Время гарпий

Он выставил на туалетный столик изящный флакон коньяка, соображая, где же у него могут быть рюмочки или стаканчики. Но пока он рылся в своем шкафу, Эрато, свинтив хрустальную пробку флакона, жадно припала к нему ярко накрашенным ртом.

— Ну, ты даешь! — зачарованно протянул он, впервые видя, как коньяк пьют прямо из горлышка. — Не знал, что девочки такое могут!

— Блин, еще насмотришься на всех девочек, что и не такое узнаешь! — заплетающимся языком пролепетала Эрато. — Кажись, отпустило… Ну, ты, наверно, знаешь, что Холодец — психопомп, то бишь проводник душ? И меня всегда поражало, что можно о себе всю историю исказить, а до конца подчистить еще никому не удавалось… Все в его истории шито белыми нитками, все торчит на поверхности! Нет, ты слушай, слушай! Ты думаешь, что останешься в стороне, да? А он сам к тебе придет! Поэтому тебе лучше сесть и меня послушать…

Быстро захмелевшая Эрато начала рассказывать ему про Холодца так, будто это был хорошо знакомый ей тип, обладавший огромной властью. Николай постоянно сталкивался с такими заносчивыми господами, смотревшими на всех свысока. Немеряные деньги настолько вскружили им головы, что они чувствовали себя небожителями, в чьей власти было повернуть время вспять.

— Гермес притворяется самым молодым богом среди олимпийцев, — продолжила Эрато, сделав еще один глоток, чувствуя, как наконец-то согревается изнутри. — Он очень древний, древнее Зевса или Юпитера, которому подсунули «сыночка»…

Не понимая, как это может решить его проблемы в театре, Николай с интересом слушал ее рассказ о древнегреческом боге, который, оказывается, не только не превратился в стильный фетиш банков и бирж, но может вполне явиться к нему за какойто надобностью.

Само его имя было, как производное от греческого слова , герма, и означало вообще-то груду камней или каменный столб, которыми отмечались в древности места погребений. Гермы были путевыми знаками и одновременно своеобразными амулетами, охранителями дорог, границ, ворот. Отсюда пошло одно из прозвищ Гермеса — «Пропилей», то есть «привратный». А повреждение герм считалось страшным святотатством. Герма делила наш мир и потусторонний, никто их и так не трогал, поскольку каждая герма считалась порталом в мир иной. А уже потом, как бы сам по себе, возникает образ Гермеса Трисмегиста, то есть «трижды величайшего», и с этим Гермесом связываются все оккультные науки и тайные, доступные только посвящённым знания.

Гермес почитался на анфестериях — празднике пробуждения весны и памяти умерших. Это стало потом в христианстве «Троицей мертвых». В средние века в алхимии существовала теория о Птицах Гермеса (аллегорическом образе ртути), которая может породить новую субстанцию — философский камень, превращающий все в золото, меняющий природу вещей.

— И поскольку мне сейчас совершенно без разницы, я могу сказать открытым текстом, что многие будто и получили такой камень от гермесовых птичек, — икнув, заявила Эрато. — Многие вдруг получают столько благ, будто в руках у них — философский камень… Но всем придется платить за такие чудеса! Всем… но так не хочется, Коля!

Она достала из сумки распечатку с древним ритуальным заклинанием к Гермесу алхимиков.

— Там вначале на английском, а внизу — русский перевод, — пояснила она, тыча в листок пальчиком с безупречным маникюром. — Это, чтобы ты знал. Лучше знать, с кем дело имеешь!

In the sea without lees Standeth the bird of Hermes Eating his wings variable And maketh himself yet full stable When all his feathers be from him gone He standeth still here as a stone Here is now both white and red And all so the stone to quicken the dead All and some without fable Both hard and soft and malleable Understand now well and right And thank you God of this sight Между моря без границы, Стоит как столп Гермеса птица Свои крылья пожирая И себя тем укрепляя И как только перья канут Она недвижным камнем станет Здесь сейчас бел он и красен И всеми цветами — смертью окрашен Всем и частью без подколки Твердый, мягкий он и ковкий Ты все правильно пойми И Бога возблагодари

— И там внизу — поговорки про птичек Гермеса, их тоже надо понять. Многие сочиняют про каких-то фениксов, а у древних греков фениксов не было! — залилась Эрато пьяным голосом.

