Время гарпий

На Воровской было надето стильное серое платье с люрексом, плотно облегавшее всю ее стройную фигуру. Внезапно она остановилась почти у входа в детскую и длинной тонкой рукой с красными коготками с остервенением почесала лопатки и подмышки. Поправляя платье, она резко дернула плечами и, вспомнив о цели своего визита, опять запела своим невыразимо сладким голосом: «Девочка, милая! Выйди ко мне из кроватки! Я расскажу тебе самую лучшую сказку на свете!»

В темном дверном проеме появилась фигурка маленькой девочки в смятой пижамке и спутанными волосами.

— Мариночка! — радостно зашептала Воровская, протягивая к ней руки. — А где ты пряталась от тети, милое дитя?

— Под кроватью, — прошептала девочка.

— Нехорошо от тети прятаться под кроватью, — попеняла девочке сирена. — У тети очень мало времени! Скажи мне, Мариночка, а где мама и бабушка прячут те флакончики, которые могут парить над чашей из прозрачного камушка? Их ведь другая противная тетя вам приносила?

— Приносила, — прошептала девочка. — Мама и бабушка на них смотрели по вечерам. Бабушка сказала, что если я буду много работать, то и мое имя будет на флаконе!

— Не будет твоего имени на флаконе! — неожиданной злостью заявила сирена. — Что за мода пошла, непременно свое имя на флаконах записывать? Где сами-то они, кстати? Мать-то понятно, на гастролях, а бабка твоя где? Говори сейчас же!

— Нет, не скажу! — тихо сказала девочка.

— А ты знаешь, кто я? — ласково поинтересовалась Воровская.

— Да, вы та тетенька, которая фильмы снимает! — ответила девочка. — А та тетенька-журналистка, которая маме часы оставила, звонила, чтобы вас на передачу в телевизор пригласили по вашему фильму. Ей Холодец так сделать приказал. Я на лесенке стояла и все слышала!

— Какая сообразительная девочка! — похвалила сирена. — И про Холодца знаешь, умница! А ты мой фильм видела?

— Да, — кивнула девочка. — У вас фильм про мифическое существо, которое провожало к смерти героиню фильма. У нее кровать в могилу провалилась.

— Значит, фильм тебе понравился? — уточнила сирена.

— Нет! — отрезала девочка. — И маме не понравился, и бабушке! Они сказали, что вам не стоило так бестактно выделять свою песню о смерти, зная, что вам самой она не грозит. Это некрасиво и лживо, это не искусство! Бабушка сказала, что вы нарочно выделяете в смерти самое грязное и низменное! А еще сказала, что вы нарочно такой фильм сняли, решив, что с музами навсегда покончено. И вся перьями нарочно украсились, а вам нельзя перья носить! И еще ничего не кончено! Ничего!

— Противная девчонка! — разозлилась Воровская, вдруг хищно вытягивая лицо и показывая ряд острых мелких зубов. — Я сейчас всех к смерти провожу! Всех, кто лежит связанным там внизу… Немедленно говори, где твоя бабка!

Воровская будто сгорбилась, чувствуя, как под прижатыми к лопаткам крыльями — опять нестерпимо начала чесаться кожа. Если бы эта мерзкая девчонка знала, как тяжело прятать крылья под платьем с люрексом!

— Бабушка пошла часы Сфейно относить! — выпалила девочка. — Ей Сфейно позвонила! Она сказала, что вы со своими сестрами придете, чтобы часики разбить, чтобы никто свое имя на флаконах не писал! Бабушка успела до вас на такси уехать!

— Гадина какая эта твоя бабушка! Зря она тебя с собой не взяла! Чего она тебя одну-то дома оставила? — насмешливо поинтересовалась Воровская, выставляя острые красные когти. — Думала, что мы с сестрами не спровадим вас… туда, куда и всех?

— А с чего ты решила, будто ее одну кто-то оставит? — раздался механический голосок рядом с девочкой. — Как ты посмела явиться в жилище музы?

— Кто?.. Кто это рядом с тобой? — растерянно спросила Телксиепия, машинально отступая на ступеньку вниз.

— Мне часы тетенька Эвриале оставила! — гордо заявила девочка. — Просила покараулить, пока в Германии разбирается с вашим слепым. Вот! А моя бабушка сказала, что всех вас надо отдавать под суд!

