Время Шамбалы
Шрифт:
Осенью 1926 г. под давлением «народных масс» — верующих и духовенства — 3-ий Великий Хурулдан принял постановление, в котором говорилось о необходимости официального обращения к Далай-ламе за санкцией на отыскание и объявление нового перерожденца Богдо-гегена. Этим шагом монгольские власти, очевидно, рассчитывали произвести благоприятное впечатление на Лхасу ввиду намечавшегося монголо-тибетского сближения. На том же Хурулдане обсуждался и вопрос о заключении дружественного монголо-тибетского договора.
Согласно первоначальным планам, монгольская миссия предполагала выехать из Улан-Батора в августе 1926 г., однако ее отъезд задержался до глубокой осени, что, возможно, было связано с тем, что монгольский МИД ожидал принятия принципиальных решений по тибетскому вопросу высшим законодательным органом МНР. От Улан-Батора до Юмбейсе, где находилось отделение советского торгпредства, делегация добиралась на «доджах». Там пересели на верблюдов и 5 ноября тронулись в дорогу по бескрайней Гоби. Ежедневно караван передвигался не менее 10 часов непрерывно. Через 3 недели добрались до Шобучина (к югу от Аньси), первого населенного пункта Верхней Монголии. По сведениям А. Ч. Чапчаева, экспедиция от Юмбейсе шла в составе большого каравана (до 200 верблюдов) тибетских торговцев, возвращавшихся из Урги на родину [450] . В Шобучине сменили верблюдов наполовину и продолжили путь в направлении Шара-гола (Желтой реки). Переход через высокогорные районы Верхней Монголии до Цайдама был очень тяжелым. Практически все участники поездки страдали
450
РГАСПИ. Ф. 144, оп. 1, д. 42, л. 13.
В Цайдаме монгольское посольство пробыло полтора месяца — это время в основном ушло на наем верблюдов. В начале февраля двинулись через Тайчжинар коротким путем в сторону безжизненного Чантанга — Тибетского плато. «Все очень боялись предстоящего самого трудного этапа маршрута, — сообщал А. Ч. Чапчаев. — Во время движения по Сартыну все участники экспедиции чувствовали себя больными. В пути мы похоронили у хребта Думбуре одного подвозчика. Врач тибетской медицины доехал до Нагчу едва живым с опухшим и раздувшимся телом. В течение двух последних недель по Сартыну я, не будучи в состоянии от слабости держаться на верблюде, ехал на последнем привязанным к вьюку» [451] . Но не меньшую опасность для путешественников, чем горная болезнь, представляли и «голоки» — воинственные тибетские номады, промышлявшие грабежом караванов в районе безлюдных хребтов на северо-восточной окраине Тибета.
451
Там же. Л. 24.
Движение по Чантангу до Нагчу заняло у экспедиции 40 дней, не считая стоянок. В Нагчу она пришла 15 марта. «Радостный день, — отметил А. Ч. Чапчаев. — Я быстро стал на ноги. Врач тибетской медицины умер через несколько дней» [452] .
Последний отрезок пути экспедиция преодолела без каких-либо трудностей. По воспоминанию М. Т. Бимбаева, «от заставы Нагчу до Лхасы мы шли на ишаках. Приблизительно километров за 30 до Лхасы караван встретили 2 тибетца, специально посланные Далай-ламой» [453] . Они-то и привели его в Запретный город, что произошло, по-видимому, во 2-й половине апреля 1927 г. В британских источниках содержится более подробный рассказ о въезде монгольской миссии в тибетскую столицу. Так, согласно Ф. М. Бейли, в Нагчу монголы заявили уездному начальнику («дзонгпену»), что их поездка связана со смертью Великого Ламы из Урги. Дзонгпен сообщил об этом Далай-ламе, и тот распорядился пропустить монгольский караван в Лхасу. Однако, когда открылось, что монголы являются переодетыми «большевистскими эмиссарами», он уволил дзонгпена за сообщение ему ложных сведений [454] . Таким образом, монгольское посольство оказалось не только нежданным, но и нежеланным для Далай-ламы, и въехать в Лхасу оно сумело лишь под видом сугубо религиозной миссии. Версия Ф. М. Бейли вполне согласуется с тем, что нам известно о пребывании А. Ч. Чапчаева в Лхасе и по сути не противоречит сообщению М. Т. Бимбаева — Далай-лама, узнав от дзонгпена о религиозной цели монгольской делегации, вполне мог выслать ей навстречу проводников, что не являлось какой-то особой почестью.
