Время смерти

— Это день твоей судьбы, солдат. Умойся и садись в машину. Поторопись, — добавил, глядя на растерявшегося человека с бессильно повисшими вдоль тела грязными руками. Мишич вышел на дорогу, встал на пригорок перед столпившимися солдатами, беженцами и поздоровался: — Помогай бог, герои!

Под дождем и грохотом австро-венгерских пушек люди безмолвно смотрели на него, ответив не сразу, как полагалось, да и не все. Смотрели строго и озабоченно. Эти тоже могут повернуться лицом к Дрине и броситься в атаку, сделал вывод Мишич. Такие попусту не боятся. На что надеяться, спрашивали их взгляды. И он им ответил:

— Построиться и двигаться дальше. Скоро стемнеет. Следует найти продовольствие и ночлег.

— Грязью поужинаем. Водой из лужи напьемся. В кустах переспим.

Люди оглядывались, ища солдата, который это прокричал. А Мишич не хотел его видеть, понимал: такой все может. Такой из окопов не убежит.

— Завтра будете ужинать из кухонь. И ракию получите. А ночлег ваш зависит от шваба. Если он не поспешит тебя убить, будешь спать под крышей. — Генерал говорил спокойно, не повышая голоса.

Офицеры шепотом подавали команды.

— А что с Сербией будет, Живоин Мишич? — угрожающе крикнул кто-то из беженцев.

— Ты погляди, народ, каков генерал? Генерал, а вылитый мужик. Живоин Мишич, а похож на всех сербских солдат! — громогласно удивлялся Тола Дачич. — Сними с него шинель и кепку, увидишь его за любым плугом и с мотыгой. Мужик вроде нас самих. А попробуй не послушай его, если можешь и смеешь. Вылитый мужик-мученик. И только посмейте, сукины сыны, не поверить ему! — вопил Тола Дачич.

Начавшие строиться солдаты стояли, разинув рты, и смотрели на генерала.

— Мы должны работать и думать, братья. Много и сообща работать. Но прежде всего нужно остановиться и не задницей повернуться к врагу, а встретить его лицом. Взглянуть ему в глаза. Тогда он испугается и сам нам спину покажет. А вы разойдетесь тогда по домам.

— Именно так, и по-другому нельзя, генерал Мишич. — Тола Дачич отделился от толпы и направился к нему: он хотел поздороваться с ним за руку, чтобы в Прерове потом рассказать, как он здоровался с генералом Мишичем, да и для сыновей может пригодиться.

Джордже Катич, стыдясь своего знакомства с Толой Дачичем, хлестнул лошадей и поехал канавой.

Генерал Мишич козырнул всем и поспешил к автомобилю; Тола Дачич устремился за ним, однако дорогу ему преграждали женщины и старики, с которыми он недавно спорил, они сталкивали его в канаву.

— Чего ждешь! Влезай, солдат! — приказал генерал наказанному солдату, на лице которого не обсохла кровь. — Как тебя зовут?

— Куда я такой? Драгутин. Испачкаю все, господин.

— Быстрей умывайся и садись, Драгутин. Будешь мне помогать. Приедем в штаб, скажу, что тебе делать. — И сел в машину, следом за ним Драгутин.

Мотор зафыркал, заработал.

— Давай простимся, генерал Мишич! — кричал Тола Дачич. — Четырех солдат дал я державе, заслужил, чтоб ты со мной попрощался.

Мишич приказал остановить машину, открыл дверцу и протянул руку Толе Дачичу:

— Ты большего, друг, заслужил. Дай бог уцелеть твоим сыновьям, прощай!

— А ты запомнишь мою батрацкую руку, мои мозоли, генерал Живоин? Меня зовут Тола Дачич, из Прерова я.

— Запомню. Счастливо тебе!

— Погоди, генерал, еще об одном у тебя спрошу. Сколько тебе лет, Живоин Мишич?

— Пятьдесят девять мне, Дачич, — закрывая дверцу, ответил генерал.

— Хорошо. Помнишь начало, а видишь и конец. Дай тебе бог легких лет жизни, Живоин Мишич.

Тола Дачич положил руку на крышу автомобиля, обдавшего его грязью.

— Быстрей, как можешь! — приказал Мишич шоферу, закуривая. — Откуда ты родом, Драгутин?

— Село мое Бресница, в Мачве.

— Кто дома остался?

— Сыну было десять годов, и отец. Летом германы их убили, когда через Дрину перешли. Сожгли дом мой и все хозяйство. Был у меня еще брат, холостой, погиб на Чеврнтии, когда через Саву переправлялись. А теперь вот еще, может, есть, а может, и нет их у меня, девочка трех лет и жена.

— Дай бог, чтоб живы были, Драгутин.

— Если бог захочет, все может.

— О чем сейчас говорят солдаты? На кого злятся?

— На судьбу, господин генерал. Кое-кто и ругается. Иные молчат, боятся, кабы хуже не было.

— Выстоим, Драгутин!

— Вам лучше знать.

— Ты тоже знать должен. Куришь?

— С тех пор как узнал, что дома случилось, душа табак не выносит.

— В штаб приедем, ступай к врачу, даст тебе мазь от кровоподтеков. На холоде может хуже стать.

— Пройдет и это, господин генерал. Мог убить меня человек, а опять же не вышло.

— Ты был виноват?

— А когда солдат перед офицером не виноват? Будь я офицером, кто знает, может, и плоше его был бы.

— Хорошо говоришь, Драгутин. Надеюсь, так и поступать будешь. Станешь у меня вестовым.

4

Автомобиль опять остановился: солдаты отнимали у крестьянки гусей, та кричала, понося и державу, и Пашича; шофер сигналил; адъютант Спасич, высунув голову в окошко, кричал на солдат; те воевали с бабами, которые кидали в них грязью; гуси гоготали. Поручик Спасич, выскочив из машины, схватил за шиворот высокого здоровяка солдата в германской офицерской шинели, а тот, столкнув Спасича в канаву, в наступившей после рева мотора тишине кричал:

— Ну и пускай Мишич. Пускай сам господь бог. Три дня нам жрать не давали, а она гусей везет. Швабы придут, так она им жареного гуся подаст, а то и свое бабское дело в придачу поднесет… Дай мне снаряд, я ей покажу гусыню.

Этот тоже пойдет в атаку, отметил про себя генерал Мишич, радуясь словам и силе солдата.

— Драгутин, вот тебе два динара, отдай бабе за птицу. И Спасича позови.

Драгутин вернулся в сопровождении солдата, державшего под мышкой гуся. Став смирно, парень отдал честь автомобилю, выглядывая, кто в нем сидит.

— Помогай тебе бог, герой!

— Я не поверил, господин генерал, что ты и есть Мишич. На гуся вот поспорил. А есть охота, дорогу сожрать готов.

— Ты какого полка, солдат?

Тот пристально посмотрел ему прямо в глаза: зачем ему имя? В чин не произведет и награды не выдаст, а по шее выйдет. Сибин погиб, вот пускай его и сыщет, коли надо.

— Сибин Милетич, село Шливово, уезд Паланка, — выпалил, не сводя глаз с генерала — не сердится?

— В каких войсках служишь? — Генерал наслаждался — вот человечина!