Время соборов. Искусство и общество 980-1420 годов

Глубинной причиной этих потрясений и тревоги было ожидание конца света. «Мир стареет» — таково обычное начало дарственных грамот. Однако каждый хотел предугадать, когда разразится буря, в которой погибнет вселенная. Чтобы узнать это, ученые изучали Священное Писание. В двадцатой главе Апокалипсиса они читали, что Сатана освободится от цепей и всадники, сеющие смуту, появятся со всех концов земли, когда «окончится тысяча лет» [63] . На это пророчество ссылались священники, которые в середине X века проповедовали «народу в одной из парижских церквей, что Антихрист придет в конце 1000 года и вскоре последует Страшный суд». Однако многие из числа духовенства опровергали это, утверждая, напротив, что желание проникнуть в тайну Господа достойно порицания и что человеку не дано знать день и час [конца света]. В Евангелии указана не точная дата, а предшествующие ей знамения: «<...> восстанет народ на народ, и царство на царство, и будут глады, моры и землетрясения по местам; всё же это начало болезней» [64] . Тогда-то и потребуется быть готовым предстать перед ослепительным ликом Христа, сходящего с небес на землю судить живых и мертвых. Запад 1000 года с тревогой наблюдал появление первых симптомов.

63

Опер. 20: 3.

64

«Когда же сидел Он на горе Елеонской, то приступили к Нему ученики наедине и спросили: скажи нам, когда это будет? и какой признак Твоего пришествия и кончины века? <...> Также услышите о войнах и о военных слухах. Смотрите, не ужасайтесь; ибо надлежит всему тому быть. Но это еще не конец: ибо восстанет народ на народ, и царство на царство, и будут глады, моры и землетрясения по местам; всё же это начало болезней» (Мф. 24: 3, 6—8).

Что ему было известно об устройстве тварного мира? Он видел, как на небе, следуя заведенному порядку, вращались светила, повторялись рассветы и вёсны, а все живые существа рождались и умирали. Он сознавал, что миром управляет установленный Богом порядок, сущностный порядок, в соответствии с которым были возведены стены романских церквей и который пытались воплотить их строители. Случалось, однако, что мир сбивался с ритма. Люди наблюдали метеоры и кометы, которые не следовали обычному круговому движению звезд. Из глубин моря поднимались чудовища, подобные киту, «напоминавшему остров. Он появился однажды в ноябре на рассвете и был виден до третьего часа дня». Что было думать о бедствиях, внезапных ураганах, извержениях вулкана или драконе, «летевшем на юг и испускавшем снопы искр», которого множество перепуганных людей заметили в небе над Галлией в субботу накануне Рождества? Возмущение огня, воды, неба и недр земли — описание необычных явлений стало основным содержанием хроник, составленных в то время монахами. Летописцы старались скрупулезно запечатлевать эти события, так как считали происходившее цепью знамений, которые когда-нибудь позволят узнать дальнейшую судьбу человечества. Монахи различали в них предвестия будущего. Во время солнечного затмения 1033 года люди увидели, что бледны как мертвецы; «безмерный ужас охватил тогда их души: они понимали, что это зрелище знаменовало печальный конец человечества». В связи с появлением кометы монах Рауль задается вопросом:

Что касается того, новая ли это звезда, которую Бог послал на небо, или же другое небесное тело, свет которого Он усилил в знамение человечеству, это ведомо лишь Тому, чья мудрость устраивает всё наилучшим образом. Однако точно известно, что всякий раз, как люди замечают, что в мире совершилось подобное чудо, на них вскоре обрушивается нечто удивительное и ужасное.

В дикарском образе мыслей, господствовавшем тогда в сознании даже самых образованных людей, вселенная представала как некий таинственный лес, который никому не дано пройти до конца. Чтобы войти в него и оградить себя от таящихся в нем опасностей, нужно действовать как охотник — следовать извилистыми тропами, полагаться на приметы, доверять случайным, лишенным логики совпадениям. Порядок в мире основан на сплетении связей, проникнутых магическими силами. Всё, что замечает человек, представляет собой знак — слово, шум, движение, вспышка молнии. Лишь терпеливо распутывая клубок символов, человек мог шаг за шагом пробираться сквозь дебри окружающего мира, пленником которого он был.