452
Там же.
453
Архив автора. Интервью с М. Т. Бимбаевым. 14 апреля 1993 г.
454
ОIOС: L/P&S/11/277. Донесение Бейли индийскому правительству о «большевистской миссии» в Тибет, от 30 июня 1927 г.
В Лхасе монгольское посольство сразу же столкнулось с большими трудностями. Так, Далай-лама принял его участников на другой день во дворце Потала как обычных богомольцев, пришедших получить его благословение, не пожелал вести с ними какие-либо переговоры и в дальнейшем всячески уклонялся от новой встречи. Правда, посольство получило разрешение поздравить Далай-ламу по случаю дня рождения, но это была опять-таки публичная аудиенция. Своим приближенным Далай-лама также настрого запретил встречаться с «красными монголами». В целом отношение главы Тибета к посланцам народной Монголии можно характеризовать как настороженно-подозрительное и вовсе лишенное симпатии, на которую не без оснований рассчитывала Москва. Об этом свидетельствуют многие документы британских архивов. Из них мы, в частности, узнаем, что за руководителями миссии — Гомбодчийном (Гомбо Еше), Амулангом и А. Ч. Чапчаевым (Цепаг Доржи) велась постоянная слежка [455] . Дом, в котором разместилось посольство, — двухэтажный каменный особняк в центре Лхасы, так называемый «Дом Китьепа», охранялся нарядом полицейских, которые являлись тайными осведомителями Далай-ламы. По признанию М. Т. Бимбаева, всякий раз, когда он и А. Ч. Чапчаев отправлялись по каким-либо делам в город, за ними по пятам следовал тибетский «охранник».
455
ОIOC: Mss Eur F 157/240. Письма Н. Дондупа Бейли от 6 и 10 августа 1927 г.
Англичане, со своей стороны, проявляли не меньшее внимание к «советским агентам». Ф. М. Бейли, как только до него дошли слухи о прибытии в Лхасу «красной» монгольской делегации, немедленно отправил туда из Гартока своего личного помощника Норбу Дхондупа, поручив ему убедить Далай-ламу выпроводить «русскую миссию» из Тибета. Далай-лама, однако, не последовал совету Ф. М. Бейли, что объяснялось несколькими причинами: во-первых, нежеланием нанести обиду монахам самого крупного в Тибете Дрепунгского монастыря, давно уже фрондировавшего с лхасскими властями, тем более что в одной из его школ — Гоман-дацане обучалось большинство выходцев из Халха-Монголии, Бурятии и Калмыкии. Во-вторых, опасением, что монгольское правительство могло бы ответить на такой шаг репрессиями против проживавших в Монголии тибетцев. И, в-третьих, боязнью потерять свои сбережения (около 200 тысяч рупий), хранившиеся в созданном им в Урге в 1905 г. «тибетском банке» [456] .
456
ОIOС: L/P&S/10/1113, р. 84. (Note on the Soviet Agent in Lhasa).
