Время «Ч», или Хроника сбитого предпринимателя
Шрифт:
— Что, можно начинать? — Подбегая, спросил старший прапорщик.
— Да, — вздохнув, подтвердил СанСаныч. — Можно.
— Это мы щас, вмиг. Та-ак, взвод, кончай перекур, — привычно прикрикнул он. Солдаты встрепенулись. — Вы, четверо… Да-да, ты, ты и вы оба, лезьте на машину. Остальные встали в цепочку, парами. С боков каждую «сигару» берём. По шесть человек на место… Осторожно берём, не толкаться, не торопиться… на ноги не ронять. Не то, больно будет. Так, начали!..
Не начали, а приступили…
Тц!..
Разгружали… целый день! весь вечер! и только в девятом часу вечера закончили выгрузку. Все валились с ног. Все были мокрые от пота, и грязные, как черти. Это только до входа в бомбоубежище можно было коллективно, как муравьи, что-то там нести. А потом, — вход же узкий! Плечами,
— Ну что, закусили, нет? — поинтересовался СанСаныч у солдат. — Всем досталось?
— О, отлично! Всем!..
— Спасибо!.. Молоко вкусное… Так бы каждый день!..
— Работать? — в тон, подыграл старший прапорщик.
— Нет, не работать, — весело рассмеялись солдаты, уточнили. — Кормили бы так…
— Так же бы — булочки! конфеты! такие же сигареты!..
— А нас в части ещё и «расход» ждёт!..
— Ууу!..
— Ну всё, мы уже домой, да? — заторопился старший прапорщик. — У нас вечерняя поверка скоро и отбой.
— Да, всё! Спасибо вам!
— Не за что, — великодушно ответили бойцы. — Наелись…
— Когда надо, вы именно наш взвод вызывайте. Как штык, мы!
— Ладно-ладно, — пообещал СанСаныч. — Именно вас.
Отсветы благостных душевных состояний блуждали на ходу засыпающих солдатских лицах: закончили наконец! устали! наелись! и курево есть! скорее бы спать!..
И СанСаныч с прапорщиком — здоровые мужики — валились с ног. Тоже думали, скорее бы в койку.
Бренча бутылками, ящик с водкой с трудом взгромоздили с начала на подножку кабины ЗИЛа, сил, поднять сразу, выше, уже не было, потом и в кабину втолкнули под ноги прапорщику. Вид у старшего прапорщика теперь был не такой уж и бравый. Он тяжело ещё дышал, из-под криво — кокардой набок, сидящей фуражки выглядывали мокрые, взъерошенные волосы, ворот гимнастёрки от пота потемнел, был широко расстёгнут… глаза ввалились, но лицо было розовое, не сказать румяное. Прапорщик с удовольствием, по мужски, ответно хлопнул ладонью на прощальное сильное рукопожатие СанСаныча, стиснул пальцы, и разулыбался, почувствовав в своей руке… деньги.
— А это вам, — глядя в глаза прапорщику, сказал СанСаныч. — Выручили. Спасибо, командир.
— Не за что, — криво улыбаясь, отмахнулся военный. — Это вам спасибо. — И стесняясь, сунув деньги в карман, пояснил. — А то ведь уже четыре месяца, как нам зарплату не платят. Ага! Домой, жене — стыдно сказать! — только продукты кое-какие из пайковых приношу, и всё. Да! — подтвердил он, видя удивление и непонимание в газах СанСаныча. — Выручили, считай, просто. Спасибо!
— Да ладно вам, — вновь расстроился СанСаныч, видя явную несправедливость к военным. — Это вы меня выручили. Поздно уже, езжайте отдыхать. Солдат-то хоть сегодня пожалейте, не гоняйте там по тревоге.
— Что вы, нет, конечно. Совсем шланги. Куда их гонять. Ну ладно, мы поехали, — кивнул водителю. — Заводи.
— Подполковнику привет.
— Обязательно передам. Он ждёт… — подумал и уточнил. — Должен ждать… В общем, если что — звоните.
— Ладно, позвоним. Спасибо.
— Ну, добро! Мы поехали… Вихров, трогай!
Машины, довольно урча, прощально покачивая своими шаткими брезентовыми тентами, будто кибитки бродячих цыган, выехали со двора.
— Всё, Людмила Николаевна, — с горечью, глядя на отъезжающие машины, как отчитывая, зло и жёстко произнёс гендиректор. — Запоминаем раз и навсегда: никогда больше, нигде, и ни в каком качестве мы не используем солдат… Мы! — делая на этом ударение. — Ты поняла?
— Поняла, — испуганно сжалась Людмила Николаевна. — Но тут же ситуация была… такая…
— Я понимаю, что ситуация, — всё ещё злясь, жёстко перебил СанСаныч. — Мы договорились? Договорились?!
