Время гарпий

Она понимала, что абсолютно бесправна и беззащитна, но осознавала, что и через это ей надо пройти, так как стоило ей пропустить время, как условия счастливого конца сильно изменились.

Следователь тоже понимал ее полнейшее бесправие, решив, что он стал для нее своеобразной «богиней судьбы», не понимая, насколько опасна эта роль, прежде всего, для него самого. Но, в отличие от оперативников, проводивших у нее обыск, он уже не предлагал ей создать его образ в Интернете. Из чего она пришла к заключению, что у него на ее счет имеется другой приказ.

— Мы сейчас пойдем с вами психолого-психиатрическую экспертизу, — с какимто мальчишеским подвыванием заявил он ей однажды, радостно потирая руки. — Кончится ваш экстремальный экстермизм! Вам там сделают парочку укольчиков, и станете такой, как все!

Она знала, что он ненавидит ее с той минуты, как только понял, что сделать с ней то, что поначалу ему казалось пустяком, не удастся, пока он не сделает с собой несколько забавных, на ее взгляд, манипуляций. Вообще следственные мероприятия сводились у них к обмену многозначительными взглядами. Адвокат был рефери в этой безмолвной дуэли, делая, в основном замечания ей, когда она излишне выразительно хмыкала.

Привыкший к совершенно другому характеру следственных действий, следователь весь горел от нетерпения увидеть ее пустой бессмысленный взгляд. Ему хотелось как можно скорее увидеть, как из нормального человека, способного мыслить, действовать, что-то выдумывать и шутить, но главное, раздражать, — она превратится в вялую тряпичную куклу с отсутствующим взглядом. В деле было множество нестыковок. По сути, никакого «дела» не было, хранившиеся в сейфе тома скоросшивателей были наполнены распечатками заметок и комментариев ее блога. Что с ними делать, он и сам не знал, зато хорошо знал, что ему нужно делать с ней.

Тогда она решила, что если в ее жизни есть хоть какой-то смысл, то у него ничего не получится. Но твердые гарантии были только у нее, а у нее — лишь мистические домыслы и лихорадочные поиски выхода. Поэтому на всякий случай она навсегда простилась с дочерями, попросив у них прощения, что подвергает их таким мучениям.

О, с какой легкостью она тут же забыла обо всех своих терзаниях и раздумьях о смысле жизни, стоило ей вырваться из этого страшного заведения, где грязные усталые санитары куда-то под руки вели странные пустые оболочки, которые когда-то были людьми. Лишь поняв, что больше этим любителям современных мистерий с укольчиками больше не удастся затащить ее в психиатрическую лечебницу, она позволила себе вспомнить, как медицинская сестра, нисколько ее не стесняясь, очевидно, тоже считая себя кем-то вроде «доброй» мойры, подошла к ней, когда она ожидала прихода прокурорши, изображавшей врача. Время было перед обедом, и она подошла поинтересоваться, долго ли ей еще с укольчиками ожидать в процедурной, можно ли отлучиться покушать. Медсестра прижалась к ней мягким животом и доверительно поинтересовалась: «Чо, адвокат-то не придет уже?»

Все уже смотрели на нее, как на мертвую, решив, что смогут запросто сделать ее «такой, как все». Даже адвокат, когда ему перезвонила и спросила, придет ли он все-таки на эту самую «экспертизу», не смог скрыть своего удивления, что слышит ее голос.

Поскольку «комиссия экспертов» якобы не смогла установить степень ее вменяемости, она, следователь решил поместить ее на «стационарное обследование» через суд. Не предупредив адвоката, она ходатайствовала о вызове в суд экспертов, подписавших заключение. Дам, подписавшихся в качестве экспертов, она хорошо знает в лицо, однако вместо них экспертизу проводила работница районной прокуратуры, известная своими «служебными романами».

Блог «Огурцова на линии», где она еще до своего ходатайства в тонкостях описала всю эту «экспертизу», судья явно читал. Он заявил, что нет необходимости в проведении судебного расследования, а в его задачу входит лишь ответ на ходатайство прокуратуры о помещении ее в психиатрический диспансер. Никакой нужды он в этом не увидел, но попросил «не для протокола» ответить на вопрос, которым задавались уже все, читавшие ее блог и имевшие доступ к прослушке ее телефонов: «Вы эту… этих женщин откуда на лицо знаете?»