В лунном свете за ее спиной стояли просто напольные часы, но, прищурившись, Телксиепия увидела вместо их потертого резного корпуса — согбенную фигурку то ли старика, то ли юноши, присевшую за девочкой на мощных львиных лапах.

— Хронос? Пощади! — взмолилась сирена, медленно спускаясь по стенке от выпрямлявшейся во весь рост фигуры, начинавшей пылать тем нездешним светом, от которого задымились перья под платьем. Уже понимая, чем это может закончиться, сирена пронзительно крикнула сестрам, пытавшимся вскрыть сейфы внизу: «Уходим!

Сестры! Здесь Хронос! Он готовится воззвать к Мусейону!»

Внизу тут же затихли звуки вскрываемых стен и два страшных женских голоса ответили ей жутким визгом. Телксиепия быстро сбежала по лестнице вниз, стягивая на ходу серебристое платье, стараясь освободить крылья с дымившимися на них перьями.

Сверху уже раздался громкий голос Хроноса, начавшего читать старинный орфический гимн: «Выслушай, о Мусейон, молитву при действах священных!..»

У них оставалось не больше полминуты, чтобы покинуть стремительно оживавшее и подрагивавшее жилище музы, которое они решили осквернить своим вторжением. Она знала, что как только Хронос дойдет в призывах до Справедливости и Благочестия, дом балерины Владимирской превратится в смертельную ловушку для сирен и гарпий.

Подхватив два небольших сейфа, три сирены, не скрывая своего истинного обличья, выскочили из дома, тут же поднимаясь в воздух, разворачивая мощные крылья, на которых тлело дивное радужное оперение. Вслед им неслись слова, заставлявшие корчиться и переворачиваться от боли прямо в воздухе.

…Ты, Справедливость, и ты, Благочестье — оплот величайший! Всех вас зову — и нимф знаменитых, и славного Пана, Геру цветущую, Зевса, эгидодержавца, супругу, Милую я Мнемосину и Муз призываю священных, Девять числом, и Харит, и Ор я зову вместе с Годом, Кличу Лето пышнокудрую я и богиню Диону, Кличу куретов, носящих доспех, корибантов, кабиров.

Прямо через гостиную проходили призрачные колонны жрецов, рассыпавших вокруг себя лепестки цветов, таявших в воздухе, наполнивших дом чудесным ароматом. Будто издалека доносилась музыка и стройное пение, в котором невозможно было разобрать слов. На одних жрецах под просторными одеждами бронзой сверкали доспехи, а за плечами висели широкие палаши. Другие несли музыкальные инструменты, корзины с фруктами и жертвенных животных. Шествие завершал строй мистов-факельщиков в лавровых венках. За ними, едва сдерживая коней, выехал на колеснице грозный молодой гигант. Он кивнул головой с рассыпавшимися кудрями, немного выпустил вожжи, и кони рванули, растворившись вместе всадником в воздухе.

…Кличу Фемиду, блюдущую жертвы у смертных, Ночь всестаринную я призываю и День светоносный, Веру и Дику зову, беспорочную матерь Законов, Рею и Крона зову и в пеплосечерном Тефию, И Океана великого, и дочерей Океана, Я и владычную силу Эона зову, и Атланта, Вечное Время зову и Стикса священную воду, Ласковых кличу богов, а с ними и Промысел добрый, Демонов кличу благих для людей и гибельных смертным, Демонов кличу небесных, земных, и воздушных, и водных, С ними подземных и тех, кто в огне пребывает горящем, Кличу Семелу и Вакха со всей его шумною свитой, Кличу Ино, Левкотею, подателя благ Палемона, Нику, чье сладостно имя, и с ней Адрастею царицу, Кличу, Асклепий, тебя, овладыка, смягчающий боли, Кличу Палладу, зовущую в бой, призываю все ветры, Грома раскаты и Стороны света зову я четыре. Кличу и Матерь бессмертных, и Аттиса кличу, и Мена, Кличу Уранию я и Адониса кличу святого, Кличу Начало и кличу Предел — он всего нам важнее, Все вы явитесь теперь благосклонно, с отрадой на сердце К жертвенным действам священным, к сему возлиянью честному.