Время ранних разлук

В деревеньке, о которой я рассказываю, оказалось всего несколько стариков и старух. Жили они в землянках.

С одним из этих стариков и завязался у нас разговор.

Услышав русскую речь, он выполз из землянки, снял шапку:

— Здравствуйте, сынки.

— Как живем, папаша?

— Что вам сказать? Раньше говорили: живем — хлеб жуем. А теперь нету его — хлеба-то. Щи из крапивы жуем. Научился под старость лет варить.

— А старуха-то есть?

— Нет ее, старухи. Убило ее. Бомбой. Дочь была — забрали дочь в Германию. Сын был в армии — сказали, без вести пропавший. Вот и остался один я. Про меня и немцы забыли — не тронули, сама смерть забыла. Но вспомнит, чую, вспомнит. Не дожить мне до того, когда колхоз наш оперится снова.

— Хороший был колхоз?

— О! Богатый! Я в сторожах состоял. Было что сторожить, было! И амбары не пустовали, и скотины — нескольким пастухам не управиться. Вот если бы председатель наш Павел Кузьмич вернулся, начали бы все сызнова. Хоть старики, а поработали бы. Знаете, какой он у нас председатель был? Огонь! И все время у него — идеи.

— Идеи? — переспросили мы. — А что такое идеи?

Старик замялся, теребя редкую седую бородку.

— Как сказать вам? Я человек-то неученый. Не мое это слово. Павел Кузьмич любил его очень. Бывало, соберет нас, колхозников, и скажет: «Есть у меня, односельчане, идея — школу новую строить…» или так: «Имею, говорит, идею породистого быка купить». Клуб перед самой войной заканчивали — только не успели. Вон он, клуб-то, стоит — одни стены черные. Вчера только сгорел. Как они уходили, немцы, так солому вокруг клуба набросали, бензином или чем еще полили и подожгли. Они тут все жгли, что оставалось…

— Как вы думаете, папаша, какая же идея у немцев?

— У фашистов-то? У них нету. Идея — это хорошее, доброе дело. А у немцев не могло идей быть…

Уходя из этой деревеньки, мы снова вернулись к старику. Вернулись потому, что капитан, заместитель командира дивизиона по политической части, сказал:

— А знаете, у меня есть идея. Давайте-ка этого старика возьмем с собой. Что ему, одинокому, пропадать? Тут райцентр близко. Устроим куда-нибудь.

Так и поступили.

Старик поначалу, правда, не соглашался. Но потом уполз в землянку и вернулся со своим имуществом. Оно состояло из рваной телогрейки и закопченного жестяного чайника. С чайником дед расставаться ни за что не хотел.

Мы усадили его на пушку и двинулись дальше. В райцентре замполит устроил его сторожем местной пекарни.

ТЕОРИЯ ВЕРОЯТНОСТИ

Небольшой городок находился недалеко от переднего края. Городок состоял из нескольких сотен беленьких домиков, окруженных садами, и кирхи.

Во время артиллерийской перестрелки снаряд угодил в самую верхушку кирхи, и кирха загорелась.

— Посмотри-ка, Трошин, — обратился к батарейному вычислителю один из бойцов. — Посмотри-ка… Верхушка тонюсенькая, как шпиль. И надо же прямо по ней чиркнуть. Как так можно?

Трошин добродушно улыбнулся, покрутил рыжий ус, ответил:

— По теории вероятности все можно.

— А что такое теория вероятности?

— Как объяснить тебе? Вон их сколько шуршит в воздухе — снарядов. Раз такое большое количество, значит, какой-нибудь и задеть может. Хоть за иглу.

Трошину каждый день задают вопросы. Какая в ближайшее время будет погода? Что такое магнитный полюс? Как ориентируются птицы во время дальних перелетов?

Знает Трошин много. Но особенно близки ему две области: математика и птицы.

Если есть свободное время, на привале например, сядет Трошин на пенек или на ящик из-под снарядов и давай чертить прутиком на песке разные геометрические фигуры.

— Ну-ка, ребята, решим задачку. Кто скорее сообразит? Назначаю премию — недельную порцию табаку. Отдаю как некурящий.

И любители потянуть «козью ножку» начинают ломать головы. За такую премию потрудиться стоит!

