Время бросать камни
Шрифт:
Позже, все тревожимый мрачными впечатлениями переписи, зрелищем крайней нищеты, распада личности, он решил написать статью «Жертвы статистики». Начал ее с описания, как собрали счетчиков в думе, как он оказался в группе у Л. Н. Толстого и как утром пришли к нему в дом. Но, написав две страницы, отложил рукопись, а потом не вернулся к ней. Только эти первые два листочка начала статьи и остались в архиве писателя.
В столице после цареубийства все было насыщено гнетущими, темными предчувствиями. Суды, аресты, ссылки стали чуть ли не обыденным явлением. Обывателя держали в страхе, укрепляя его в мыслях, что все зло исходит от смутьянов и ненавистников царя. Закручивался пресс цензуры над демократическими журналами. Достаточно было одного неосторожного слова, чтобы автора сослали на житье в более или менее отдаленное место.
«Володя пишет немного резко по некоторым вопросам, а письма часто теряются на почте — из чего может выйти пренеприятная для него история. За одно слово можно много беды понести».
Монархисты в своем рвении защиты престола шли далеко.
В редакции «Русских ведомостей» Мамин просматривал гранки своего очередного путевого письма, готовя его для печати, выискивая ошибки наборщика. Василий Михайлович Соболевский, редактор, наклонившись через плечо Мамина, взглянул на узкие бумажные полоски.
— Вы из краев царствующего на Урале Демидова, — сказал Василий Михайлович. — На досуге прочитайте-ка эти листочки сочинения Михаила Евграфовича. Тут и о вашем Демидове есть язвительные строчки. Князь Сампантре — ваш светлейший Сан-Донато. Оказал крупную денежную помощь монархистским дружинникам.
Дмитрий Наркисович уже слышал, правда мельком, о таинственной «Священной дружине».
Верноподданные монархисты из высших кругов, яростно защищавшие трон, создали организацию «Священная дружина». Замышлялись политические убийства не только в России, но и за границей. Возглавлял ее, конечно, скрытно от общества, сам министр Двора и начальник царской охраны граф Воронцов-Дашков. Поддерживали «Священную дружину» крупными денежными взносами богатейшие магнаты. Чуть ли не самый щедрый дар последовал от скупого в тратах на улучшение жизни рабочих, закрывавшего школы и больницы на своих заводах, о чем писал Мамин в путевых заметках «От Урала до Москвы», П. П. Демидова.
Салтыков-Щедрин в третьем письме своего большого политического цикла «Писем к тетеньке» весьма и весьма прозрачно намекнул на существование зловещей «Священной дружины», раскрыл ее цели в борьбе со всеми инакомыслящими. Дерзкое сочинение, запрещенное жесткой рукой Александра III, вопреки монаршей воле все же появилось в заграничных изданиях, а оттуда, в оттисках, попало к читателям в Россию.
Это нелегальное будоражащее сочинение Салтыкова-Щедрина и держал в руках Дмитрий Наркисович.
Его поразила гражданская смелость писателя, не побоявшегося разоблачить «Священную дружину», не беспокоясь о личной судьбе своего редакторского дела. Как метко снова разило перо сатирика своих политических врагов! С каким ядовитым сарказмом преследовал он душителей свободной мысли! Дмитрий Наркисович проникся еще большим уважением к бесстрашному редактору «Отечественных записок», такому последовательному в защите своих убеждений, так смело выступающему против врагов.
Разве это не пример истинной гражданской доблести всем русским литераторам?
Печатание очерков «От Урала до Москвы» в газете «Русские ведомости» завершилось в середине февраля 1882 года.
К этому времени решилась судьба рассказа «Старатели», принятого в «Русской мысли». Скабичевский сообщил, что очерк «На рубеже Азии» набирается для мартовской книжки журнала «Устои», редакция журнала «Дело» известила, что ею приняты два рассказа «Все мы хлеб едим…» и «В камнях».
Именно в эти журналы резко выраженного демократического направления, где появлялись произведения самых уважаемых писателей, живущих интересами народной жизни, и где в условиях строжайшей цензуры прорывалась русская передовая мысль, стремился Мамин. Гонимые официальной властью, подвергающиеся постоянным цензурным опалам, они были наиболее почитаемые среди передовой интеллигенции. Яркие огни в сумерках повседневной жизни. Связывал свою литературную судьбу Мамин и еще с двумя журналами, для которых готовил рассказы, — с «Вестником Европы» и особенно с «Отечественными записками».
