Время своих войн-1

Вообще-то Сеня добрый, а тумака дает, когда не дело говорит или не к месту.

– Не надо ее бить!
– сказала кладовщица.

– Надо!
– сказал Сеня.
– Кроме меня у нее никого нет.

Дядька-инвалид не сказал ничего, только странно посмотрел на Сеню и вздохнул.

Когда пришли, Катя его не сразу заметила, только когда в углу шевельнулось, увидела на деревянной тележке полчеловека, с перекинутой через шею торбой. Полчеловека это мало, получилось, что он хоть и взрослый, а она, Катя, уже больше его.

– Теперь кору будем принимать, - сказала кладовщица.

– Наряд такой спустили. Расценки по ходу определят.

– Зачем кору?

– Кору для обуви, принимать будут вязанками.

– Обувь из нее делать?
– удивилась Катя

– Нет, это для чего-то другого, - наморщил лоб брат-Сеня.

А скучающий дядька-инвалид объяснил:

– Дубить будут, квасить, кожи замачивать. Но пока запрос на лозовую.

Катя подумала - как это можно корой красить?
– потом вспомнила, как брат Сеня обстругивал ольховую палку, а с нее красились руки, словно кровь.

– Этот наряд, прости Маруся, не для меня!

– Ты мешки латай!
– сказала кладовщица инвалиду.
– Мешки понадобятся.

– На мешках не заработаешь.

– Только лозовую будете принимать?

– Пока - да. Если много заготовишь, машину пришлем, но стаскать надо в одной место, ближе к дороге.

– Ближе к дороге украдут, - пробурчал Сеня.

– За прошлую сдачу тебе положено... Деньгами возьмешь?

– Нет!
– сказал Сеня.
– Сечку!

– Мешок свой есть?

Сеня вынул из-за пазухи сложенный мешок, тот что дорогой согревал грудину, и даже не столько сам, как мыслями, что он, Сеня, в нем понесет. Достал веревку - обвязывать.

– Что же к углам не подшил?
– спросил инвалид.
– Теперь как не вяжи, какая-нибудь дорогой соскользнет.

– Можно по камню внутрь в углы, и вокруг обвязать, - сказал Сеня, который так уже не раз делал.
– Я схожу поищу.

– Смерзлось все!
– сказал инвалид.
– И снег!

– Можно из под дома, там под крыльцом должны быть.

– Не ерунди!
– сказал инвалид.
– Хозяйка, удружи мальцу пару картофелин.

Кладовщица укоризненно посмотрела на инвалида, но перечить не стала, вышла в складское и принесла две гладкие картофелины. Инвалид загнал в углы и ловко обвязал веревкой.

– Хорошая веревка. Немецкая?

– Немецкая, - подтвердил Сеня.

– Где достал?

– Там нет уже, - честно сказал Сеня.

– Куда тебе?

Сеня сказал, мужчина присвистнул.

– Ты поосторожнее бы у себя гулял, там у вас, я слышал, самые бои были. Подорвешься нахрен!

– Это не у нас, это три километра от нас. Все хорошее уже обобрали. Еще трофейщики обобрали.

– Трофейщики чисто не обирают, - сказал инвалид.
– Леная команда.

Посмотрел на Катю.

– Не дотопаешь с ней.

– Я знаю, - сказал Сеня.

– Только сечку?
– спросила кладовщица.
– Еще что-нибудь?

– Нет, самое дешевое.

– Это больше чем полтора пуда будет, - сказала кладовщица с сомнением.

– Донесу!
– уверенно заявил Сеня.

– Это донесу.

Обмотал, затянул горловину, подгоняя лямки под размер.

– Машина будет в Луки, я шоферу скажу, чтобы до Рокачино вас подбросил, а дальше сам.

– Спасибо!
– с жаром сказал Сеня.
– Я вам этой коры больше всех наготовлю!

Когда ждали машину дядька-инвалид спросил тихо.

– Ты правда немца убил?

– Да, - сказал Сеня.

– А мне вот не пришлось, - сказал инвалид.
– Меня раньше убили... Но, считай, ты за меня рассчитался.

– За вас он полицая убил, а немца - за нас!
– встряла Катька и опять получила тумака, но несильного...

Сеня не один, у которого в Отечественную погибли все до единого; и те, кто ушел на фронт, и те, кто остались. Повыбило родню ближнюю и дальнюю. Всех повыбило. Мужчин, женщин, погодков и тех, кто младше... А на фронт, кто смог, так все разом и ушли, что по отцовской, то и по материнской - деды, их братья - дядья, включая двоюродных, их сыновья-неженатики...

Неизвестно, кто и как потом писал статистику по "южным псковским", но тех, кто носили родовое звание "вязовские кровушки", включающие в себя длинную цепочку деревень и выселок вдоль реки Великой, ее верховьях, разом набили два эшелона. Так родней тогда и брали, чтобы бок о бок воевали и пристыдили, если кто сплоховал. Погибли в первый же год войны - где?
– неизвестно. Не было еще таких войн, чтобы убивало всех. Стали! Гитлеры пришли... Кто-то говорил, "вязовские кровушки" на псковском рубеже постановили больше не отступать, не приказ такой получили, а сами решили - миром своим. Может быть и так. Война слизнула. Оставшихся добрала оккупация, а последние крохи хрущевские дела. И деревни - вся гирлянда их, многоголосая, затейливая - исчезли бесследно, редко где оставив молчать за себя угловые камни...

– А правда, что отец с водяным дружил?
– спросила Катя.

– Правда!
– сказал Сеня.

...В глухую осень сорок первого пришел Михей. Сеня чувствовал как кто-то по звериному смотрит из-за реки. Вечером специально вышел на кладки с удочкой, стал ждать. Человек переплыл, вцепился в кладки, вылазить не стал. Голый, тощий, должно быть, одежду развесил на том берегу - осмотрительно.

Сеня с трудом признал Михея, который был им каким-то боком родня, если считать по дальним и сводным.

– Ползи к бане, - стараясь не смотреть в его сторону, сказал Сеня.
– Там наши, укроют под полом.

– Кто?

– Мы, бабка Стефанида, Макаровна со своими...

– Дети с ней?

– Все шесть.

– Не пойду, - сказал Михей.
– Про своего станет спрашивать, а он погиб, голосить начнет.

С Енисеем разговаривал как со взрослым, словно он последний или самый старший остался. Стуча зубами успел рассказать про пересыльный лагерь - там всяких много, но "вязовских кровушек" было только пятеро.