Норбу Дхондуп находился в Лхасе до октября 1927 г. и все это время регулярно снабжал своего шефа разнообразной информацией о «большевистской миссии». Так, из его писем к Ф. М. Бейли [457] мы знаем, что А. Ч. Чапчаеву очень долго не удавалось добиться частной аудиенции у Далай-ламы. Устроить ее обещал Кушо Кхенчунг — «тибетский торговый агент» в Гьянтзе, доверенное лицо Далай-ламы, но А. Ч. Чапчаев сразу же заподозрил его в связях с англичанами и потому отказался от этого посредничества. Неприемлемым условием для калмыка стало то, что Кхенчунг намеревался выступить в роли переводчика на переговорах. Тогда А. Ч. Чапчаев попробовал найти подступ к властителю Тибета через лиц из его ближайшего окружения, но и здесь его подстерегала неудача. Прошло много месяцев, прежде чем Далай-лама милостиво
согласился принять А. Ч. Чапчаева для деловой беседы, но это произошло уже после отъезда Н. Дхондупа, по-видимому, в октябре месяце. 9 декабря 1927 г. монгольская миссия покинула Лхасу [458] .457
OIOC: Mss Eur F 157/240.
458
Эта дата называется в письме нового тибетского премьер-министра Ябши Лангдун Кунга (сменил Лончена Шолкхана после его смерти в 1926 г.) подполковнику Ф. М. Бейли, датированном 10 января 1928 г. ОIOС: L/P&S/ 11/277.
Результаты беседы А. Ч. Чапчаева с Далай-ламой оказались неутешительными как для советской, так и для монгольской стороны. Далай-лама отказался от обмена дипломатическими представителями между Тибетом и МНР и не проявил интереса к идее заключения дружественного договора между обеими странами. Таким образом, главная цель миссии не была достигнута. Единственное, что удалось А. Ч. Чапчаеву, так это решить вопрос о торговле. Далай-лама заверил его, что не станет возражать против торговых операций СССР в Тибете при условии, что они будут осуществляться «неофициально». В то же время имеются сведения, что Далай-лама послал с ним письмо А. Доржиеву для советского правительства, в котором заявлял о своих дружеских чувствах по отношению к СССР и МНР и задним числом выражал готовность заключить договор о закупке оружия и пороха у России, а также о создании промежуточных почтовых станций между МНР и Тибетом [459] . Возможно, своим письмом он просто хотел несколько сгладить то негативное впечатление, которое могло создаться у советских руководителей после рассказов А. Ч. Чапчаева о его не слишком любезном приеме в Лхасе.
459
Об этом говорится в аналитической записке «О буддийских районах», составленной ОГПУ предположительно в начале лета 1928 г. РГАСПИ. Ф. 89, оп. 4, д. 162, л. 59–60.
Чем объяснить неуспех миссии Гомбодчийна — Чапчаева? По прогнозам НКИД ситуация в Тибете благоприятствовала советским планам. Донесения военной разведки в начале 1926 г. также свидетельствовали об утрате англичанами своих позиций в Тибете и переориентации Далай-ламы с Англии на Китай [460] . Строго говоря, последнее утверждение не совсем точно отражает положение дел, поскольку определенное потепление в тибетско-китайских отношениях наметилось лишь в 1930-е годы при Нанкинском правительстве Чан Кайши. Хотя надо признать, что во второй половине 1920-х значительно усилились китаефильские настроения среди тибетского ламства — не только высшего, но и рядового, недовольного отсутствием Панчен-ламы и стремившегося вернуть его в Тибет. Можно предположить, что основной причиной неудачи скорее всего был синдром «красной опасности». Особенные опасения внушали успехи китайской революции, постепенно приближавшейся к границам Синьцзяна и восточного Тибета. Так, Н. Дхондуп в письме к Ф. М. Бейли от 1 сентября 1927 г. писал: «Далай Лама неожиданно позвал меня вчера. Он сказал, что получил информацию о 19 большевистских агентах (имеется в виду монгольская миссия — А. А.). Он выражал беспокойство и говорил: Фэн Юйсян, китайский командир, являющийся другом красных русских, одерживает победу, и он может объединиться с красными русскими и создать неприятности для Тибета» [461] .
460
РГВА. Ф. 25895, on. 1, д. 832, л. 80 (Раздел: Внешняя обстановка в Западном Китае, начало 1926 г.).