Рождение чудес окутано тайной. Главное — различить, чья воля, скрывающаяся за видимыми проявлениями, породила их. Не результат ли они действия сатанинских сил, которые, как всем известно, кишат под землей и в непроходимых чащах, готовые в любой момент наброситься на жертву, тех сил, которые в декоре произведений романского искусства изображаются в виде чудовищ, женщин-рептилий? Христианизация облекла подспудные верования XI века в определенные образы и формы, но не «смогла окончательно восторжествовать над представлениями, в которых инстинктивная народная вера всегда искала объяснения тому, что невозможно познать. Мифы, построенные на противопоставлении тьмы и света, смерти и жизни, тела и души, изображали вселенную как поле боя, поединок добра и зла, Бога и восставших воинств, отрицавших и потрясавших установленный Им порядок. Они помогали распознавать в бедствиях, в нарушении обычного ритма жизни поражение сил добра и победу Сатаны, врага рода человеческого, находившегося в плену у ангелов, «доколе не окончится тысяча лет», который теперь вырвался на свободу и шел в наступление, сея повсюду смуту, как рыцари, мчавшиеся по полям и губившие будущий урожай.

Но почему не считать, что эти знамения, напротив, посланы самим Богом? Богом вспыльчивым, скорым на гнев, подобно земным королям, когда они узнают о предательстве или оскорблении, Богом, который, однако, по-прежнему любит своих сыновей и хочет предупредить их и предостеречь, не желает нападать внезапно и дает передышку, чтобы они успели достойно принять самый страшный из Его ударов. Человек подавлен могуществом Бога, но должен доверять Ему. Творец даровал человеку глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать. Как Христос с учениками, Он говорит с ним притчами, пользуется неясными метафорами, и каждый христианин должен сам проникнуть в их скрытый смысл. Нарушая космический порядок, Бог проявляет милость к человечеству, призывая его бодрствовать. Эти глухие раскаты подобны первому предупреждению. Огромное число бедствий, поразивших деревни 1000 года — наводнения, войны, чума или голод, — обрушилось на цивилизацию, совершенно безоружную перед неожиданным бунтом стихий и другими явлениями, угрожавшими жизни человечества, неспособную подавлять вспышки собственных страстей. Эти несчастья были необъяснимы, и люди считали их предвестниками Судного дня, предупреждениями, о которых говорилось в Евангелии от Матфея [65] . А следовательно, напоминанием о необходимости покаяния.

65

Мф. 24.

Всё, что позволяет узнать об образе мыслей в XI веке, заключено в текстах, написанных в монастырях. На этих свидетельствах, безусловно, лежит отпечаток особой этики: они составлены людьми, самим своим призванием склоняемыми к пессимизму, к тому, чтобы искать образец для подражания в полном отречении [от мира]. Монахи призывали мирян к лишениям, которым подвергали себя сами, а чудеса, свидетелями которых они становились, придавали вес их словам. Бог показывает свое недовольство. Умножаются предвестия скорого пришествия Христа, который покарает виновных. Чтобы войти вслед за Царем в пиршественный зал, человечество должно спешно облачиться в брачные одежды; горе тому, у кого их не будет [66] . Каждый должен отмыться от грехов и добровольным отречением от мирских удовольствий обезоружить занесенную руку Всемогущего. Очевидно, большие народные собрания, созывавшиеся в Южной Галлии для установления Божия мира, были покаянными собраниями, предлагавшими верующим способы коллективного очищения. В Аквитании свирепствовало массовое отравление вследствие употребления в пищу злаков, пораженных спорыньей, «огонь святого Антония» [67] , — это свидетельствовало о гневе Господа; в Лимож

66

Мф. 22: 11-13.

