Время горящей спички (сборник)

Она охотно ответила:

— Его святое имя отец Александр. А есть еще отец, тот тоже Александр. У нас два Александра.

Вдруг мужчина остановился и насмешливо, так мне показалось, сказал:

— Они знают, как батюшек зовут. Они и матушек всех знают. Они только грехов своих не знают. Им не два, им тридцать два отца Александра не помогут.

Женщина совершенно смиренно кивала головой. Я не знал, что сказать. Но мужчина сам продолжил. Вроде бы он говорил для нее, но получалось, что как бы и для меня.

— Мучения грешников ждут, мучения. Вечные будут мучения, — чуть ли не торжественно возгласил мужчина и разлохматил свою и так лохматую бороду. — Вот есть на том свете, а может и на этом, то мне пока не открыто, алмазная гора. Гора. И к этой горе раз в год прилетает птичка и чистит свой носик. Раз в год. Почистит и улетит, а через год опять прилетит, почистит и улетит. Раз в год. Так вот, — мужчина вознес даже не палец, а перст, — вот эта гора в конце концов сотрется, а мучения грешников не прекратятся. Вечные мучения! Вечные.

Признаться, я даже содрогнулся. Клювиком птички стереть алмазную гору. Вот что такое вечность. Это даже было сильнее юношеского впечатления от прочитанного когда-то выражения «Седая вечность». То есть даже вечность поседела, а время не кончилось.

— Или еще есть такая гора песка, — продолжал мужчина. — Тоже гора. И из нее раз в году берут по песчинке. Так вот, когда-то и эту гору перенесут, а мучения грешников не прекратятся.

В церкви начали появляться прихожане. У икон загорались свечи, в церкви становилось светлее.

Из алтаря вышел отец Александр и, проходя к свечному ящику, спросил мужчину:

— Вразумляешь, Алексей?

— Надо, — сурово ответил мужчина. — Нужна профилактика, очень нужна.

Не исправился

Одна женщина, как многие женщины, смотрела подряд все телепередачи. И вот в передаче на религиозные темы она услышала, что церковь, и особенно исповедь, способна изменить человека. Сама женщина считала, что ей незачем меняться, а что мужу обязательно надо. Опять же, как многие женщины, она считала мужа виноватым во всех своих несчастьях. Главным несчастьем она считала те случаи, когда муж уклонялся, находя предлоги, от какой-либо покупки для нее.

Женщина решительно потребовала от мужа, чтобы он пошел в церковь на исповедь. Она подробно проинструктировала его, в чем, по ее мнению, муж обязан был покаяться. Он безропотно пошел исполнять волю супруги.

Она дождалась его возвращения и стала допрашивать. Она понятия не имела, что существует тайна исповеди.

— Сказал, что меня обижаешь? — сурово спрашивала она.

— Сказал.

— Сказал, что маму мою обижаешь?

— Сказал.

— Сказал, что мало зарабатываешь?

— Сказал.

— А он что?

— Он ничего не сказал.

Женщина задала главный вопрос:

— А сказал, что не хочешь мне вторую шубу покупать?

— Нет, не сказал.

— Ну вот, — победоносно сказала женщина, — я знала, что тебя даже и церковь не перевоспитает.

Телезрительница

В те времена, когда русских писателей приглашали выступать на телевидении, позвали и меня. Я приехал, записался в десятиминутной нравственной проповеди. Мне сказали, когда она пойдет в эфир.

В день передачи я был в деревне. Своего телевизора у меня не было, пошел смотреть к соседке, бабе Насте. Мы сели у экрана. Баба Настя совершенно не удивилась моему раздвоению, тому, что я сидел с нею за чаем, и тому, что вещал из застекленного ящика.

— Ну что, Анастасия Димитриевна, — спросил я после десяти минут, — все по делу говорил?

— По делу. Но вот главного не сказал.

— Чего именно?

— Продавцов наших не протянул. Сильно воруют. Блудно у них. Пошла взять пряников — нагребла мне не все целые и обвесила. Надо, надо их на место поставить.

Совершенно серьезно мне кажется, что баба Настя была права. Пока мы говорили о нравственности, ловкие люди воровали. Потом к нам прислушались и удивились: оказывается, кто-то там вякает, что воровать нехорошо. Ну-ка выкиньте их с экрана. И выкинули. И стали славить прохиндеев и мошенников, вроде Остапа Бендера.

Зашел недавно к бабе Насте, пряников принес. Сидит смотрит передачи о мордобое и разврате. Плюется, а смотрит. Другого же нет ничего. Новости смотреть тоже нервы нужны: специально показывают сплошные аварии, трупы, кровь, говорят только о деньгах. Или показывают давно сошедшую с ума Америку.

— Передавать тебя будут? — спросила баба Настя.

— Нет, уже не будут.

— Почему?

— А помните тогда, когда выступал, продавцов не протянул? За это и лишен права голоса. То есть право есть, а голоса нет. Перед тобой выступлю. Во время чаепития. Видишь, и пряники все целые.

— Обожди, телевизор из розетки выключу.

Как же хорошо, никуда не торопясь, пить чай в деревне. Тихо в доме. Только синички прыгают по подоконнику и дзинькают клювиками в окно. Надо им крошек вынести, и уже совсем будет хорошо.

Могила Авеля

Проснулся рано — петухи разбудили. Вторые или первые? Долго лежал без сна, пока не рассвело и пока не обозначилась на стене икона «Сошествие во ад». Воскресший Христос протягивает руку Адаму, выводя его из ада. А вот эти века, тысячелетия со времени первородного греха, знал ли Адам, что смерти не будет, что Иисус спасет его? Он ожидал Страшного суда? Знал о нем? И какое время в загробном мире было для него? Было это время забвением или переживанием? В слове «переживание» два смысла: раскаяние и жизнь, которая проживается, пере-живается в ожидании прощения.

Страшно подумать — пять с половиной миллионов наших земных лет ждал Адам Христа. Воды потопа заливали землю и высыхали, Чермное море расступалось перед Моисеем, Вавилон созидался и рушился, Содом и Гоморра горели и проваливались, Пальмира зеленела и цвела среди пустынь, Карфаген стоял, Македонский щурился от сухого пыльного ветра Малой Азии, пророки говорили и умолкли, а Адам все упокоен бысть, лишенный небес, в земле. Соблазненный, поддавшийся искушению, низвергнутый с небес, добывавший в поте лица хлеб свой, Адам видел вражду сыновей и пережил первое убийство на земле, убийство Каином брата Авеля.