Время перемен

«Потому, что в случившемся есть и ваша вина, Ревнитель. Случившееся показывает, что вы не достаточно хорошо исполняли свой долг. Вы не сумели разглядеть ереси, в которой погряз Шро’так, сомнений, смутивших его душу и толкнувших на путь отступничества. Сейчас эта ересь довела его до того, что он переметнулся на сторону противника!» – и хотя Советник «произносил» всё это совершенно спокойно, Хо’раас осознал всю глубину своей вины и ужаснулся – ведь он как Ревнитель Веры должен пресекать ересь, распознавать её и возвращать заблудших к истине… а ежели заблудший пал так низко, что его возвращение и искупление уже невозможно – уничтожать его. Но он не решился проникнуть в истинную суть речей командующего, не решился разглядеть в его мыслях то, что обязан был разглядеть… Но, в отличие от Шро’така, он примет свою судьбу с честью и достоинством:

«Я приму любое ваше решение, Советник», – почтительно ответил он.

«Естественно, примете», – довольно отозвался Советник, а в его мыслесфере мелькнули цвета превосходства. «Тогда слушайте – через один стандартный планетарный цикл вы активируете генератор и вернётесь вместе с войсками на флагман. Если вы это сделаете, то можете считать, что искупили свою вину. Если же нет… Я решу, что с вами делать».

«Слушаюсь», – ответил Хо’раас, и мыслесфера Советника тотчас исчезла, оставляя Ревнителя в глубокой задумчивости. Он стоял на краю лагеря, разбитого посреди пустыни с одной единственной целью – обеспечить защиту резонансного генератора, и наблюдал за слаженными, предельно чёткими и точными действиями воинов, перемещениями техники. И тревога закрадывалась в сердце Ревнителя – он сам как никто другой осознавал всю глубину своей вины, тяжесть своего греха. За то, что он не выполнил свой долг, он должен был предстать перед Блюстителем Духа и Девятью Регентами. Должен был предстать перед ними, чтобы они осудили его, назначив единственно возможную меру наказания – смерть. Но почему Советник сказал то, что сказал? Разве в его власти принимать такие решения? Разве он имеет право вторгаться в то, что является прерогативой Синода Девяти Регентов во главе с Блюстителем Духа? Или у него есть высочайшее разрешение? Только в этом случае он может… Что ж, он выполнит приказ советника и защитит генератор, а затем активирует его! Он отразит все атаки еретиков и нечестивцев, а их самих предаст смерти! Только тогда он сможет искупить вину! Хотя нет! Свой грех он сможет искупить только когда отыщет падшего командора, чтобы лично доставить его к судьям и привести приговор в исполнение!

Ревнитель смотрел за горизонт, в пустыню, туда, где занесённый тысячелетними песками, покинутый хозяевами, пробуждался ото сна великий древний город. В свете заходящего солнца глаза Хо’рааса сверкали неистовым фанатичным огнём…

Столовая школы Шеффилда повидала многое, ведь была так же стара, как и сама школа. Ученики всегда обедали здесь – и в 1914 году, когда началась первая мировая война, и в 1917 – в год великой революции в России, так круто изменившей её жизнь. Пользовалась столовая популярностью и во времена Великой Депрессии, когда у многих и денег-то на еду не было. Так же стабильно она работала, когда разразилась Вторая мировая война и после неё. Эти стены помнили возгласы ликования и вздохи печали, сопровождавшие космическую гонку США и СССР… Многое повидали на своём веку школа и её столовая. Были у столовой периоды расцвета и упадка. И, как это обычно водится, всё зависело от таланта и мастерства людей. В данном случае от уровня владения поваров кулинарным искусством. К сожалению, на протяжении последних лет оно оставляло желать лучшего, из-за чего ученики не очень-то охотно торопились в столовую за своими обедами, предпочитая изощрённой кулинарной пытке не менее изощрённую пытку интеллектуальную – в библиотеке или на дополнительных занятиях. Проблема была в одном – во время обеда второй вариант был попросту невозможен, из-за чего несчастным детям приходилось с мученическим выражением на лице вкушать малопригодные в пищу яства, либо делать вид, что они их вкушают. Из-за этого по школе ходило великое множество самопальных анекдотов про школьную столовую, как правило, высмеивающих качество тамошней стряпни… А паштет, на приготовление которого иногда отваживались повара (один раз в неделю, строго по расписанию), уже давно стал притчей во языцех и именем нарицательным, снискав себе сомнительную славу наихудшего блюда из наихудших, которые когда-либо готовил человек на планете Земля.

Однако подобная слава столовой не останавливала тех учеников, которые хотели во время перемены спокойно побеседовать с друзьями не в узких и шумных коридорах школы, а с относительным комфортом – в просторной и чуть менее шумной столовой, сидя на удобном стуле за столиком. Таковы были и стражницы завесы – они только что расположились за одним из столиков и теперь ожидали прибытия ещё одного человека – Метта Олсена, который не заставил себя ждать – едва зайдя в столовую, он тотчас заметил подруг и помахал им рукой, направляясь к их столику, лавируя между учениками.