67

Огонь святого Антония («огненная чума», «священная горячка», медицинское название — эрготизм) — болезнь, часто ведущая к смертельному исходу и характеризующаяся высокой температурой, нестерпимой жаждой и омертвением конечностей вплоть до гангрены. Вызывается употреблением в пищу зерна, пораженного спорыньей (паразитический гриб), так что на деле эпидемии «огненной чумы» были массовыми отравлениями. Болезнь эта известна по меньшей мере с раннего Средневековья, наиболее сильные вспышки — 954, 993—994, 1089 (именно это здесь имеется в виду), 1130, 1285 гг. Поверье о том, что святой Антоний Великий спасает от этой болезни, и само название ее появились ок. 1095 г., когда некий рыцарь Гастон из Бургундии основал братство святого Антония по уходу за страдающими этой болезнью, ибо его сын излечился от «огненной чумы» прикосновением к мощам святого, которые якобы были перенесены из Константинополя в 1070 г. в один маленький монастырь в Дофине. Позднее «антоновым огнем» стали называть гангрену. Строго говоря, «священная горячка» — это одна из разновидностей эрготизма: гангренозный эрготизм.

<...> отовсюду с большой торжественностью доставили мощи святых; из могилы извлекли тело святого Марциала, покровителя Галлии; мир охватила великая радость, болезнь, уносившая многие жизни, повсеместно отступила, а герцог и его приближенные заключили договор о мире и справедливости.

Установление всеобщего согласия играло свою роль в стремлении к аскетическому образу жизни, вызванном знаками, предвещавшими приближение Страшного суда, — проповедь Божия мира призывала отказаться от ратных утех. Предлагая рыцарям в качестве покаяния, наиболее подходящего их положению, регулярное воздержание от кровопролития, каким было перемирие, Церковь в то же время с особой настойчивостью требовала соблюдать посты. Отныне она считала, что священники, образцы христианской жизни, должны подавать пример бедности и чистоты, отказаться от роскоши, принятой в кругу рыцарей, и оставить своих сожительниц — иными словами, вести монашеский образ жизни. Чтобы унять гнев Господа и подготовиться ко Второму пришествию Христа, которое было уже не за горами, следовало уничтожить грех в самом зародыше и, следовательно, строже соблюдать основные заповеди. Сатана завлекает людей в свои сети при помощи четырех соблазнов. Он прельщает их мясом, войной, золотом и женщиной. Человечество, ожидающее скорого суда, должно научиться отвергать эти искушения. Монахи в течение долгих веков отказывались от богатства, не прикасались к оружию, вели целомудренную жизнь и постились. Теперь Церковь предписывала и всем христианам подражать им, принять те же обеты — бедности, целомудрия, мира и воздержания — и повернуться спиной ко всему, что есть плотского в мирской жизни. Отныне род человеческий, обратившись на истинный путь, мог уверенно следовать в Новый Иерусалим.

Одиннадцатый век, убежденный духовенством в том, что приближается конец времен, избрал своим идеалом, выражать который должны были произведения искусства, принципы монашеской жизни. Посреди огромных, едва возделанных пространств, заселенных народом, сгибавшимся под тяжестью нищеты и волнуемым вспышками никогда не угасавшей тревоги, рядом с замками, где кипела жизнь воинов XI века, возникали новые крепости, убежища, дававшие кров и надежду; и бесовские армии, пытавшиеся взять их приступом, разбивались об укрепления. Это были монастыри. В то время полагали, что земной город покоится на двух столпах. Его сообща охраняют две армии: те, кто носит оружие, и те, кто молится Предвечному. Где же лучше всего молиться? Конечно, в пристанище чистоты, защищенном стенами обители. Во всех аббатствах Западной Европы множество Авелей приносило Господу единственную угодную Ему жертву. Монахи более, чем павшие короли, епископы и прелаты Европы, способны были унимать гнев Бога. Они были хозяевами священного. Рыцарство разбило лагерь посреди латинского христианского мира и крепко держало его под своим владычеством. Однако в области духа, в огромной области, охваченной тревогой и религиозным ужасом, а следовательно, и в области художественного творчества полной властью обладали монахи.