«Милая мама, — писал сын Анне Семеновне в феврале 1882 года, — ты можешь себе представить мою радость. Десять лет самого настойчивого и упорного труда начинают освещаться первыми лучами успеха, который дорог именно в настоящую минуту по многим причинам. Целый вечер я провел, как в лихорадке, и едва в состоянии был заснуть. Мы долго и много говорили с Марьей Якимовной и жалели только об одном, что нет бедного папы, который порадовался
бы нашей общей радостью…Хорошо помню, как я приехал в Москву с одними надеждами в карманах и с благочестивым желанием честно трудиться, всего прошло каких-нибудь полгода, и декорации переменились, и даже редакция «Дела» выражает скромную надежду иметь меня своим сотрудником и далее. Да, глупая штука счастье: то не имеешь лишнего двугривенного на обед, то валятся сотни рублей».
16 марта 1882 года стало для Дмитрия Наркисовича памятным днем. Он раскрыл только что полученную третью книжку журнала «Дело» и увидел напечатанным свой рассказ «В камнях», впервые подписанный псевдонимом: Д. Сибиряк.
Дмитрий Наркисович осторожно положил журнал на стол перед Марьей Якимовной.
— Исполнилось… Говорят, что у каждого человека бывает пора собирать камни и время бросать их. — Голос его дрогнул. — Кажется, ко мне пришла пора бросать камни. — Он задумался. — Золотой заветной моей мечтой было посвятить себя честной работе, приносящей пользу людям. Я всегда думал, с того еще времени, когда только-только начинал писать, что жить надо так, как велит нам наша совесть, наш долг, наша любовь к людям и самое горячее сочувствие к человеческим страданиям. Говорил себе, что буду идти этим путем. Готов был даже клятву дать… Часто слышишь — черные люди, серый народ, — продолжал он дальше горячую речь. — А его почти девяносто миллионов — подавляющее большинство населения. Ему, черному люду, мы обязаны многим — он создавал язык, историю. Мы все в большом долгу перед ним. Литература должна принадлежать народу — это мое твердое убеждение. Порой ему складывают сладкие песни и посвящают сказки. Надо же не бояться и суровой правды, показывать не только красоту натуры русского человека, но и все темное, принижающее его, раскрывать все ужасающие обстоятельства его жизни. Так что я в лагере тех, кто посвящает себя народной жизни. Спустя несколько дней, сообщая матери о появлении в журнале рассказа, Дмитрий Наркисович делился с нею, что исполнилась наконец его давно желанная мечта. «Я глубоко счастлив этим первым успехом», — признавался он.
Демократизм, обращение к народной жизни отличало и несовершенные рассказы Мамина студенческой поры. Прошли годы учения, годы накопления сил. Он приобрел уверенный писательский голос, заявляя о себе первыми публикациями в демократических журналах как о писателе народного направления.
Журнал «Дело» — заметная трибуна. В разное время в этом журнале сотрудничали Г. Успенский, Ф. Решетников, В. Слепцов, П. Засодимский. С его страниц слышались голоса Писарева, Шелгунова, Ткачева, увлекавшие своими идеями молодые поколения. Известный своим устойчивым демократическим направлением, он первым открывал дорогу уральским рассказам нового автора — Д. Сибиряка. Само по себе печатание в «Деле» уже было писательской победой. Она не оказывалась случайной. С «Делом» у Мамина устанавливались прочные отношения.
Рассказ «В камнях» — о путешествии автора поздней осенью на полубарке, груженной штыковой медью, от пристани Межевая Утка до пристани Кыновский завод. Он был написан Маминым в три дня, в промежутке между работой над письмами «От Урала до Москвы» и другими вещами. Давно выношенный, давно написанный в воображении, он лег на бумагу почти без помарок. Так ярки были юношеские воспоминания о плаваниях по Чусовой.
Хотя сам Мамин был вроде и невысокого мнения о рассказе, о чем можно предположить по его письму к матери, считал его, скорее, лепетом литературного ребенка, имея в виду вынашиваемые им замыслы больших романов, но это, скорее, пожалуй, шло от молодого задора, уверенности в своих силах — еще и не то могу!
Все события в этом рассказе развертываются в коротком семидесятиверстном путешествии со сплавщиками, плывущими в Левшино по Каме. Тут появились выписанные рукой большого художника первые герои Мамина из самых низов рабочей жизни, люди трудовых профессий. С них начиналась его многолюдная галерея героев Горного Урала.
Вот колоритная фигура сплавщика Окини:
«Ему на вид лет шестьдесят, но он выглядит молодцом. Кафтан из толстого серого сукна ловко сидит на его широких плечах; из-под кафтана выбивается ворот пестрядинной рубахи, плотно охватывая его могучую бронзовую шею, испещренную целой сетью глубоких морщин, точно она растрескалась под действием солнечного жара и непогоды… Широкое лицо Окини, обрамленное небольшой русой бородкой, выглядит добродушно, и по его широким губам бродит неизменная улыбка. Из-за белых чистых зубов Окини так и сыплются бесконечные шуточки, прибауточки, пословицы и присказки».