— Конечно! Только я тут причём? Им не платят,
другим не платят, нигде не платят — мы-то с вами тут причём? Мы же не правительство, не депутаты какие…— Вот и плохо.
— А что плохо? — изумилась Людмила Николаевна. И рассмеявшись, вдруг предложила. — Ну давайте, мы вас в депутаты выдвинем, СанСаныч, а! Вы ж, не пойдёте.
— Да, не пойду.
— Ну вот…
— Я на своём месте хочу хорошо работу делать. Понимаешь? И каждый так должен. И правительство, и депутаты. Перестройка же, Люда! Перестройка!
— Ну, мы и перестраиваемся! Никто пока, слава Богу, сильно не мешает. Смотрите, сегодня, и склад нашли, и дело большое сделали, и ребят накормили. И не нужно самобичеванием заниматься. Мы очень хорошо работаем. Очень! Другие пусть так… И всё-всё, — видя, что он как-то хочет возразить, останавливает его. — Всё-всё, СанСаныч, заканчиваем дискутировать. Сейчас же едем к нам ужинать, Лёша и Таня уже давно ждут, я звонила. — Потянула к машине. — Бедненький, наш, устал сильно, да? Я же вижу. Как заправский грузчик тяжести таскал.
— Как заправский, говоришь? — усмехнулся гендиректор. — Ну ладно, едем. — Глубоко вздохнул. — Пожалуй, действительно устал.
— Ну так… Шутка ли, почти сорок тонн разгрузили.
— Тридцать шесть, — поправил гендиректор.
— Я ж говорю, не десять!
— Ох, ты лиса!
— Я не лиса, СанСаныч, я заботливая женщина.
— Люда, ты — юрист, а не женщина. Понятно?
— Ну ничего себе! — притворно ужаснулась Людмила Николаевна. — Я, уже, оказывается, и не женщина здесь. Вот это новость!
— Да вот! Ты — юрист. Товарищ по работе.
— Ах, даже так, — товарищ! Ну-ну!.. Ладно, пусть так. Но товарищ-юрист я, для вас, только в рабочее время. А не в рабочее, я — просто женщина. Смотрите, видите? — кокетливо показывая себя, закружилась на месте. — Сейчас, как раз не рабочее время.
— Ты не женщина, ты — хулиганка.
— Вот, это другое дело, это мне больше нравится, — сказала она, прижимаясь к нему плечом. — Едем скорее.
А он, управляя автомашиной, в это время с сожалением думал о том, что всё у него удалось сегодня, кроме одного: пришлось всё же отменить встречу с Леночкой. Позавчера только об этом в очередной раз договорились. Она и ключи от квартиры у подруги снова взяла. Ожидала встречи, волнуясь и переживая, как и он тоже. СанСаныч успел, конечно, созвониться, успел предупредить, но расслышал в её голосе приятную для себя нотку горечи, и сожалел сам. Встречи с Леной, Еленой-Желанной, как он называл её в минуты близости, становились всё более сильной и необходимой для него потребностью. Оба тянулись друг к другу, как к единственно главному источнику тепла, любви и наслаждения, каждый, по сути, этим источником и являясь. Зная это, чувствуя, несли это состояние друг другу, волнуясь и торопясь, радуясь, и доставляя наслаждение. За те, короткие часы, которые они бывали вместе, старались как можно больше дать друг другу ласки, тепла, нежности. Они, оба, утоляли голод всеразрастающейся любви, не замечая, не отдавая в этом отчёта, радовались и страшились порой своей страсти… и не могли утолить, скорее уж наоборот. Чувства росли, заполняя всё для них свободное пространство.
До встречи они, каждый, имея семьи, не получали, оказывается, той всесжигающей, ураганной, физической страсти от общения с супругами. Случайно познакомившись, найдя друг друга, тянулись теперь и физически, и духовно.
Вскочив перед ним на постели на колени, в одной коротенькой облегающей комбинации или без неё, она, вдруг, — девчонка-девчонкой! — миниатюрная, соблазнительная, — начинала рассказывать какую-нибудь смешную институтскую историю, как, «…Представляешь, Санечка, один мой студент, комплимент мне такой смешной сказал…» Или, «как…» другое, что-нибудь в таком же роде. Торопилась выговориться, рассказать ему, поделиться. Они весело и счастливо смеялись… Потом она, будто опомнившись, легко наклонялась к нему, и нежно-нежно целовала его в губы, шепча: «Санечка мой, любимый! Никому тебя не отдам!» Либо опускалась рядом, и затихала — совсем ненадолго, переполненная любви и нежности к нему, своему любимому. Принималась целовать его лицо, шею, плечи, грудь, живот… всего.