461
ОIOС: Mss Eur F 157/240. Письмо Норбу Дхондупа к Ф. М. Бейли из Лхасы от 1 сентября 1927 г.
Фэн Юйсян — главнокомандующий Гоминьдзюня (Национальной армии) пользовался советской поддержкой в годы китайской революции пока не совершил предательство (с точки зрения Москвы), перейдя на сторону Чан Кайши, в лагерь «гоминьдановской контрреволюции», летом 1927 г. На момент прихода экспедиции А. Ч. Чапчаева в Лхасу его северо-западная армия прочно контролировала территории провинций Шэньси, Ганьсу и Западной Хэнани. В ближайшем будущем ожидалось ее дальнейшее продвижение на запад, в направлении Синьцзяна и Тибета. В марте-апреле 1926 г. маршал Фэн, проездом в Москву для консультаций с советским руководством, останавливался в Улан-Баторе, где встречался с П. М. Никифоровым. В то время он вынашивал планы объединения провинций, занятых его армиями, и отделения их от Центрального Китая. П. М. Никифоров, однако, не поддержал этой идеи. «Отделение провинций Англия может учесть как нашу агрессию на Западный Китай, — писал полпред генконсулу в Калгане Фесенко, — и, пользуясь создавшимся положением, усилить свою агрессию на Тибет, что осложнило бы нашу политику в Тибете, которую мы полагаем проводить» [462] . Москва, тем не менее, была заинтересована в наведении мостов между Фэн Юйсяном (и другими лидерами Китайской революции) и лхасским правительством. Так, тот же П. М. Никифоров писал в своем приветственном послании «вождю Народно-революционной армии» Фэн Юйсяну 11 февраля 1927 г.: «Было бы весьма полезно, если бы Вам удалось сговориться с тибетцами о границе. Это успокоило бы их и создало бы на Вашем фланге и [в] тылу спокойную обстановку, что для вас крайне необходимо» [463] .
462
РГАСПИ. Ф. 144, on. 1, д. 173, л. 200, б/д. По содержанию письмо можно датировать июнем-июлем 1926 г.
463
Там же. Д. 40, л. 30.
Другим источником беспокойства для Далай-ламы стала религиозная политика Москвы. Так, в начале сентября 1927 г. он получил перевод заметки из Бурят-Монгольской Правды («Бурят-Монгол Унэн») о суде в поселке Агинском над 88 ламами, руководителями и участниками так называемого Борзинского движения [464] . Суть этого движения состояла в том, что в начале 1927 г. ламы Цугольского и Агинского дацанов в Читинской области агитировали своих соплеменников, бурят, проживавших на территории Бурят-Монгольской АССР, за переселение в Борзинский уезд в Читинской области, мотивируя это тем, что как нацменьшинство они не будут испытывать там национального и религиозного угнетения. Согласно Норбу Дхондупу, заметка из бурятской газеты произвела отрицательное впечатление на Далай-ламу и членов Кашага. Некоторое время спустя (предположительно в сентябре) Далай-лама неожиданно получил секретное письмо от Агвана Доржиева, доставленное из Улан-Батора тибетским купцом. «Я старый человек и скоро умру, — писал А. Доржиев. — Монголия — не мирная страна, какой она была прежде. Правительство настроено крайне враждебно против религии и монахов и с этим ничего нельзя поделать. Прошу Вас, избегайте общения с людьми [монгольской] миссии. Я был вынужден написать письмо Вашему Святейшеству под их диктовку, которое эти агенты большевиков взяли с собой, но я прошу не придавать значения этому письму» [465] .
464
Бурят-монгольская правда. 1927. 10 июня и 23 июля (Заметки «88 лам под судом» и «Дело о 88 ламах»).
465
OIOC: L/P&S/11/277. Отрывок из конфиденциального письма Ф. М. Бейли правительству Индии от 26 сентября 1927 г.