Время - ноль

5

Жители оставили кишлак, спрятались в горах. Застава, заняв несколько домов на окраине, готовилась к ночевке. «Молодые» таскали камни и бревна на крыши угловых домов, сооружали позиции. «Вольные стрелки» резали баранов и разжигали костры. Гринченко сидел с «дедами» под миндальным деревом, ел виноград. Кисти были грамм по семьсот, ягоды круглые, темно-фиолетовые и приторно-сладкие. Съешь кисть – аппетит пропадает, пройдет минут двадцать – опять хочешь.

– Вить, на виноград, – предложил другу, который куховарил на большом костре в центре двора.

– Не хочу, – отказался Тимрук, помешивая деревянным черпаком варево. – Окулич!

– Чего? – донеслось с крыши.

– Как со старшим разговариваешь?! – подражая интонации бывших своих «дедов», рявкнул Тимрук. – К ноге, сынок!

Окулич спрыгнул с крыши, подошел, отряхивая пыль с гимнастерки. Шагах в трех от костра остановился, опустив руки по швам и показывая всем своим видом и даже удивленными, неуставными глазами, что стоит по стойке «смирно», но по походному варианту.

– Жиру мало, иди курдюк отрежь.

– А где?

Тимрук матюкнулся в рифму, сообщив место, где курдюков – пруд пруди.

– Даю пять минут, – добавил он. – Время – ноль!

Окулич зашарил взглядом по двору.

– В соседнем их два десятка бегает, – как бы между прочим подсказал Тимрук. – Хализова возьми с собой, а то за неделю не управишься.

Вскоре в соседнем дворе послышался выстрел, затем ещё один.

– Балбес, с первого раза попасть не может! – сокрушенно повторил Витька Тимрук фразу, сказанную полгода назад Архиповым в его адрес, и сел рядом с Гринченко. Выбрав кисть винограда побольше, поднял над ртом, стал губами обрывать ягоды. Острый кадык судорожно дергался, будто выталкивал падающие в горло виноградины.

Прошло минут пять, а «молодые» не возвращались. В соседнем дворе снова выстрелили из автомата. Громко взревел верблюд.

Тимрук поперхнулся виноградиной, а откашлявшись, пошутил:

– Они что, у верблюда курдюк отрезают?! Айда посмотрим?

Окулич и Хализов стояли в дверях сарая, а по двору, взрёвывая, описывал круги одногорбый верблюд. Горб был прострелен, пуля на выходе вырвала порядочный кусок мяса. Верблюд, скаля большие желтые зубы и выпуская длинные нитки слюны, выворачивал голову набок, точно хотел зализать рану, и, высоко вскидывая ноги, шлепал ими по утрамбованной земле так, будто ставил печать на документ. Хализов смотрел на него безучастно, тихо сопел приплюснутым носом, зато у Окулича круглыми стали не только глаза, но и рот.

Витька Тимрук очередью снес верблюду полчерепа. Животное по инерции добежало до дома, стукнулась о стену, забрызгав ее кровью, и завалилось сначала на задние ноги, потом на бок, продолжая перебирать передними.

– Зачем вы его? – спросил Тимрук.

Окулич глупо улыбался, глядя на убитого верблюда и словно не слыша вопрос. Ответил Хализов:

– Посмотреть хотели, есть у него в горбе вода или нет?

– Что с дураков возьмешь, кроме анализов?! – тяжело вздохнув, произнес Тимрук. – Тащите курдюк.

Заправив варево жиром, Тимрук опять сел рядом с Гринченко и принялся за виноград.

– Что интересно, – сообщил он набитым ртом, – кошек никогда не видел в кишлаках. А ты?

Гринченко отрицательно покачал головой.

– Почему не держат? Не любят, что ли? Или не выживают здесь?

– Чёрт его знает. Возьмём пленного, спроси у него, ответил Сергей, прислушиваясь к стрельбе в горах. Огонь вели с двух вершин, соединенных седловиной. Откуда-то оттуда должна идти к кишлаку вторая застава, скорее всего, по ним и стреляют. – Не сварилось?

– Минут двадцать ещё, – ответил Витька. – Думаешь, не успеем?

Ответом была донесшаяся с улицы команда:

– Выходи строиться!