– Ну вот, все в сборе, – довольно констатировала Ирма, отхлебнув сок из стакана. Он был пригоден в пищу, в отличие от остального, что готовили здешние повара. Наверное потому, что они вообще не имели к соку никакого отношения – его закупали у фирмы-производителя. Со всех сторон на группу друзей накатывал, словно прибой, шум голосов – ученики тихо переговаривались, либо болтали в полный голос, смеялись, а иногда что-то выкрикивали. В последние два дня у них главной темой разговоров были вовсе не будничные заботы или малые мирские радости, а событие, потрясшее весь мир – заявление президента Российской Федерации, сделанное им на прошлой неделе.

– Какое занудство, – нахмурилась Корнелия. – У них что, больше тем для разговоров нет? Только и слышно «Путин то», «Путин сё», да «параллельные миры»…

– А чего ты от них хотела? – удивился Метт. – Они всё ещё в шоке. Да что там! Могу поспорить, что вы пятеро вели себя почти так же, когда стали стражницами, – юноша улыбнулся. – По крайней мере я помню себя, когда узнал, кто вы на самом деле…

– А уж мы-то как помним, – хихикнула Хай Лин, подмигнув подругам – те закивали.

– Ладно, так что вы решили? – Метт перешёл к делу.

– Мы не можем долго находиться здесь, – молвила Вилл. Сейчас это решение далось ей труднее, чем раньше – им снова придётся обмануть близких людей. А в последнее время это не нравилось Вилл всё больше и больше. – После школы мы отправимся в Меридиан, а здесь оставим астральные дубли, – она не знала, что было сейчас на душе у подруг, хотя прежде каждая уже дала согласие на этот план. Но с собой Вилл ничего не могла поделать – слишком долго она обманывала свою мать, чтобы это прошло безследно для её собственной совести. И теперь совесть, как молчаливый и безжалостный страж справедливости, и палач в одном лице, терзала душу и разум Вилл всё более усиливающимся чувством вины. Но на другой чаше весов было само существование Меридиана.

– Но Вилл! – выдохнул Метт – казалось, ему передалась часть переживаний возлюбленной. Он понимал, что она чувствует. Подруги тоже понимали, ведь каждая, хоть и по-своему, чувствовала сейчас то же самое.

– Так надо, Метт, – ответила Вилл. Хотя она желала бы сказать, что это не так. – Нам нельзя покидать Меридиан, когда он так нуждается в нас.

– Я понимаю, – кивнул юноша. – Мы с регентами будем помогать вам чем сможем и когда сможем. Даже тогда, когда это будет невозможно.

– Наверное, если бы Оракул был жив, он бы что-нибудь придумал, – проговорила Тарани.

– Да, – согласилась Ирма. – Его совет бы пришёлся очень кстати.

– Неужели всё действительно НАСТОЛЬКО плохо? – Метт посмотрел на Вилл. Не важно, что он уже получил ответ на этот вопрос – его волнение было слишком велико.

– Самое противное – мы не знаем, что нужно ящерам, – едва слышно проговорила Корнелия. – Если бы знать…

– Тогда у нас был бы более эффективный план, – кивнула Тарани. – Знаете, я тут вот о чём подумала…, – но девушка не успела договорить – привычный школьный шум вспорол звук, которого никто не ожидал здесь услышать. Звук, которого все так боялись после одиннадцатого сентября – звук автоматных очередей и отчаянных криков людей, у которых внезапно появилась лишь одна, самая важная цель – спастись…

Похоже, что после длительной осады «мавзолея» и множества безуспешных попыток проникнуть внутрь, лишь одна из которых увенчалась успехом, ящеры, наконец, уяснили всю тщетность своих усилий. Румянцев разглядывал площадь перед зданием, занесённую песком, с высоты птичьего полёта из окна Главного зала, как между собой называли помещение с саркофагом участники экспедиции, вынужденные держать оборону. Молодой учёный смотрел, как маленькие фигурки ящеров суетятся внизу, сворачивая лагерь, грузят тяжёлые орудия, которыми обстреливали здание, в огромные, похожие на морских черепах, корабли. И во всём этом учёному виделось какое-то зловещее предзнаменование. И, всё же, он продолжал смотреть. Мысли его вернулись к этому странному новому союзнику – искусственному интеллекту крепости Предтеч, который назвал себя Дервишем. Помимо чисто профессионального восхищения – уровнем и качеством технологий – он испытывал и смутное чувство неопределённости. Дервиш сказал, что поможет им, но с того момента никто больше его не видел. Сомнений в том, что он может помочь, не было. Но как? «А Васильев уж очень долго беседует с Крутовым. И ведь уже третий раз за день. У нас и новостей-то столько нет, что б их так долго рассказывать. Но хорошо хоть связь наладилась…»

– Молодой человек…, – раздался позади спокойный и деликатный голос. Румянцев обернулся – Дервиш стоял, оперевшись о саркофаг, и с интересом рассматривал учёного.

– Добрый вечер, – спохватился Румянцев. Дервиш лишь улыбнулся, ещё больше сбивая с толку учёного – он совсем не был похож на машину, и вёл себя как живой человек!

– Кажется, вы встревожены? – скорее констатировал, чем спросил Дервиш, подходя к окну, в которое минуту назад Румянцев обозревал город.

– Ящеры отходят, – кивнул молодой человек. – И мне это не нравится – похоже, что они к чему-то готовятся.