Время спать
Шрифт:
— Доктор, мы, кажется, забыли вам еще кое-что сообщить, — говорю я.
Доктор Прандарджарбаш склоняет голову и вопросительно смотрит на меня.
— В тот день, когда все это началось, Ник курил травку. То есть марихуану.
Он снимает очки в толстой оправе и принимается тереть глаз указательным пальцем, причем довольно сильно, как будто зная, в какой момент процедура становится опасной и надо остановиться.
— С этого и надо было начинать, — убирает он палец. Белки глаз у него и до того были налиты кровью, так что они никак не отреагировали на растирание.
Доктор уверен, что я скрывал от
— Но Ник покуривал и до того, и я не помню, чтобы с ним происходило подобное.
— Неважно. Если это каннабинольный психоз, то…
— Какой психоз?
— Каннабинольный. Каннабинол — это активное вещество в марихуане.
Вы когда-нибудь о таком слышали? Я вопросительно гляжу на Дину. Несмотря на то что она многое в Америке повидала, ей остается только пожать плечами.
— А это часто встречается?
— Намного чаще, чем вы можете себе представить. Как бы то ни было, все дело в том, что не имеет никакого значения, курил ли он раньше и если да, то как часто. Когда психика в той или иной мере склонна к неустойчивости, то подобное иногда случается после многих лет употребления наркотиков; к психическому расстройству может привести стресс, вызванный каким-либо личным потрясением, а наркотик просто послужит катализатором. Возможно, что это просто какой-то особый вид… — запнулся он, желая показать, что готов принять любую терминологию, и понимая при этом, насколько неуместно прозвучит просторечное выражение в речи врача, — травки.
Он снова берет свой большой черный блокнот.
— И долго это будет продолжаться? — интересуюсь я.
— Сложно сказать — как пойдет. Я выпишу рецепт на хлорпромазин, только вам надо будет следить за тем, чтобы он действительно принимал лекарство.
Несмотря на усталость, бровь у Дины на этот раз приподнимается, да и моя тоже, только мысленно; когда доктор намеренно подчеркнул возможные трудности при обеспечении своевременного приема лекарства — а это он явно сделал, исходя из своего опыта, — я невольно перенесся в воображаемое пространство, уставленное пестиками и ступками, где ветеринар дает Иезавели таблетку от глистов (рот мы ей втроем открывали; и лучше не спрашивайте, что произошло с врачом, когда он попытался измерить ей температуру).
— И тогда все может закончиться через пару недель. А может затянуться и на два года.
— Два года! Я не смогу прожить два года с сумасшедшим. У меня самого случится нервный срыв.
— Но ты можешь в любой момент съехать, — говорит Дина.
— И что? Бросить его там, чтобы он целыми днями сходил с ума на пару с… этой хирпией?
Дина непонимающе хмурится.
— Ты, наверное, имел в виду «гарпией»?
— Это было намеренное стяжение «хиппи» и «гарпии».
— Понятно.
— К тому же я четыре года положил на то, чтобы государство платило часть арендной платы за эту квартиру.
— Попробуйте устроиться на работу, — предлагает доктор Прандарджарбаш.
Я
смотрю на него: хотя он склонился над выписываемым рецептом, я все равно замечаю едва заметную тень улыбки в уголке его рта.— Извините, — говорит доктор, ставя подпись, размашистую подпись уверенного в себе взрослого человека с высокой самооценкой. — Это уже не мое дело. Хотел бы вас порадовать, но зачастую в подобных случаях людям, которые находятся рядом с душевнобольным, действительно приходится тяжелее, чем самому больному.
Он протягивает рецепт, другой рукой отодвигает голубую занавеску, позволяя нам пройти.
— Да уж, — беру я рецепт, — немного эйфории мне самому бы не помешало.
Мы идем обратно в приемную травматологического пункта с некоторой опаской: неизвестно, что там Ник мог еще натворить.
— Спасибо, что поехала с нами, — говорю я.
Она улыбается в ответ. Я хочу приобнять ее, или поцеловать в щеку, или еще что-нибудь сделать, но не уверен, стоит ли. Удивительно: ведь не так давно я безо всяких сомнений засовывал свой член ей в рот. Но незначительные проявления любви становятся уместными далеко не сразу.
— Не за что. Кем бы я была, если бы оставила тебя одного у мусорного бачка с голым соседом.
— Человеком, которому нет до меня дела.
Я не хотел, чтобы фраза выглядела такой явной претензией на ее участие. Я имел в виду другое «нет до меня дела». Например, человек идет мимо подворотни, где несколько белых парней вырезают британский флаг на лбу у парня с азиатской наружностью, и ему нет до этого дела.
Она останавливается и глядит на меня.
— Получается, мне есть до тебя дело?
Я, естественно, пожимаю плечами, пытаясь отсрочить ответ.
— Ну, не знаю. А ты как думаешь?
— Я ду-у-у-у-умаю… — протягивает она, — что если ты сможешь устроить нам свидание, просто свидание — понимаешь? — безо всяких изысков и всего такого, возьмешь в прокате кино или еще что-нибудь в этом духе; и если в итоге никто не умрет и не сойдет с ума — если ничего подобного не произойдет, то тогда, основываясь на впечатлениях от нормально проведенного с тобой времени, я смогу сказать, есть мне до тебя дело или нет. Договорились?
— Договорились, — соглашаюсь я и тут же иду на поводу у своего весьма своевременного желания поцеловать ее в щеку.
Стройность рядов оранжевых стульев уже восстановлена, и Ник спит на плече Фрэн так же, как Дина раньше спала на моем. Он спит с открытым ртом, и хотя слюна не свисает у него изо рта рыболовной леской, от угла губ по мешку для картошки расползлось темное пятно, формой напоминающее маленькую карту Ирландии, как на карикатуре в журнале «Панч» 1916 года, где речь шла о проекте введения самоуправления в этой колонии.
— И что же сказал вам психиатр? — шепчет Фрэн.
Я думаю, что сейчас она действительно шепчет, чтобы не разбудить Ника, хотя тут не угадаешь.
— Он дал нам это, — показываю ей рецепт.
Фрэн разглядывает его через бирюзовые линзы.
— Я не стала бы так мудрить, — замечает она.
— Ах, не стала бы, — зло отзывается Дина.
Как бы ни хотелось понаблюдать за кулачным боем в их исполнении, я все же вмешиваюсь.