– Пожрали! – сокрушенно произнес Тимрук, швырнув в костер недоеденную кисть винограда, и собрался ногой опрокинуть котел.

Гринченко остановил:

– Не надо, может, вернемся.

– Вряд ли, – сказал Витька, но котел не тронул.

Каждый из взводов штурмовал свою вершину. Вторым взводом должен был командовать лейтенант Изотов, но как-то стушевался офицер, держался в тени сержанта Гринченко. Командовать, в общем-то, и не надо было. «Деды» и «вольные стрелки» дело знали, без указок карабкались по склону, а «молодые» тащились сзади, поддерживая огнем.

Взводу повезло: «духи» бросили позицию, драпанули по седловине на соседнюю вершину, более высокую и широкую. Оставленная ими вершина была похожа на неглубокий кратер вулкана, оборудована окопами для круговой обороны и противовертолетными щелями – узкими сверху и расширяющимися в глубине. Командир заставы приказал по рации закрепляться там на ночь.

«Деды» – Зинатуллов и Улов – сразу подсели к оставленному душманами костерку, Тимрук, как пулеметчик, залег в сторону седловины, а остальные пошли вниз за снаряжением. Вести их должен был Гринченко, но лейтенанту Изотову, видать, страшновато было куковать на вершине с тремя солдатами, поэтому пошел вниз вместо командира взвода. Гринченко был не против: чем карабкаться туда-сюда, лучше здесь погулять. Он ходил вдоль края кратера, служил промежуточным пунктом связи для двух застав, находившихся на противоположных горы. Бой за соседнюю вершину шёл не очень жаркий. Десантники не лезли под пули, больше надеялись на миномёты и ожидаемую помощь вертолётов, а душманам было куда отступать, окружить их не хватало людей. Гринченко, изредка передавая команды или просьбы одной заставы другой, медленно ходил о Тимрука мимо Углова, сидевшего через костёр с Зинатулловым, до кустика на противоположном краю кратера и обратно.

Видимо, его хождение привлекло внимание «духов». Гринченко как раз шёл от Тимрука, поравнялся с Женькой Угловым, когда Витька окликнул:

– Серёга, ты не...

Мина угодила прямо под ноги Женьке. Гринченко сильно долбануло чем-то по голове и выкинуло из кратера. Плашмя упав на спину, больно ударился головой. Дыхание отшибло, пытался вдохнуть, но не смог, а из глаз текло что-то тёплое. В памяти сплыл раненый в позвоночник солдат. Сквозь звон в ушах прорвался звук второго взрыва. Жаль, что услышал. Лучше бы сразу отмучаться...

Непослушный язык выдавил на губы комок густой слюны. Точно этот комок и был причиной всех бед, тело вдруг ожило, задвигалась грудная клетка. В затяжном кашле Гринченко перевернуло на бок, он с трудом встал на четвереньки и полез в кратер.

Перевалив через гребень, наткнулся на Женьку Углова. Тот лежал на спине, руки вдоль тела и чуть отведены, ладонями вверх, словно Женька выказывал ими сожаление о том, что мина взорвалась так близко. Лицо было разворочено, из ран выползала бурая творожистая масса, похожая на кровяную колбасу. Чуть дальше, за дымящимися головешками разбросанного взрывом костра, стоял на коленях Зинатуллов, прикрывал окровавленными руками лицо и раскачивался из стороны в стороны, будто с трудом удерживал равновесие. Тимрук как лежал на боку, опершись на локоть, так и остался. Он удивленно смотрел то на Женьку, то на Рашида, то на Сергея и, казалось, до сих пор не понимал, что случилось.

– Рашид, ты ранен? – спросил Гринченко. – Рашид?

Зинатуллов отвел окровавленные руки, открыв еще более окровавленное лицо, проорал:

– Камушками посекло!.. В Женьку всё пошло! Перевязать его надо!

– Не надо, – сказал Гринченко, садясь неподалеку от Углова. В правом виске ломило, будто кто-то сверлил там дырку тупым сверлом. Дотронулся – кровь. – Рашид, что у меня там?

Зинатуллов размотал бинт и приподнял голову Углова, намериваясь перевязать ее.

– Слышь, Рашид! – крикнул Гринченко.