Время, чтобы вспомнить все
Шрифт:
В 1930 и 1931 годах стала появляться новая обедневшая аристократия. В ее числе оказались те мужчины — и их семьи, — которые заработали деньги на бирже или благодаря процветанию страны в последние пять лет. Это были скороспелые аристократы, состояние которых зиждилось на недавно заработанных деньгах. Однако они, тратя деньги, ринулись копировать привычки к тратам (но не привычку к бережливости) семей, в которых богатство переходило из поколения в поколение столько лет, что эти нувориши легко бы сбились со счета. Более того, нувориши конца двадцатых годов настолько быстро приобщились к атрибутам богатства, а по возможности, и к компании издавна богатых людей, что тут же научились это богатство растрачивать, если и не так изящно, то по крайней мере не менее отважно, чем этому за долгие годы выучились старые богачи аристократы. А когда
Джо Чапин не настолько обеднел, чтобы это вынудило его голосовать за демократа, а неизгладимое впечатление, оставленное теперешним кандидатом во времена, когда он был еще студентом Гарварда, послужило ему дополнительным поводом остаться республиканцем. Джо Чапин считал неприемлемым, да и нежелательным, разъезжать по своему округу и по всему штату и рассказывать избирателям, что когда-то на вечеринках в Нью-Йорке Франклин Д. Рузвельт произвел на него неприятное впечатление. За такие речи Национальный комитет Демократической партии заплатил бы ему с превеликой радостью. Но Джо выражал свое мнение в клубе «Гиббсвилль» и разных других местах, а так как проигрыш привносит в образ аристократа своеобразную привлекательность и поскольку о Джо Чапине сложилось хорошее мнение, его поддержка мистера Гувера не нанесла ему лично никакого ущерба. Более того, в последующие годы, когда он заявил, что неизменная преданность партии делает людям честь, эта поддержка оказалась весьма ценной. И ему не пришлось впоследствии извиняться и делать банальное признание в том, что он «действительно голосовал за Франклина Д. Рузвельта в 1932-м, но одного раза было более чем достаточно».
Артур Мак-Генри признался ему, что до самой последней минуты — даже войдя уже в кабинку для голосования — он не был уверен, что не проголосует за демократа. «Но потом я вспомнил о своих друзьях и сделал то, что следовало», — сказал он. Таких людей, как Джо и Артур, в штате Пенсильвания оказалось достаточно для того, чтобы штат проголосовал за мистера Гувера, но по всей стране их было существенно меньше, и Майк Слэттери и тысячи людей вроде него, приглядевшись внимательно к результатам голосования, поняли, что дел у них теперь будет невпроворот. Для Майка контрольным должен был стать 1934-й — год избрания губернатора Пенсильвании и избрания сенатора в американский конгресс.
— Дайте ему приличную веревку, и он повесится, — сказала Пег Слэттери о новом президенте.
— Ты так думаешь? — сказал Майк. — Ты, Пег, не слушаешь его выступлений по радио, а тебе стоило бы их послушать. Знание оппозиции в нашей гнусной профессии первое дело. Разберись в том, что представляет собой оппозиция, и, вооружившись тем, что узнал, иди в наступление. Три вещи свалили Гувера: Депрессия, человек, которого выбрали в президенты, и сам Гувер. Молись Деве Марии, чтобы к 1936 году вся страна не подпала под его чары.
— А вы выдвиньте Грэма Мак-Нами [40] , — сказала Пег.
— Забавная идея, и гораздо более реальная, чем ты думаешь. Будем молиться, чтобы он не влез в нашу губернаторскую и сенатскую кампании 34-го года. А этого, поверь мне, не избежать. Рузвельт хочет заполучить Пенсильванию. Если он хочет снова выиграть, ему нужна Пенсильвания.
— Снова выиграть? Майк, он только что въехал в Белый дом!
— И теперь его оттуда выдворить можно будет только динамитом. Ты думаешь, этот парень удовлетворится одним сроком? Какую он провернул кампанию? А это хвастовство его родней? Он выдвинет себя в 36-м и устроит за наш штат такую драку, какой ты в своей жизни не видела. У нас не было губернатора-демократа с 1890 года, и если бы этот Джил не ратовал за «сухой закон», мы бы и тогда выиграли, но это был 1890 год. А это будет 1934-й, и не найдется столько приверженцев «сухого закона», которые смогут хоть на что-то повлиять. Мы будем сражаться за должности губернатора и сенатора не с парнем, которого выдвинут наши демократы. Мы будем сражаться с парнем, которого только что выбрали в президенты.