— Слушай, ты так пьешь, а ты на машине? — вдруг дошел до Николая весь ужас положения. — Как ты домой-то пойдешь? «В греческом зале, в греческом зале…»

— Не твое дело! — гаркнула Эрато. — Ты о себе подумай! Не все же думать о балете и реконструкции… какие вы все скучные, ей богу… прочти поговорки! Думаешь, это про фениксов или журавлей?

Николай прочел две строчки после стишка.

Птицей Гермеса меня называют, свои крылья пожирая, сам я себя укрощаю. Птица Гермеса имя мне дали, лишив меня крыльев, свободу отняли.

— Это уже из черной магии, — мрачно заметила Эрато. — Это когда кто-то или что-то уже умерло, но уходить не хочет, но готово стать «птицей Гермеса», готово ради этого пожертвовать и свободой.

— А сама-то ты чего такое не сделаешь? Сразу бояться не будешь, — попытался рассуждать разумно Николай.

— А потому что я знаю про Либитину, — ответила Эрато.

Либитина тоже была очень древним италийским божеством прихоти и эротических удовольствий, вместе с тем являясь богиней садов и виноградников. Сама муза любовной лирики Эрато была отражением этой богини в искусстве.

Либитина олицетворяла краткую весну каждой жизни — молодость. Смерть наступала слишком внезапно, люди раньше редко жили долго, потому и возникла поговорка «мертвые остаются молодыми». Культ Афродиты Урании и Афродиты Пандемос (Афродиты Небесной и Афродиты Всенародной) — переродился в культ Венеры, олицетворявшей любовь земную и небесную. А Либитина стала третьей ипостасью с Венеры, получившей прозвища Lubentina, Lubia.

Все, что родилось, должно в свой срок отцвести и уступить в свой срок дорогу новой жизни. Венера Lubentina олицетворяла краткость, недолговечность любви, отражавшей ее мимолетность перед вечной разлукой. В храмах Венеры Либитины хранились похоронные принадлежности, и по постановлению Сервия Туллия за каждого умершего уплачивалась в него известная монета (lucar Libitinae). Поэты употребляли имя Либитины в значении смерти, разлучающей любящие сердца.

В каждом амфитеатре устраивались «ворота Либитины», через которые с арены вытаскивали погибших гладиаторов. Только что гладиатору рукоплескали трибуны, но вот пробил его час, и крючьями, продетыми сквозь ребра, его тащат к воротам Либитины… Гладиаторские бои долгое время являлись частью похоронных обрядовых торжеств. Они заказывались в качестве поминок богатыми гражданами, о чём в начале представления публике сообщалось глашатаями. А перед тем, как открывались ворота для участников ристалищ, настежь распахивались ворота Либитины.

Нельзя понимать значение Либитины буквально, как некую богиню мёртвых, смерти и погребения. Она — тоже психопомп, но… полностью противоположный Холодцу.

Гермес не спешит избавить этот мир от разлагающей мертвечины. К нему обращаются в жажде остаться здесь в любом качестве, пожертвовав крыльями и свободой, переродиться, познавать мир не из любви, а из жажды стяжательства. А Либитина — та, которая из любви ко всему сущему, примет в свои врата всех, кто решил сравняться с «птицами Гермеса», оставшись отравлять существование живущим… Хотят они того или нет.

Только она хорошо понимает всех, кому так надо насладиться глотком любви, надежды и веры перед вечной разлукой. Гермес кажется вечным, но с женской аккуратностью Либитина убирает все, что он хотел бы оставить здесь навсегда, отравлять краткий миг бытия тем, кто способен любить и украсить мир своей любовью. Она вступает в свои права после того, как закончит дуть летний сирокко — южный ветер. Она не прикидывается никем, став из богини весенних садов — обычной могильщицей, не хуже Гермеса умея считать монеты, чтобы точно знать число умерших.