, нет!

Маркус физически ощутил суматоху вокруг себя, как будто бы тьма кипела и бурлила. Он зашатался, больше не в состоянии сохранять равновесие после столь долгой слепоты.

— Карел, где ты? Прости, но я должен прикоснуться к тебе хоть на мгновение. Дай мне, пожалуйста, руку. Я здесь. Я протягиваю руку.

Маркус шагнул вперед во тьме, вытянув перед собой руку. Он коснулся чего-то холодного и мясистого, двинувшегося ему навстречу, он сжал это и затем издал громкий крик. Что-то тяжело упало на пол. Подол сутаны, чуть задев, проскользнул мимо, и Карел рассмеялся.

— Что это? — бессвязно пробормотал Маркус.

— Просто морковь. Плоть от плоти моей.

— Думаю, мне лучше уйти, — сказал Маркус.

— Хорошо. Вот сюда.

Твердая рука легла сзади на его плечо и подтолкнула.

Когда Маркус оказался на лестничной площадке, ему в голову пришла смутная мысль, что он мог бы выкрикнуть имя Элизабет. Но темнота пугала его. Крик в этом кромешном мраке был бы ужасен. Он спустился по ступеням и покорно стоял, пока открывали дверь. В пропитанном туманом воздухе показался холодный круг пространства.

— Я приду завтра, — сказал он и обнаружил, что говорит шепотом.

— Нет. До свидания.

Легкий толчок выпихнул его за дверь. Маркус сделал шаг-другой по обледеневшему тротуару и услышал, как за ним заперли на засов дверь. Ноги его подкосились, и он медленно упал на колени, а затем сел на тротуар. И пока сидел так, он увидел, что в доме зажглись все огни.

Глава 8

— Извините меня, это Антея. Антея Барлоу из пастората. Вы помните меня? Мне бы хотелось узнать…

— Я помню вас, миссис Барлоу. Если вам нужен священник, боюсь, вам опять не повезло. Он не принимает посетителей.

— О Боже. Видите ли, мне действительно…

— Извините.

Пэтти чувствовала себя совершенно несчастной. Ей не нравилось в Лондоне. Туман и одиночество ужасно ее угнетали. Она наконец-то нашла дорогу в магазины, но это была слишком долгая и утомительная прогулка, а возвращаясь через строительную площадку, она всегда нервничала. Однажды она увидела человека, стоявшего совершенно неподвижно у тротуара, и поняла, что не может заставить себя пройти мимо него. Через секунду-другую она узнала в нем Лео Пешкова. Он внезапно засмеялся и скрылся в тумане, подскакивая и размахивая руками. Молодой человек был ей неприятен, и инцидент напугал ее.

Одновременно ей становилось все труднее выполнять роль привратника. В старом приходе люди понимали странности Карела. Здесь же она часто не знала, что сказать. Карел велел ей всех отсылать. Эти усилия выматывали ее. Так как Карел приказал в ее отсутствие дверь не открывать, то она часто, возвращаясь домой из магазинов, находила несколько человек, с надеждой ожидающих у входа. Маркус Фишер продолжал звонить, и миссис Барлоу заходила каждый день. Были и другие посетители, в том числе член какого-то комитета, не принимавший «нет» в ответ, особенно после того, как ему уже трижды отказали. Тем не менее Пэтти не жаловалась.

Опасения Пэтти за Карела, так и не ставшие чем-то ясным или определенным, все усиливались. В том приходе он находился под защитой привычки, был «этим странным священником», и люди даже гордились его причудами. Здесь же он казался более встревоженным и совершенно незащищенным. Огромный, как исполин, он выделялся на фоне всего окружения, словно обитатель иного измерения. Он едва ли вообще присутствовал в доме священника. И, охраняя его дверь, Пэтти иногда думала, что она заслоняет собой создание, на которое тотчас же напали бы охваченные ужасом заурядные люди, которые звонили у дверей. Узнай они о его существовании, они сокрушили бы все окружающее, но появление Карела могло, возможно, наоборот, и усмирить его врагов.

Пэтти понимала абсурдность этих мыслей. Но так как она сама не была защищена от постоянной враждебности внешнего мира, то она не могла защитить и его. Угрозой было проникнуто буквально все в доме. Она тоже в свое время прошла через страх перед ним. Он человек настроения и часто был резок с ней. К примеру, он ужасно рассердился на нее за то, что она не закрыла дверь угольного подвала и дала возможность проникнуть в дом Маркусу Фишеру, который в памяти Пэтти остался огромным негром. Карел отругал ее, после чего встряхнул и оттолкнул от себя. Потом Пэтти долго плакала из-за этого в своей комнате. Она чувствовала себя отвергнутой, будто все ее существо внушало ему отвращение. И правда, она еще ни разу не мылась в ванне с тех пор, как переехала в новый дом. В ванной, находившейся в неотапливаемой части дома, было очень холодно.

Пэтти продолжала предаваться мечтам о том, чтобы уйти и начать жизнь сначала. Но ее мечты были несерьезными. Они мелькали, как едва освещенные кадры комиксов, играя успокаивающую роль, когда Пэтти убирала дом. Рассказы Юджина Пешкова о своей жизни в различных лагерях добавили много нового к этим иллюзорным картинам. Пэтти представляла себя самоотверженным работником, занимающимся улучшением бытовых условий, и жизнь ее, посвященная страждущим, обретала смысл. Она должна была действовать анонимно, но обратила бы анонимность своей славы в свой венец. Она, конечно, приняла во внимание довольно циничное замечание о самодовольстве социальных работников. Должен ли человек, помогая страждущим, страдать сам? Истинно добрый человек поступал бы так непроизвольно, как Иисус Христос. Юджин сказал, что для этого нужно быть святым. Что ж, Пэтти могла бы стать святой. Как она могла узнать, не святая ли она, если никогда и не пыталась? А может, все эти мечты исходили от желания счастья, счастья, не омраченного чувством вины? Это приводило ее в замешательство.