*

Общество, придававшее такое значение формулам и жестам и дрожавшее перед невидимым, нуждалось в ритуалах, чтобы отогнать страх и установить связь со сверхъестественными силами: ему нужны были таинства, а значит, и священники. Несомненно, еще более необходимыми были молитвы — непрерывное пение вместе с дымом ладана поднималось к престолу Бога как вечная жертва, хвала и моление о милости. Обществу были нужны монахи.

Первой задачей монахов было молиться за общество. В то время один человек не представлял никакой ценности, терялся в толпе; индивидуальная деятельность также растворялась в совместных действиях и общей ответственности. Подобно тому как кровная месть распространялась на весь род и настигала не только преступника, но и всех его родственников, так же и христианский народ чувствовал солидарность как перед лицом зла, так и перед Богом, запятнанный преступлением одних и очищенный воздержанием других своих членов. Большинство считали себя слишком слабыми или невежественными, чтобы спастись своими силами. Они ожидали прощения своих грехов взамен жертвы, принесенной другими, жертвы, которая должна была послужить благу всего сообщества и распространялась на всех. Посредниками в деле коллективного спасения были монахи. Монастырь выступал как орган духовного уравновешивания общества. Он вымаливал у Бога прощение и распределял его между остальными. Монахи, конечно, первыми пожинали плоды своих трудов. Прежде всего они зарабатывали невидимый фьеф, который должны были получить на небе за свою службу. Другим также удавалось получить часть от этих милостей, и немалую, поскольку монастырская община считала их своими ближними. Прежде всего, монахи трудились ради спасения своих кровных родственников — вот почему в знатных семействах был так распространен обычай жертвовать младшими детьми, которых отдавали в какое-нибудь аббатство, где они всю жизнь молились за старших, оставшихся в миру. Кроме того, монахи спасали братьев по духу — многие миряне ради этого соединяли свою жизнь с каким-либо монастырем, принося в дар свое тело, клянясь в вассальной верности или вступая в одно из молитвенных братств, сеть которых была развита при каждом святилище. Наконец, монахи радели о своих благодетелях — и в их руки текли пожертвования. Вот причины, благодаря которым повсеместно умножалось число монастырей (обители были преимущественно мужскими: немного было женских монастырей в мире мужской культуры, которая все еще решала вопрос, есть ли у женщины душа), вот источник их процветания. Главенствующее положение, занимаемое монастырями, объясняет также, почему значительная часть их доходов тратилась на украшение обителей. Бога славят не только молитвой, Ему приносят в дар прекрасные произведения, декор и архитектурную гармонию зданий, которая становилась лучшим выражением могущества Предвечного. В результате упадка королевской власти и изменений, происходивших в обществе, на аббатства легла задача предстоятельствовать перед Богом за народ, издревле считавшаяся компетенцией монархов, а также всё, что касалось управления художественным творчеством. Служение Богу за весь народ, совершаемое монахами, вызвало в XI веке расцвет церковного искусства.

Помимо этого, монастыри стали хранилищами святынь. Ни один мирянин не осмелился бы объявить своей собственностью мощи святых — обладающие чудотворными свойствами останки, через которые таинственные силы действовали в этом мире. Лишь король или люди, отличавшиеся чистотой жизни, могли владеть ими. На смену братствам священников, которые из поколения в поколение были хранителями святынь, но поддались искушениям века, постепенно пришли монашеские общины. Каждый монастырь оставался собственностью какого-либо святого, который пресекал любые посягательства на нее и обращал огонь гнева Божия на голову того, кто покушался на его права. Монастырь был резиденцией святого, который телесно присутствовал там в предметах, окружавших его в земной жизни. Оказывать почитание святому, испрашивать его помощи в испытаниях, борьбе с болезнью, которую он был властен прекратить, или в ожидании приближающейся кончины следовало там, где хранились его мощи. Большинство аббатств строилось на гробнице мученика или проповедника христианства, героя битвы с силами зла и тьмы. На могиле. На могилах. В городе Осер «в маленькой церкви [аббатства Сен-Жермен] насчитывалось двадцать два алтаря», а Рауль Глабер, систематизировавший эпитафии на могилах святых, «украсил подобными надписями гробницы некоторых набожных мирян». Монахи, жрецы культа святынь, процветавшего вокруг рак с мощами, были незаменимыми посредниками между подземным миром мертвых и земной жизнью. Такова была еще одна их функция, главная задача, которая нашла глубокое отражение в художественных формах. Действительно, было необходимо, чтобы окружение святынь соответствовало их значению. Монастырская церковь сама превратилась теперь в некое подобие раки и потому сияла великолепием. Декор тех мест, где хранились останки святых, незаметно приблизился к образцам погребального искусства.

