Время ранних разлук

Но не это было главной радостью. Радость была впереди.

Однажды, когда Юрия везли в коляске на прогулку, к нему подошел главный врач:

— Позвольте мне вас, старший лейтенант, горячо поздравить с успехом!

— С каким успехом? — удивился Юрий. — Выписывать собираетесь?

— Выпишем, скоро выпишем. Но я — о другом…

Главврач протянул Юрию несколько листков. Это были армейские газеты. Они пришли с фронта, из той армии, в которой Юрий служил до ранения…

* * *

В этот день Юрий записал в своем дневнике:

«Я развернул эти газеты и глазам своим не поверил: в них были напечатаны мои карикатуры — те, что я рисовал для Али, для ее листка. И над одной из них была заметка о том, что находящийся в госпитале старший лейтенант такой-то остается в строю нашей армии, что теперь он будет художником газеты, и газета просит солдат и офицеров писать ему письма, подсказывать темы для рисунков и карикатур…

Главврач жмет мне руку, а у меня — слезы из глаз. Ну, по-настоящему расплакался. На фронте себя почувствовал. Я расплакался так, как плакал тогда, когда узнал, что мне отрезали ноги. А теперь их словно снова приставили.

Спрашиваю главного врача:

— Кто это сделал? Кто послал мои рисунки на фронт?

Он говорит:

— Это Аля ваша придумала.

Милая Аля, что она сделала! Только теперь я понял, почему она предупреждала меня: «Рисуй не на самой газете, а на маленьких листках. А я их буду наклеивать на большой…»

Когда я говорил с главным врачом, подошла и Аля. Улыбается, спрашивает меня:

— Видел, отставший от дивизиона? Видел, Юра?

А главный врач пожал ей руку и сказал:

— Вспоминаю ваши слова: «Спасти этого человека могу только я!»

«Я НАВСЕГДА ОСТАЮСЬ ПОЛИТРУКОМ»

Поезд шел из Москвы на юг.

Далеко позади остались столичные пригороды. Промелькнули и исчезли узкие бетонные полоски дачных платформ.

Реже стали встречаться переезды.

Горизонт раздвинулся. В окна вагонов ворвался ветер полей.

Пассажиры успели уже познакомиться друг с другом и вели неторопливые дорожные беседы.

Напротив меня в купе сидел пожилой мужчина. У него было крупное морщинистое лицо. На лбу, около виска, виднелся небольшой шрам. Годы сильно посеребрили его волосы, но глаза смотрели молодо. Это был добрый и светлый взгляд.

Я тоже познакомился со своим соседом и узнал, что он едет в Краснодар в гости к своему бывшему однополчанину.

— Такая у вас крепкая дружба? — спросил я.

— Крепкая. Не оторвать нас друг от друга.

Я представил себе, что Андрей Степанович — так звали моего собеседника — едет в гости к такому же пожилому, седому человеку, но ошибся. Товарищ Андрея Степановича, как выяснилось, был намного моложе его, и собеседник мой даже несколько раз назвал его сынком.

О «сынке» — старшем лейтенанте Романе Стеклове — Андрей Степанович рассказывал увлеченно. Передо мной возник портрет молодого для тех военных лет офицера, человека одаренного, храброго и бесшабашного.

Андрей Степанович на фронте был заместителем командира дивизиона по политической части или, как раньше называли, — политруком, а Стеклов — командиром одной из батарей.

Много раз отличался Стеклов в трудных боевых делах, но вершиной его подвига остался бой в Карпатах, когда командир батареи руководил огнем своих орудий из ближнего тыла врага.

…Наша авиация заметила, что по одной из дорог в горах противник подтягивает силы — пехоту, танки, самоходки. Идут они, разумеется, не сплошным потоком, а партиями, группами, небольшими колоннами. Несколько раз вылетали «илы» бомбить их. Но не висеть же авиации в воздухе постоянно, и задачу переложили на артиллерию: небольшой участок дороги находился в пределах досягаемости огня 152-миллиметровых гаубиц-пушек. А для того чтобы обеспечить точное попадание снарядов, в тылу врага нужен «глаз» — корректировщик.

Начальник штаба бригады собрал командиров батарей, спросил, кто хочет пойти на это дело. Встали разом все девять. Предпочтение отдали Стеклову: он не только хорошо стрелял, но и имел высокий спортивный разряд. Последнее решило все, потому что предстояло карабкаться на высокие скалы, спускаться по веревке с головокружительных отвесов — пересечь передовую немцев в том месте, где они считают себя самим богом защищенными от наших вылазок.

Среди бойцов отыскался бывший альпинист.

И вот двое — офицер и солдат, — захватив с собой радиостанцию, карту, веревку и оружие, отправились в тыл врага.

А на следующий день в штабе дивизиона приняли сигнал:

— Я — «Береза», я — «Береза»… Приготовиться к работе.

И потом в первый раз:

— Огонь!

Трое суток провели офицер и солдат на лесистых склонах гор у дороги, трое суток кочевали, чтобы не быть «накрытыми». И трое суток внизу под ними горели танки и грузовики. А затем, разрушив дорогу и сделав завал, они стали уходить.

Счастливо ушли. Когда они спустились по веревке с высокого отвеса, пересекли ущелье и уже поднимались на последний хребет, услышали далеко позади лай овчарок…

За этот бой хотели представить Стеклова к высокой награде, но пока составляли документы и ждали отлучившегося на несколько дней командира бригады, который должен был их подписать, — Стеклов сумел проштрафиться, и награду пришлось понизить.

…Поступил приказ — батареям передислоцироваться; с новых позиций, чтобы немцы не засекли, огня не вести.

И вдруг поспорил Стеклов со своим лейтенантом — командиром взвода управления, что четвертым снарядом попадет в мост через речку. Мост от наблюдательного пункта находился в трех километрах и в стереотрубу виден был отчетливо. Лейтенант, знавший меткость глаза командира батареи, точность его расчетов и особую «пристрелочную интуицию» Стеклова, все же утверждал, что для того, чтобы попасть в мост, надо сделать не меньше десяти выстрелов.

Третий снаряд… пробил мост и взорвался под настилом. Мост рухнул. Пари было выиграно.

Но едва прозвучал третий выстрел, как по всем телефонным линиям загремел голос из штаба бригады:

— Какой идиот стрелял?

«Идиот» обнаружился быстро.

Не прошло и месяца, как Стеклов снова навлек на себя гнев начальства.

Батареям приказали сниматься с позиций, идти вперед. И вдруг старший лейтенант Стеклов докладывает командиру дивизиона: «Не могу поднять всех снарядов». По расчетам штаба батарея вполне могла увезти с собой на двух прицепах все находившиеся на позиции боеприпасы. Откуда же излишек? Оказывается, Стеклов создал свой личный «НЗ».