Время воды

— На Петроградке тетки с характером, с ними запарно. Им, Витек, нужен не просто перепихон, им нужны страсти, страдания, чувства. А у нас время поджимает, поэтому мы держим курс на пролетарский район. На Большевиков или на Колонтай, где сплошные общаги. Молдаванки, хохлушки, гагаузки. Они прагматичные и сговорчивые, особенно теперь, когда отрезаны от своей родины.

— Что значит отрезаны?

— То и значит, что распался «совок» на пятнадцать республик. Всем на всех наплевать, граждан нет, люди стали товаром, как и все остальное. Ну, и овцы, соответственно, тоже. Но об этом потом, мы приехали. Тормози, командир!

Мы остановились возле унылой грязной девятиэтажки, и Димас, хлопнув дверью, засеменил к дому по узкой тропке, проложенной между потемневших сугробов. В ожидании чуда я сорвал предохранитель с очередного «Советского» и сделал глоток. Водила на переднем сиденье заскулил тихо-тихо.

— Ты чего? — спросил я его. — Опять про свое уважение?

— Да нет, я забыл о нем давно, — отмахнулся тот.

— Горе случилось? — не унимался я.

Водитель схватился за сигареты, с кашлем вдохнул дым, плечи его затряслись:

— Горе с бухаловым. Месяц целый не пью. Сил больше нет.

— А ты не держись, на вот, выпей, — протянул я таксисту бутылку.

— Да нет, командир, мне реально нельзя, сдохнуть могу — химзащита.

— Хим — чего?

— Ну, такой укол в жопу с жидкой резиной, от которого при принятии алкоголя в любом виде и количестве белок сворачивается. Сначала сворачиваются твои молекулы, а потом и ты сам.

— И кто тебе такую подлянку заделал?

— Жена.

— А ты ей что сделал за это?

— Я? Ничего. Я сам виноват: слабый на «синьку». Пока получку не пропью — не остановлюсь. Когда на работе платить перестали — стал пропивать вещи домашние. Сначала ненужные: ковер, чеканки, электробритву… А когда дело дошло до телевизора — она, конечно, не выдержала и наняла санитаров…

Я так и не узнал, чем закончилась печальная история водителя, в машину вернулся Дима. Одинокий и съежившийся, как последний осиновый лист. Он с остервенением вырвал бутылку из ящика и, выстрелив пробкой в дерматиновый потолок салона, приложился к зеленому горлышку, покрытому пеной. Я заметил на его левом глазу набухающий фиолетовым цветом синяк, постучал водителя по плечу, чтобы тот ехал, и отвернулся к окну.

За окном вяло падали крупные хлопья. Медленно проплывали дома. По своим делам шли прохожие. В подавляющем большинстве это были женщины разных возрастов и размеров. Треть из них, по крайней мере, не была связана институтом брака. Треть от этой трети наверняка хотела шампанского. Ужасающая статистика.

А мы — трое мужчин в самом расцвете сил, обладающие движущим средством (почти полным ящиком выпивки) и способностью приносить противоположному полу многократную радость, — сидели в машине одни. У всех нас были серьезные проблемы с общением, с самооценкой, с системой жизненных ценностей и нужно было что-нибудь срочно предпринимать.

Эта чистая, как медицинский спирт, мысль неожиданно оказалась общей для всех. Дима и таксист переглянулись и в один голос крикнули:

— А… наливай!

Пока мы возились с бутылками, водила завернул в один из дворов по улице Елизарова. Двор был образован двухэтажными покрытыми инеем домиками, построенными пленными финнами сразу после войны. Здесь было тихо и безлюдно, как в Костамукшах. В воздухе пахло березовыми дровами, между голых кривых тополей на веревках сушилось белье, а снег у подъездов был расписан желтыми вензелями домашних животных и их хозяев. В центре двора стоял замерзший фонтан, выполненный в сухом жестком стиле «рабочего и колхозницы». Бледный каменный мальчик с отбитым носом держал в руках странную рыбу с широко открытым беззубым ртом, в летнее время из этого рта струями била вода.

Рядом с фонтаном мы и остановились. Не выходя из машины, продолжили винную трапезу. Собственно, это была не трапеза, это была заправка. Мы заправляли «баки» под пробку, чтобы избавиться от мыслей, которые давили на каждого.

Мы сидели и пили, молча слушали магнитофон. Гадкий голос из шипящего, как раскаленная сковорода, динамика жаловался на какую-то суку, судя по всему, ментовскую. Гадкий голос мечтал попасть на волю, чтобы отомстить обидчикам и украсть толстый кошелек.

— А ведь он прав! — вскричал таксист.

Он пил отчаянно, и шампанское у него уже шло носом. Однако, вопреки обещанию врачей-наркологов, таксист не только не подох от взаимодействия химзащиты с алкоголем, но первым среди нас преодолел уныние и обрел агрессивно-оптимистичный настрой.

— Толстый кошелек решает все проблемы, — продолжил шофер свою мысль. — Все алкаши — люди бедные. Богатый человек не может стать алкашом, ему всегда есть на что опохмелиться и кровь почистить. Он пьет качественное бухло, а не лосьоны и стеклоочистители. У него руки не трясутся и голова не трещит, потому что он может спать, пока не отоспится. И жена его не будет подшивать. Наоборот, он сам с ней чего хочет может сделать. Вот только где хранятся эти кошельки?

— В задних карманах, — встрял Дима.

— Почему сразу в задних? — отчего-то обиделся водитель. — У меня есть потайной нагрудный карманчик.

— В задних, в задних, — упрямо повторил Репа. — Почему, думаете, тетки рассматривают мужские зады?

— У нас не бывает целлюлита, — высказал предположение я.

— Нет, — Дима выкинул в окошко пустую бутылку. — Они прицениваются к толщине кошелька, запрятанного в задний карман. А уж потом обращают внимание на передние признаки. Я поэтому ношу в кошельке нарезанную газету.

— Дешевые понты, — ухмыльнулся водитель.

— Я не ради понтов — ради женщин, — Дима бросил недобрый взгляд на таксиста. — А ты вообще чего здесь делаешь?

— Я вас везу, — оправдался водила.

— Вот и вези, — Дима потянулся к коробке с шампанским и сказал, обращаясь уже ко мне: — Да ты не переживай, Витек, щас к теткам поедем. У меня этих адресов в записной книжке — всех не переимеешь. Давай выпьем за них!

Мы выпили. И выпитое нами вдруг пересекло некую грань и стало самостоятельным хозяйствующим субъектом.

— Мне нужно в туалет, — попросился водитель, зажимая ладонью рот.

Не дожидаясь ответа, он нескладно выбросился из машины и сложной траекторией устремился к фонтану, где, обняв каменного мальчика за шею, принялся блевать на пушистый снег.

Глядя на него, я понял, что меня тоже тошнит. Тошнит, качает и уносит в сон… Я посмотрел на Диму — тот тоже начинал клевать носом в торпеду. Его пятиугольная голова покраснела от макушки до основания короткой шеи и стала напоминать сваренную в кастрюле свеклу. Я почувствовал, что пора привлекать Диму к плану Снеткова, иначе потом будет поздно.