40
Мак-Нами,
Грэм (1888–1942) — один из самых популярных в свое время американских радиорепортеров.В доме номер 10 на Северной Фредерик тоже шла беседа о политике.
— Знатный парад устроил наш дружок, — сказал Джо.
— Какой еще дружок? И какой парад?
— Разве ты не знаешь? Наш дружок, друг простых людей. Гарвардский сноб.
— Ну конечно, знаю, — сказала Эдит. — А какой парад?
— Ты ничего не знаешь о параде? Парад НИРА [41] , с Синим орлом [42] . И какие же они все дураки. Каждый день беру в руки газету, и если не нахожу в ней каких-нибудь новых социалистических происков, не верю своим глазам. Артур считает, что НИРА, возможно, противоречит Конституции, и тем не менее к кое-каким диким махинациям нашего друга относится с симпатией. Я не знаю, противоречит это Конституции или нет, я в это еще не вникал, но абсолютно уверен, что это диктаторство.
41
НИРА, или Акт национального индустриального возрождения, — американский законодательный акт, принятый с целью восстановления экономики и наделивший президента США властью управлять экономикой и давать разрешение на создание монополий.
42
Синий орел — эмблема, которой в США пользовались компании, демонстрировавшие свою поддержку акту НИРА.
— Но если он диктаторский, разве это не противоречит Конституции?
— Этот вопрос решит уже суд, и случится это не скоро.
— А когда он уйдет?
— Когда люди опомнятся и проголосуют против него, в 1936 году.
— Сколько же тебе тогда будет лет? Дай-ка подсчитать, — сказала Эдит.
— В 1936 году мне будет пятьдесят четыре.
— В 1934-м мы…
— Да, в этом году мы пойдем выбирать губернатора. И вице-губернатора.
— Ты собираешься баллотироваться? Ты все еще планируешь это? — спросила Эдит.
— Кинусь со всех ног, — сказал Джо. — Да, подходящее выражение, если учесть состояние моих ног, или, вернее, одной ноги. Я испытываю к нашему «другу» такие сильные чувства, что просто обязанбаллотироваться. Теперь это уже не только дело чести. Я чувствую в самом своем нутре, что это дело моей совести. И, как ни высокопарно это звучит, так оно и есть. Я должен сделать все возможное, чтобы уменьшить срок его пребывания в Белом доме. Я начну кампанию и потрачу столько денег, сколько смогу себе позволить, не ставя под угрозу ваше финансовое положение. Я отдам этому делу все свои силы. Именно так и надо. Ты ведь знаешь: физическое состояние нашего «друга» еще хуже моего, намного хуже. Я могу ходить. Он не может.
— Да, ты мне говорил об этом, — сказала Эдит.
— Между нами поразительное сходство. Во-первых, его прошлое не сильно отличается от моего, хотя он и пытается угробить таких, как мы с тобой. Во-вторых… это, правда, не сходство, но мы с ним были немного знакомы, и я его недолюбливал, а сходство в том, что он меня тоже недолюбливал. А в-третьих, помнишь, я сказал тебе, как он станет баллотироваться в вице-президенты без всякого политического опыта?
— Да, помню.
— И еще сходство в наших увечьях. Мое, правда, далеко не такое серьезное, как его. Он заболел полиомиелитом, и его парализовало, а я сломал ногу. По-моему, это поразительно. Возможно, для этого есть более подходящее слово, чем «поразительно», но и оно тоже сойдет.
— И Артур, конечно, считает, что ты внешне немного похож на него.
— Артур также считал, что я похож на Вудро Уильсона. Артур хочет, чтобы я стал демократом, тогда и он сможет стать демократом.
— Не думаю, что он это говорит всерьез, — сказала Эдит.
— И я не думаю, но эти разговоры меня раздражают, — сказал Джо. — Кстати, он рассказал мне нечто забавное. На прошлой неделе во «Втором четверге» они единогласно решили больше не провозглашать тост за президента Соединенных Штатов.
— Что ж, ничуть не удивительно, — сказала Эдит.
Джо улыбнулся.
— Они даже не стали дожидаться зимы. Генри Лобэк опросил членов клуба, и все согласились.
— И он не позвонил тебе? — спросила Эдит.