Соображают, галдят, и в конце концов объявляется победитель импровизированной олимпиады. Торжественно получив из рук Трошина пачку махорки, он немедленно распечатывает ее и угощает товарищей. Он не запрячет ее в свой вещмешок, он не жмот. Покурят-покурят, а потом бросит Трошин прутик в сторону, выпрямится, прислушается:

— Какая птица поет?

— Пеночка.

— Нет.

— Малиновка?

— Нет. Это дрозд. Вот послушайте. Я буду свистеть, а вы запоминайте, какие птицы как поют.

Не случайно так хорошо знал Трошин математику и природу: до войны много лет он работал землеустроителем-топографом. С планшетом и оптическими приборами шагал по полям и лесным опушкам. И столько птичьих концертов прослушал!

На войне он с самого начала — с первых дней. И ни разу не был ранен. Удивительно везло ему! Цел-невредим вышел из окружения. Цел-невредим поднимался из окопа после отчаянных бомбежек и обстрелов. В сорок втором пуля пробила ему верх пилотки — голову не задела. В сорок третьем осколок мины разорвал ему полевую сумку и… остался лежать в ней. В сорок четвертом после долгих часов бессменной работы он спал в небольшом кирпичном домике. Утром открывает глаза и удивляется: у самого уха на подушке лежит кирпич, стена в трещинах. Оказывается, ночью в стену угодил снаряд. Пробить стену — не пробил, но стукнул так, что с внешней стороны сделал воронку, а с внутренней отвалил несколько кирпичей.

…Уже поздно. Перестрелка затихла. Мы, несколько человек, лежим в блиндаже на жестких досках, покрытых соломой. Не спится.

Кто-то говорит в темноте:

— Эх, сейчас в дом перебраться бы, поспать по-настоящему!

Но в дом перебраться рискованно: ночью возможен артиллерийский налет. Не каждый раз снаряд, попав в дом, ограничивается тем, что осторожно отваливает на подушку кирпич…

— А вы знаете что, ребята? Я пойду в дом напротив, он пустой, хозяев нет, и принесу подушку или матрац, — говорит Трошин.

Его отговаривают:

— Не стоит. Ребра к соломе и доскам давно привыкли.

— А что нам бока отлеживать? Пусть будет комфорт, — шутливо возражает Трошин и исчезает из блиндажа.

Проходят считанные секунды, и раздается страшный взрыв. Мы выбегаем на улицу. Около крыльца дома, что напротив, лежит на спине Трошин. Крыльцо разворочено. Значит, дом был заминирован, и стоило только тронуть ручку двери, чтобы все взлетело…

Перешагнуть порог этого злополучного дома Трошину не было суждено. Надо же произойти такой нелепице! Теория вероятности…

И снова видится мне последняя сцена. Лежит на булыжнике, раскинув руки, уже неживой Трошин. А над ним в безветрии прикарпатской ночи, как высокая, огромная свеча, горит кирха.

ДВИЖЕНИЕ — ЭТО ЖИЗНЬ!

В коридоре районной поликлиники полным-полно народу. У каждого кабинета — очередь. Редкие счастливчики сидят на стульях, остальные стоят, прислонившись к стене. Над их головами мерцает табло: «Тише! Идет прием!»

Предупреждение излишне: больные обычно шуметь не склонны. И если кто-то что-то скажет, то скажет приглушенным голосом, полушепотом:

— А у меня опять температура.

— Лечусь, пью разные микстуры. И что-то не помогает.

— Товарищи, разрешите на минутку к врачу пройти? Мне только бюллетень закрыть. На работу опаздываю.

«Тише! Идет прием!»

Идет ли он вообще? Я ведь тоже опаздываю. Время, когда меня должен был принять врач, прошло.

Я уже много стоял у окна, ходил по коридору, сидел, уступал место другим, снова ходил. За часы ожидания я стал медицински образованным человеком. По плакатам, развешанным на стенах, и по стеклянным вертушкам Дома санитарного просвещения я усвоил, что мухи — переносчики заразы, что глисты лучше всего выводить сантонином или, на худой конец, экстрактом мужского папоротника, что за гипертонией первой степени следует гипертония второй степени…