Время гарпий

Вызвав такси и проводив обвисшую на его руке Эрато до машины, Николай решил пешком пройтись по вечерним улочкам до своего дома. События этого дня надо было еще пережить. В голове проносились какие-то дикие эпизоды встречи с Эрато, которая всегда поражала его деловой хваткой и умением скрыть свои душевные «метания-переживания» — за обаятельной улыбкой.

Разве он мог подумать, что когда-нибудь увидит ее верхом на своем туалетном столике, тыкавшей их пресс-секретарю массажной щеткой в лицо, а потом потащит пьяную до машины после рассказов о соперничестве Либитины и Холодца в весьма щекотливой области.

В голове крутилась ее последние слова, сказанные с почти трагическим надрывом уже из такси: «Ты когда почувствуешь что-то нехорошее, сразу говори про огурцы! Придумай заранее… или просто скажи, что очень огурцов захотелось. Эта ваша Никифорова ведь не зря ворвалась, после нее все сказанное имеет огромное значение. Мне кажется, это про ворота Либитины. Думаю, будет какой-то поединок на помин души, а тебе надо выстоять!»

Он представил себе, как будет кричать про огурцы в интервью или передаче об искусстве, и даже улыбнулся. Впрочем, он вспомнил, что одна присказка про огурцы ему действительно нравилась: «Не надо путать огурцы с кефиром!» Так любила говорить его мама, а он любил приводить ей ее же слова, когда она предлагала ему холодный овощной суп с мацони. Вспомнив о том, что он, грузин, с детства не жаловал именно кавказскую кухню, а обожал вареники с творогом, голубцы и борщ, его окончательно развеселило. Но веселье тут же иссякло, когда в памяти неожиданно всплыло красивое лицо высокой черноволосой женщины под новогодней елкой и ее слова: «Ты даже представить не можешь мое затруднение! С одной стороны, часы Сфейно никогда не ошибаются, а с другой стороны… это твое сумасшедшее желание… Как женщине разумной и порядочной, мне очень хочется принять сторону твоей мамы».

В этот момент он вполне понял странный жаргон Эрато, называвшей древнегреческого бога Гермеса — Холодцом. У него похолодели кончики пальцев, по спине прошла холодная волна ужаса — полным и окончательным пониманием того, что на самом деле является правдой в его жизни. На что он рассчитывал, прилагая столько усилий, чтобы обрести ту неподдельную власть над чужой душой и попытаться хотя бы один вечер озарить ее счастьем, вдохнуть надежду? И чем для него давно стала обыденность вне сцены, все больше походившая на кошмар? Холод почти дошел до самого сердца и остановился каким-то недобрым предчувствием внутри, когда он понял, что реальностью для него теперь становится то, что он всегда считал снами, детскими фантазиями и пустыми грезами.

До дома оставалось пройти небольшой сквер с нечищеными ступеньками спуска от тротуара. Он мог бы поклясться, что в скверике никого не было, но подняв голову после того, как аккуратно миновал ступеньки в тусклом свете фонаря, увидел, что на заснеженной скамейке посреди сквера сидит старик в старомодной дубленке и пыжиковой шапке. Впрочем, было неудивительно, что он не заметил его сразу. В его внешности было нечто такое, что казалось, что стоит ему откинуться и перестать вглядываться в лица прохожих, он немедленно сольется со скамейкой и сугробом у металлического подлокотника.

Холодок возле сердца тут же подсказал ему, что старик ждет именно его, он сюда «пришел по его душу», как ворчала в детстве его няня. Поэтому при его окрике «Молодой человек!» Николай попытался прибавить шаг.

— Николай! Не бегите! Догонять не стану! Выслушайте меня, — почти просительно сказал старик ему вслед.

Николай остановился и со вздохом повернулся к его сгорбленной фигуре на скамейке.

— Что вы хотели? — спросил он негромко, стараясь не раздражаться.

— У вас там… в театре, — с запинкой проговорил старик. — Есть у вас в театре два существа нездешних. Вернее, они-то как раз куда более «здешние», чем мы с вами. И я подумал, что одна вещь вам может пригодиться.

