Время для жизни 2
Шрифт:
Лап то бу ди дубудай, лап то бу ди дубудай…
Лап то бу ди дубуда дай, лай лай лай лалалалалала.
А Варенька уже, как будто подтверждая слова Верейкиса о свежем весеннем ветре, зябко жалась в свой красивый плащик, и приподнимала воротничок. И Калошин авторитетно вещал о важности голосовых связок для певца, о хрупкости здоровья эстрадных работников.
Верейкис — поплыл!
— Ну что вы, товарищи! Давайте пройдем ко мне в кабинет и поговорим. Время у меня…, - посмотрел он на наручные часы, —
«Вот как «медовые» ловушки-то действуют! Слаб оказался против Вареньки наш комиссар! Хотя, а сам ты — не слаб? И-э-э-х… приходиться признать — слаб!».
— Хотя… товарищи. Учреждение наше все же — режимное…, - попытался прийти в себя Верейкис.
— Товарищ комиссар! — улыбнулся Калошин, — Вы же слышали, где мы работаем? Коллектив приписан к ДК «Сибкомбайн». А там, на заводе, знаете ли, есть такие цеха… Хотя… не буду продолжать. По понятным причинам, да? Так вот… работать нам приходилось и в цехах — для больших скоплений рабочих. То есть — подписки у нас у всех есть. Да вы можете и в округ позвонить — там нас хорошо знают! И Кравченко, и Долгий…
Кто такие Кравченко и Долгий, Косов — понятия не имел, но Верейкису эти фамилии были явно известны, что и растопило последние сомнения в комиссаре.
— Тогда не будем морозить на ветру красавицу Варю. Пойдемте, я вас чаем напою! — решительно открыл двери училища комиссар.
Варя не была бы Варей, если бы… Уже в вестибюле она скинула свой плащ, перекинула его через руку, и походкой Мерилин Монро вдоль поезда, двинулась следом за Верейкисом. Косову и Калошину оставалось только поспешить за ними.
— Челюсть подбери! — прошипел Иван, проходя мимо помдежа, который так и застыл с «лапой у уха», не успев отдать доклад комиссару.
А тот, похоже, и вовсе не заметил курсанта.
Иван поймал себя на мысли, что даже будучи знакомым с Коневой уже больше года, то есть зная ее — все равно попал под влияние и ритм этого «маятника» перед глазами… Вправо-влево, вправо-влево… и чуть подергиваясь при шагах! Ее крепкая попа, обтянутая тканью юбки, была изумительно притягательной!
А еще чертовка, как чувствуя его взгляд, улучив момент, обернулась к нему вполоборота и сделала беззвучный «чмок» губами, имитируя поцелуй.
«И кто тут Буратино — я или Верейкис?!».
Благо комиссар этого не заметил, показывая гостье что-то по сторонам, рассказывая что-то.
«А то был бы мне еще один — «ротный». И тут уже нарядами вне очереди — не отделаться. Тут и до «вылета» дойти может! Хотя Верейкис все же — повыше этого будет. Поумнее он ротного, как мне кажется!».
Его зачарованность попой Вари заметил и Калошин. Игорь поджал губы, чтобы скрыть улыбку, а потом, наклонившись, тихо спросил:
— Дружище! Тебя чего — и впрямь все это время в келье держали? Чего ты так на Варькину задницу навелся?
Косов досадливо покосился на приятеля, и прошипел в ответ:
— Но — хороша же!
Калошин оценил, и довольно равнодушно протянул:
— Ну-у-у… не спорю, неплоха!
—
А в келье меня не держали. У меня, к твоему сведенью тут женщины были и есть…— А я в тебе и не сомневался, Иван! — с улыбкой хлопнул его по плечу Калошин, — А-а-а… понял! Вы ж тогда так и ничего… ну да, ну да… То есть у тебя к Варьке такой… бзик сформировался, да? Тут, Иван, одобрить тебя никак не могу…
Калошин наставительно-торжественно покачал головой:
— Нам, брат, никак нельзя на какой-то одной зацикливаться! Свобода, это, брат…
Иван усмехнулся, глядя, как Игорь, поднял палец кверху, пытался подобрать формулировку. Вздохнул:
— А сам-то? Ты, как мне Варя успела сказать, на одной красивой танцовщице — не зациклился? Нет?
Калошин поперхнулся, помотал головой:
— Ну, Конева! — помолчал, потом нехотя ответил, — Там, Иван, как-то все нескладно выходит…
— Ну а чего тогда учишь? Прохфессор!
— Ладно. Будем считать — уел ты меня…
В кабинете Верейкиса комиссар уже вовсю ухаживал за певицей — и плащик определил на вешалку, и стул подвинул, чтобы удобнее девушке было. Только стул стоял теперь так, что Варя, усевшись на него, хоть и поправила юбку, но… Чулки! Фильдеперсовые чулки, будь они неладны! Юбка все одно предательски ползла вверх, оголяя красивые колени. А Верейкис, по-видимому, этим был — доволен!
— Косов! — по привычке официально обратился к нему комиссар, но сразу поправился, — Иван! Давай за гостями поухаживаем! Сгоношись за водичкой в чайник!
И протянул курсанту пустой графин.
Потом Косов возился с керосинкой, которая, как оказалось, имелась в одном из кабинетов комиссаров. И прислушивался, как из кабинета Верейкиса доносилось светское «бла-бла-бла».
— Товарищ комиссар! Вода закипела. Заварка есть? И где взять чашки?
Когда все сидели и чинно пили чай, Калошин завел «песню о главном»:
— Александр Артурович! А вы в курсе, что ваш курсант Косов является автором многих песен, которые сейчас много кто исполняет? И мы — в том числе.
Комиссар покосился на Ивана и кивнул:
— Да, мне это известно. Мало того, он и здесь уже отличился! Сочинил три… нет! Четыре песни!
Калошин с удивлением посмотрел на Косова.
— Игорь! Там не твой формат. И уж тем более — не Варин. Марш, строевая песня, песня о революции, и одна — стилизована под народную! — ответил на немой вопрос Косов.
— Постой, постой… А вот эта, про революцию… Это не та, где… сейчас, погоди, вспомню… Та-та-та… И Ленин такой молодой и юный Октябрь впереди! — продирижировал рукой Калошин.
— Ну да, она…, - немного удивился Иван.
— М-да… наш пострел — везде поспел! — покачал головой Калошин.
— А ты ее где слышал? — Косову стало интересно.
— Где слышал, где слышал… в Красно-Сибирске я ее слышал! Хор ее репетировал, в филармонии. У них в планах было на пластинку ее записать. А знаешь для чего? Нет? И даже не догадываешься, Ваня?
Иван пожал плечами.
— А в Москву они ее хотят отправить, на какой-то конкурс. Толи к годовщине Революции, толи ко дню рождения Владимира Ильича.