Не уточнив, кого он имеет в виду конкретно, она ответила, стараясь как можно тоньше улыбаться деревянными помертвевшими губами: «Мы с этими дамами пользуемся услугами одного гинеколога. Долго ждать приходится в приемной… доводилось общаться о разных интимных проблемах. Сами понимаете.»

Молодой прокурор дернулся от ее намека, а судья опустил глаза. Тогда, напомнив, что следователь при ней трижды переделывал текст экспертизы, переписывая заключительную часть с экспертизы какого-то мужика, она попросила в качестве ответной любезности намекнуть (тоже без протокола) много ли до нее прошло по той же доске? Судья досадливо кивнул ей в ответ так, чтобы его ответ нельзя было истолковать однозначно. Она отметила про себя, что он реагирует на нее — не как на потенциальный труп, а как на человека, который будет жить дальше.

Особый непроницаемый взгляд судьи уже не был направлен на нее, поверх прокурора он переместился на следователя, покрывшего красными пятнами. Это был сосредоточенный, примеривающийся взгляд палача, деловито всматривавшегося в себе подобную, пока еще живую человеческую особь, изнемогавшую от страха.

— Ваша честь, я здесь ни при чем! — вырвалось у струсившегося адвоката, на которого вообще никто смотрел.

Судья, прокурор, адвокат и следователь… Четыре мужчины, собравшиеся в бывшем детском саду, превращенном в городской суд, чтобы выполнить чужую волю и навсегда ее уничтожить. Она никогда никого из них не встречала, а они — не имели малейшего понятия ни о ней, ни о ее блоге. Все они смутно себе представляли себе, в чем состоит ее «преступное деяние», понимая, как сложно будет писать обвинительное заключение и приговор, если сейчас оставить ее в живых.

По логике своей профессии и занимаемых должностей все четверо должны были защитить ее права. Вряд ли они понимали, что в отношении нее действовали даже не в человеческой логике, приравняв ее жизнь — разменной карте в чьей-то колоде.

Однако в тот день оказалась битой карта следователя, раньше всех четверых осознавшего, что нечеловеческой логике может следовать тот, кто уже в существенной мере перестал быть человеком.

У нее не было никаких шансов спастись, но будто кто-то начал играть на ее стороне. Даже прокуроршу в белом халате она сфотографировала мимодумно, случайно нажав не на ту кнопку телефона. Текст ходатайства она увидела во сне. Кто-то до утра монотонно бубнил его текст, немного напоминая тиканье жестяных деревенских ходиков с медведями в лесу, которые когда-то висели в доме у бабушки. Адвокат долго обиженно интересовался, кто ей написал ходатайство, а она, пожав плечами, сказала, что нашла текст в Интернете.

Ее не оставляла мысль, тикавшая в висках жестяными ходиками. Четверо мужчин, пытавшихся прикончить ее в бывшем детском саду, превращенном в суд, решили взять на себя ее роль. Для собственного романа им оставалось парой укольчиков немного доработать ее «лирический образ», создать эпическое повествование ее грехопадения, а после сочинить нравственную проповедь всему обществу с видом посвященных в высшие таинства эпов. И это у них никак не получалось, потому что она не давала завершить им эстетическую триаду своего образа, слишком хорошо зная, что вовсе не они являются его автором. Им оставалось чуточку поменять реальной почти шуточной мистификацией в виде «психолого-психиатрической экспертизы», после которой она навсегда превратилась бы в овощ с пустыми глазами. Небольшая загвоздка получилась у них с непосредственными исполнителями этой мистерии. Вряд ли их хоть как-то заставил задуматься или отказаться от подобных мистификаций в дальнейшем сам безнравственный смысл подобных «экспертиз».

…Насколько же правильно люди подходили когда-то к роли тех, кто принимал участие в мистериях. Еще в советское время ей неоднократно приходилось бывать на митингах, демонстрациях и прочих «народных гуляниях», где, первым делом, было необходимо отметиться по списку у «ответственных лиц». После очередной «обязаловки» она чувствовала полное душевное опустошение, будто толпа собравшихся вытягивала не только силы, мысли, чувства, но и саму ее жизнь. Будто кто-то нарочно этими «массовыми мероприятиями» старался изжить саму память о том, что раньше люди собирались вместе на священнодействие, принять участие в котором — можно было лишь по движению души.