— У меня очень мало времени, — твердо сказал Николай. — Вообще стараюсь на улице знакомства не завязывать.

— Я вас понимаю, — просто ответил старик. — Скажи мне кто раньше, что стал бы с вами знакомство на улице завязывать, так показалось бы смешным. Но понял тут, что меня свои дела сейчас волнуют куда больше «мирового господства» отдельных мифических существ. Со многими говорил в последнее время, все твердят одно: «У меня не было другого выхода!» Я и сам так говорил всю жизнь. А сейчас вдруг решил, что надо бы поговорить с теми, кто ищет другой выход. С вами, например.

— А я весь вечер говорил о том, что у меня вообще мало каких-то выходов, — признался Николай, устраиваясь на скамейке рядом со стариком. — Давно меня ждете?

— Здесь? Нет, недавно. Я за вами вторую неделю слежу, — признался старик. — Даже в ваши катакомбы просачивался, видел, как Окипета возле вашей двери крутилась, а потом вы ее в коридор выкинули. И вашу посетительницу, вестницу Либитины, видел… Значит, врата Либитины открыты и ждут всех!

Николая покрутил головой, чтобы отогнать какое-то наваждение в виде холодного и бесстрастного женского лица в лунном свете.

— Почти всю жизнь я имел такую власть, о которой нынешние властители и понятия не имеют! Нынче думают по-простому! — с застарелой злостью сказал старик. — Сделал гадость, забил по шляпку, а сам пей-веселись! Такая власть недолговечна потому, что пространство сжимается. Как это объяснить? Власть настоящая, когда она пронизывает лучшие помыслы, задействует их! Согласен, в чем-то в советское время слишком уж большое давление оказывалось на лучшие стороны человеческой натуры — так, что у многих они атрофировались. А есть другой, более примитивный подход во власти — когда человек во власти полностью изолируется от лучших сторон человеческой души окружающих. Как правило, людям просто не дают себя проявить. И наступает эта вечная зима, время останавливается, все вокруг замерзает, прежде всего, человеческие души. Они ставятся уязвимыми, доступными. Обычно такое время называют…

— Время гарпий? — выдохнул премьер.

— Совершенно верно, — подтвердил старик. — Но это время живых мертвецов, переставших жить при жизни. Раньше искали философский камень с этой целью — остановить для себя время. Можно сказать, что я такой камень нашел! Им для меня был очень важный пост в одной режимной организации. Много лет я старался прикармливать младших муз, внушая им их «особенность», из которой я взращивал обособленность. Заставлял молчать старших муз… Но потом произошло то, что вы видите. Вы манипулировали людьми!

— Конечно! А вы знаете, Николай, что многие люди мечтают, чтобы ими манипулировали? — усмехнулся старик. — И большинство с готовностью подвергается разного рода манипуляциям, зная свой расклад. Хотел поинтересоваться… вы ведь хореографическое училище с отличием закончили? И время тогда было самое советское, верно?

— Да, — подтвердил Николай.

— И по предмету «Обществоведение» у тебя пятерка? Что молчишь? Не читал, как «призрак ходит по Европе, призрак коммунизма»? — ехидно поинтересовался старик. — Ведь читал! А ты не придавал значения этим манипуляциям? Разве в комсомольскую организацию не входил? А в этом был основной отход от того, что должна была сказать Каллиопа.

— У вас все Каллиопы говорили то, что должно, — сумрачно заметил Николай. — А потом такое вывалили!..

— Да, вывалили в тот момент, когда мало кто критически мог оценить вываленное, — невозмутимо подтвердил старик. — Вывалили то, что живым было особо не нужно в тот момент. И все это… не прошедшее эстетической триады, попросту говоря…

— Не волшебное? — усмехнулся Николай.

— Совершенно правильно, молодой человек! Даже не представляете, насколько, — грустно вздохнул старик. — Это долгий разговор, да и, пожалуй, в текущей ситуации беспредметный. Хочу уравновесить ваши шансы. Не спрашивайте, почему.