Время своих войн-1

СЕДОЙ (1946)

...Разглядывал тяжелую, битую войлоком дверь, с натянутым поверх него старым брезентом, дырки разглядывал, старый плакат - "Все для фронта, все для победы!"... и больше разглядывать было нечего, разве что людей, но люди были одинаково-сумрачные и поступали одинаково - заходили, стряхивали с ног снег, спрашивали очередь, курили и молчали.

– Следующий!

Сеня сообразил, что дождался, перестал подпирать плечом круглую, обшитую металлическим листом печь, большей своей частью замурованную в стену и такую же, как и она, холодную, потянул дверь на себя, пропуская вперед сестру.

С коридора показалось, что сильно натоплено, даже лишку, но начальник, про которого ему говорили, сидел в фуфайке. Нетолстый - Сеня почему-то решил, что будет толстый - голос такой слышался, когда приоткрывали двери. И сразу подумал - хорошо это или плохо? Толстые добрее. Но и не худой. Впалый щеками, узкоскулый, гладковыбритый, пахнущий одеколоном, с городской стрижкой, аккуратными черносмольными волосами. Сеня сел на стул, сестра тут же пристроилась сбоку, Сеня отодвинулся, давая место.

– Она зачем здесь?

– А куда ее? Пусть здесь сидит.

– Пусть в коридор выйдет!

– В коридоре холодно!
– настойчиво сказал Сеня.

– Пусть выйдет.

– Тогда и я тоже, - упрямо сказал Сеня - Я потом приеду. Если машину дадут!

– Откуда?

– С Толчеи, там написано, вы сами присылали, - протянул бумагу.
– Вязовские мы! А я - Михайлов, - Енисей я!
– назвал имя, под которым был записан в метриках, и которое сам едва ли помнил - все "Сеня, да Сенька"...

– Ага!
– сказал начальник, и Сене очень не понравилось это "ага", - словно словили на крючок. Начальник встал, прошелся до шкафа, приоткрыл так, чтобы Сене не было видно - что там внутри, достал большой, твердого переплета журнал, зажал подмышкой, закрыл на ключ, который положил в карман, уселся на свое - Сеня обратил внимание, что на стуле у него подушка и удивился. Никогда не видел и даже не слышал, чтобы на подушках сидели.

– Значит, так... Толчея - Михайловы...
– начальник разложил журнал и отметил там что-то и посмотрел на Сеню внимательно.
– С каждого двора, и с твоего тоже, положено сдать по продналогу четыре дюжины яиц, а это значит сорок восемь штук.

– У меня курей нет.

– У многих нет. Значит, положено купить и сдать.

– С нашего не положено, - удивился Сеня.
– Семья погибшего на фронте, я несовершеннолетний, и больше нет никого.

– Написано с каждого жилого двора!
– помахал бумажкой начальник.

– Совхоз будет решать, - сказал Сеня.

– Совхоз решит, как мы скажем, - отмахнулся начальник и посмотрел на сестру.
– Сколько ей?

– Девять. Катя зовут.

– Ты несовершеннолетний, ей девять. Значит положено ее сдать в детский дом.

– Это с чего это?
– ощетинился Сеня.

– Он немца убил!
– громко сказала Катя, думая, что это поможет.

– Да?
– на секунду удивился начальник.
– Ну, и что - я может быть тоже убил!

– Вы не воевали, вы сюда из Ташкента приехали, - сказал Сеня то, что слышал у себя в совхозе.

– Полицая тоже убил!
– тут же громко-громко сказала Катя.

Про полицая, это она зря - подумал Сеня, - этот теперь совсем обидится, подумает, что намекают...

– Хамим? Значит так!
– рассердился начальник.
– Будем решать вопрос с детским домом! Товарищ не понимает!

– Да понимаю я, - сказал Сеня.
– Сдам яйца!

– Сиди пока.

Подхватил журнал, быстро вышел, слышно было, как хлопнул дверью соседнего кабинета. Отсутствовал всего пару минут, пришел довольный - Сеня сразу заметил - распирает человека.

– Все ваши в погибших не считаются, а числятся пропавшими без вести!

– Погибли они!
– сказал Сеня.
– Я знаю!

– Бумаги лучше знают!
– сказал начальник, и Сеня понял, что такого не переубедишь, должность такая: тут либо человека под нее подбирают, либо она ломает под себя.

– Ему медаль обещали!
– опять сказала Катя.
– За немца и полицая!

Начальник отмахнулся.

– Агентом у вас назначили, сейчас посмотрю... Давид Маркович Субботин - он будет ходить по продналогу, собирать и описывать.

– Это Субботу что ли?
– скривился Сеня.
– Пришлого?

– Пришлых здесь нет!
– строго сказал начальник.
– Здесь все советские люди!

Как же, советские... Сеня не очень был уверен, что начальник совсем советский, а уж Суббота...

– Свиней держите? Кожу положено сдавать!

– Откуда у нас свиньи!
– удивился Сеня.
– Свиньи теперь в городе.

– Пошел вон!
– сказал начальник, захлопывая журнал и откидываясь назад.

– Я не про это хотел сказать!
– заторопился Сеня, сам испугавшись сказанного.
– Свиньи теперь только при вас, при комбинате, а у нас, как все немцы повыжрали, так новых не заводили - самим жрать нечего...

– Вон!
– коротко сказал начальник.

Сеня вышел, пропуская Катю вперед, придержал, не давая пружинам хлопнуть, прикрыл аккуратно за собой.

– Сердитый?
– спросили в очереди.

– Угу!
– кивнул Сеня

Снова приоткрыл, просунул белую голову.

– А грачевыми принимаете?

– Что?

– А яйца!
– громко напомнил Сеня, думая, что тот плохо слышит.
– От грачей!

– Вон!!
– прорычал начальник замахиваясь бумагами.

Сеня захлопнул дверь. Постоял, подумал - стоит ли еще спросить про вороньи яйца?
– и решил не спрашивать.

– Какой белый!
– сказала кладовщица про Сеню.
– Словно седой!

Белобрысые среди "вязовских кровушек" не редкость, но Сеня (а если по взрослому, то - Енисей) не родился таким, таким стал - в один из ноябрьских дней взял, да и выинел, словно убитый морозом рогоз - никто не заметил как и почему это произошло.

– Он немца убил!
– сказала Катя, и Сеня дал ей тумака.