Время, вперед !

Не меняя выражения лица - сияющего, добродушного, неподвижного, мистер Рай Руп усаживается на тугие удобные подушки.

Он чувствует себя в привычной атмосфере комфорта и внимания.

Он раскинулся в автомобиле, как в ванне.

Он очень любит быструю езду в хорошей машине, по новым местам.

Его всюду предупредительно возят в хороших машинах и показывают достопримечательности, окрестности, пейзажи...

Сейчас ему тоже будут показывать. Он прикрывает веки.

Шофер опять дает газ. Машина сразу берет с места. Тугоплавкий воздух обтекает радиатор.

XIX

Горячий сквозняк рвал со стола блокноты, отдельные бумажки с заметками, записные книжки, газеты.

Георгий Васильевич, беллетрист, аккуратно прижал каждый листок какой-нибудь тяжестью: кружкой, куском руды, тарелкой, гайкой, пустой чернильницей.

Теперь наконец можно работать.

В автоматической ручке высохли чернила. Он взял карандаш. Он не любил работать карандашом. Он быстро записал на листке:

"Мир в моем окне открывается, как ребус. Я вижу множество фигур. Люди, лошади, плетенки, провода, машины, пар, буквы, облака, горы, вагоны, вода... Но я не понимаю их взаимной связи. А эта взаимная связь есть. Есть какая-то могущественная взаимодействующая. Это совершенно несомненно. Я это знаю, я в это верю, но я этого не вижу. И это мучительно. Верить и не видеть! Я ломаю себе голову, но не могу прочесть ребуса..."

Он подчеркнул слово "верить" и слово "видеть" дважды.

Грубый, рассохшийся стол придвинут к стене вплотную, под самый подоконник. Подоконник слишком высок - в полтора раза выше стола.

Окно трехстворчатое, венецианское. Его ширина значительно превышает высоту.

Номер очень маленький. Стол. Три стула. Голая лампочка. Железная тигровая окрашенная кровать, под кроватью - угол фибрового чемодана.

Больше - ничего.

В тени по Цельсию двадцать градусов тепла. На солнце - тридцать четыре.

Окно - ребус - выходит на запад.

Солнце в восточной половине неба. Оно еще не вступило на западную.

Номер в тени. Но в нем уже сорок градусов, по крайней мере.

Стена против кровати постоянно накалена. К ней невозможно приложить ладонь. Штукатурка потрескалась. Известь пожелтела. В стене проложен кухонный дымоход. Кухня работает почти круглые сутки.

"Но я не могу прочесть ребуса..."

Еще бы! При такой температуре!

Как его угораздило попасть именно в этот номер? Но что же было делать! Другие и того не имеют.

Ветер вырывает из рук листок, бросает в него из окна горстями голубую пыль, крупную, как сеяный мак.

Нечем дышать.

Первую ночь он спал в вестибюле отеля, за загородкой, на столе "почтового отделения и государственной трудовой сберегательной кассы". Было твердо и коротко. Мешали медные весы. Но все же лучше, чем на полу возле двери.

Никому не разрешалось ночевать в помещении государственного учреждения. Георгию Васильевичу сделали исключение из уважения к имени и профессии.

Днем он мыкался по участкам и, останавливаясь на ходу, записывал в книжечку.

Вот некоторые его заметки:

"...специальные дощатые сарайчики "для куренья". В других местах курить строжайше запрещено. Посредине большой чан с водой. Вокруг, по стенам, лавочки. Сидят, курят, сплевывают, утирают рукавом рты. Молодые, задумчивые, совсем не похожи на рабочих..."

"Анархия скоростей, ритмов. Несовпадение. Стоял на переезде. Маневрировал товарный поезд. Трусила местная плетеная бричка. Обдавал пылью грузовик-пятитонка. Мигал ослепительно велосипед. Шел человек (между прочим, куда он шел?). Поджарые башкирские верблюды с длинными окороками волокли бревна. Летел аэроплан большой, трехмоторный. И у всех - разная скорость. Можно сойти с ума. Мы живем в эпоху разных скоростей. Их надо координировать. А может быть, они координированы? Но чем?"

"Полтора года назад здесь была абсолютно пустая, дикая, выжженная степь. Безлюдно. Мертвые горы. Орлы-стервятники. Бураны. Сто пятьдесят километров от железной дороги, пятьдесят километров от ближайшего города... А теперь? Чудеса..."

"Стройка переживает разные эры: сначала земляную, потом деревянную. Сейчас начинается железная, бетонная. Молодой зеленоватый железобетон вылущивается из деревянных опалубок, лесов... Будет скоро эра машинная (монтаж), потом электрическая (ЦЭС)..."

"Баллоны с газами. Разноцветные. Кислород - синий. Ацетилен - белый. Водород - красный. (А что с ними делают?)"

"Бригада бетонщиков - орудийная прислуга - заряжает, подносит... Десятник - фейерверкер (бегает с записной книжкой, ругается). Моторист наводчик..."

"Видел: комсомольская бригада работала без лесов. Новый способ кирпичной кладки. Синее небо. Страшно синее! Они пели, работая на узком ребре восходящей из земли кладки. Кажется, фабричная труба. Они пели и кирпич за кирпичом подымали стену и сами подымались вместе с ней (стена, подымающаяся в небо на глазах вместе с поющими людьми. Молодость?)".

И многое другое записывал он.

"Но какая между всеми этими деталями связь?"

На следующую ночь комендант перевел его в бездействующую ванную комнату второго этажа. Это было уже лучше. Но работать все же невозможно.

Утром на четвертом этаже освободился маленький угловой номер. Он освобождался регулярно каждые три-четыре дня. Очевидно, дольше в нем никто не выдерживал.

Старожилы хорошо знают этот номер. Он даже получил специальное название: каупер.

Но что такое "каупер"?

Георгий Васильевич был человек новый, технически не подготовленный, он не знал, что такое "каупер".

Он нажал на коменданта и получил номер без очереди.

Ну и номерок!

Георгий Васильевич сделал нечто вроде охлаждающего экрана: расставил перед проклятой стеной стулья и повесил на них мокрую простыню.

Простыня высохла в полчаса.

Георгий Васильевич разделся догола, настежь распахнул дверь, устроил сквозняк. Сидеть голым на страшном сквозняке было очень приятно, но не совсем удобно.

Сквозняк выдул в коридор портьеры, дверь оголилась. По коридору мимо номера ходили уборщицы. Могли увидеть.

Георгий Васильевич не без труда поймал портьеры, силой втащил их в номер и сколол булавками. Тотчас булавки скрутило и вырвало с мясом. В портьерах остались дырки.

Он плюнул и надел кальсоны.

Но в кальсонах тоже было неловко.

Он запер дверь.

Через минуту в номере снова нечем было дышать.

Тогда Георгий Васильевич надел на горячее мокрое тело резиновый макинтош, сунул ноги в ночные туфли, застегнулся до горла, взял бинокль и пошел мыкаться по отелю.