Внимание, которое христианский мир XI века уделял смерти, означало победу глубинных народных верований, укрепившихся с победами феодализма, навязанных духовенству и поднявшихся на верхние этажи культуры, где они вновь нашли мощное выражение. Легенды, легшие в основу жест — песен о героических деяниях, зародились близ некрополей, на кладбище Алискан в Арле, в Везеле на могиле Жерара Руссильонского [68] , в тот момент, когда менялся христианский погребальный обряд. Прежде бренные останки грешника просто вверяли милосердию Господа. Теперь же рыцари требовали вмешательства священников, которые должны были освятить труп. Именно тогда в погребальной церемонии появились ритуалы каждения, формулы отпущения, в которых духовенство заявляло о своем праве отпускать грехи. Считалось, что для спасения души умершего лучше всего, если его могила находилась вблизи святилища, рядом с хорами церкви, откуда молитвы денно и нощно возносились к Богу-Судии. Сильные мира сего удостаивались чести быть похороненными внутри монастырской церкви. Вокруг простирались огромные кладбища, самые лучшие и дорогие места находились у стен храма. На эти могилы монастырская община распространяла милость заупокойной службы, занимавшей все больше места в дневном круге богослужений. День за днем в поминальных молитвах повторяли всё удлинявшийся список имен тех, по ком совершалась панихида. Наконец, монастырь принимал умиравших. В XI веке среди рыцарей Западной Европы распространился обычай «обращаться», менять на смертном одре образ жизни, облачаться в одежды святого Бенедикта. В смертный час рыцари становились членами большой монастырской семьи, духовного рода, который никогда не должен был прерваться и который, как и любой род, заботился о спасении своих мертвецов и молился за них во веки веков. В день Страшного суда воскресшему из мертвых, стоящему в ряду братьев монахов, быть может, удастся скрыть от взгляда Предвечного, что его хитон не так бел, как одежды других. Аббатства создавались как братские могилы, их воспринимали как промежуточный этап между мраком земной жизни и великолепием небес, поэтому их украшали всеми сокровищами этого мира.

68

Жерар Руссильонский — персонаж эпических поэм (chansons de geste — букв. фр. «песни о деяниях», или gestes — «деяния»; в современной отечественной филологии принято транслитерировать «шансон де жест» и «жесты»), главный герой одноименной жесты, существовавшей в различных вариантах, созданных с XII по XIV в. Согласно этой жесте, Жерар и король Карл (здесь имеется в виду не Карл Великий, а его дед, Карл Мартелл, в реальности бывший не королем, а военным правителем Франкского королевства - майордомом) решили жениться на дочерях императора Константинопольского, причем Карл - на старшей, а Жерар - на младшей. Но когда невесты прибыли во Францию, Карл решил взять в жены младшую и за согласие поменяться сужеными пообещал Жерару графство Руссильон (приблизительно территория французского департамента Восточные Пиренеи; во времена сложения поэмы «Жерар Руссильонский» графство неоднократно переходило от Франции к королевству Арагон и обратно), но не выполнил своего обещания. Возмущенный Жерар восстал против короля, был разбит и двадцать лет вместе с верной женой Бертой скрывался в Арденнском лесу, пока сестра Берты — королева Франции — не вымолила у мужа прощение Жерару и не убедила короля отдать тому Руссильонское графство. В конце жизни Жерар и Берта удалились в основанный ими монастырь Везеле в Бургундии. Реальным прототипом Жерара Руссильонского был, по мнению большинства исследователей, живший много позднее смерти Карла Великого граф Жерар (Герард) Овернский, который к тому же не основывал аббатство Везеле — это сделал один из его преемников в 862 или 864 г.